Основу левых сил всех трех стран составляли социал-демократы, чья деятельность в форме организованных партий была наиболее продолжительной. Сплачивая своих сторонников с помощью различных марксистских лозунгов, они представляли главным образом интересы промышленных рабочих (пролетариата), но при этом искали поддержки у всех уязвимых групп населения. Левое крыло оставалось весьма сильным в Эстонии и менее сильным — в Латвии, поскольку в латвийских парламентах социал-демократы большей частью представляли собой оппозицию (то есть не формировали кабинеты министров). У литовских социал-демократов не было достаточного времени проявить себя, поскольку в этой стране полноценно функционирующая парламентская система прекратила существование в 1926 г.
Третью категорию составляли отколовшиеся партии: некоторые из них появлялись и исчезали с политической арены, но другие — в основном представлявшие национальные меньшинства — казались более стабильными, несмотря на устойчивую тенденцию к разделению. (Например, в латвийском парламенте три партии представляли относительно небольшое еврейское население.) По определению, отколовшиеся партии как блок не имели общей объединяющей их политической ориентации; они представляли собой скорее влиятельные группы давления, чем партии как таковые, и постоянно добивались у ведущих партий решений в пользу своего электората. Однако они были достаточно многочисленны, чтобы мешать как правым, так и левым формировать кабинет министров в течение продолжительного времени; фактически, ни один из блоков, как бы их ни определять, не играл определяющей роли на политической арене. Кабинеты, работавшие в течение непродолжительного времени, приходившие и уходившие партии и постоянное заключение политических сделок, необходимых для дальнейшего развития законодательного процесса, накладываясь на идеалистические представления об эффективной демократической системе, легко создавали впечатление, что «парламентская система не работает». Такое впечатление усугублялось благодаря тому факту, что во всех трех странах существовала активная и критически настроенная пресса, привлекавшая всеобщее внимание к деятельности правительств. В конце концов, именно благодаря личному участию представителей активной политической элиты были созданы эти государства, и теперь население ожидало именно от них, что они продолжат развивать их.
Во вновь образованных государствах политическая система теперь находилась под контролем литовцев, латышей и эстонцев, которые в массе своей ощущали, что это правильно и так должно быть. Эти три народа представляли большинство населения своих стран — в Эстонии эстонцы составляли около 87 % населения, в Латвии проживало около 72 % латышей, а в Литве (включая Вильнюс и его окрестности) было около 80 % литовцев. Названия стран образованы от имен народов; эти народы вели войны за независимость именно для того, чтобы получить политическую власть; в новых конституциях эстонский, латышский и литовский были провозглашены государственными языками. Однако в конституциях также был отражен тот факт, что эти страны населяли также национальные меньшинства, и за их положением после образования новых государств бдительно следила Лига Наций, в которую государства вступили. Такая озабоченность была частью нового, послевоенного положения вещей в Европе, и игнорировать ее было нельзя. Однако политическое мнение внутри титульных наций не отличалось единодушием по поводу того, как должна выглядеть защита прав национальных меньшинств. Актуальным являлся вопрос, какими именно правами, кроме права на гражданство, должны обладать представители национальных меньшинств, и вопрос осложнялся еще и тем, что некоторые из указанных меньшинств до войны претендовали здесь на политическую, социальную, экономическую и культурную гегемонию и это не было забыто.
Доля национальных меньшинств в общем составе населения различалась во всех трех странах. В начале 20-х годов XX столетия в Эстонии крупнейшим меньшинством были русские (8,2 % населения страны), тогда как в Латвии они находились на третьем месте среди национальных меньшинств (2,3 %), а в Литве — на четвертом (2,3 %). Немцы (балтийские) являлись вторым по величине национальным меньшинством в Эстонии (1,7 % населения), первым в Латвии (5,9) и третьим в Литве (4,1 %). Евреи составляли крупнейшее национальное меньшинство в Литве (7,1 %), третье в Латвии (4,9) и четвертое в Эстонии (0,4 %). В Эстонии проживало значительное число шведов (0,7 %), при этом в Латвии и Литве их было мало и их считали наряду с «прочими». Аналогичным образом число поляков в Литве было значительным (3 %), а в Латвии и Эстонии их насчитывалось куда меньше. Такое распределение в начале 20-х годов реально отражало исторический опыт севера и юга побережья: немцы до войны являлись доминирующим меньшинством в латвийских и эстонских землях, Литва была северным краем «черты оседлости»; русские же селились по всему побережью по самым разным причинам. Совокупное число всех представителей меньшинств сократилось за военные 1914–1920 годы, так же как и число представителей титульных национальностей. Однако, когда на этой земле вновь воцарился мир и появились новые государственные границы, число представителей наиболее значительных национальных меньшинств — немцев, русских, поляков и евреев — оставалось относительно большим, особенно в Латвии. Более того, некоторые из них — особенно немцы и евреи и в каком-то смысле поляки — продолжали играть в странах Балтии значимую экономическую роль, хотя и не в том же масштабе, что раньше.
Поскольку сохранение хорошей международной репутации трех стран во многом зависело от того, как в них решался вопрос национальных меньшинств, то в ходе публичных дебатов было признано, что новые конституции должны распространить на них свою защиту; таким образом, демократические политические системы допускали формирование политических партий, основанных на принципе национальности и позволяли им быть представленными в парламенте. Новые конституции защищали языковые права меньшинств, а новые правительства субсидировали начальные школы национальных меньшинств и их культурные организации. Вновь образованные после войны государства были мультикультурными в том же смысле, в каком общества стран побережья Балтики были таковыми задолго до войны. Но, как и до войны, этот мультикультурализм принимал скорее форму сосуществования, чем интеграции, а такие формы последней, как межнациональные браки, изучение государственного языка, отсутствие замкнутых национальных поселений, смена религии, если вообще и имели место, то это происходило «естественно», без каких-либо мер, предпринятых правительствами. Такая общая тенденция не очень сочеталась с мнением националистически настроенных групп титульного населения, считавших, что основной целью новых правительств является культурное и экономическое содействие развитию «основных наций». С их точки зрения, «государство» и «основная нация» были отдельными образованиями, при этом государству вменялось в моральный долг обеспечить, чтобы эстонцы, латыши и литовцы никогда больше не оказались в подчинении у групп другой национальности.
Учитывая распространенность среди населения подобных ожиданий, неизбежно, что значительное количество реформ, проводимых новыми правительствами, будет направлено на перераспределение существующих ресурсов. Сохранявшаяся привлекательность левых политических партий — особенно социал-демократов — основывалась как раз на том, что до, во время и после войн за независимость те обещали провести подобное перераспределение; и послевоенные правительства понимали, что ждать, пока экономическое возрождение породит новое богатство страны, рискованно. Некоторые меры — такие, как система прогрессивного налогообложения, поддерживающая программы социального обеспечения, — касались всего населения в равной степени, но другие разрабатывались именно с таким расчетом, чтобы по-разному влиять на разные группы населения. Ярким примером перемен стал комплекс реформ, направленных на концентрацию землевладения: за решение данного вопроса во всех трех странах уже брались в 1918 и 1919 гг., и это одна из областей политики, в которой идеология левых, направленная на перераспределение, совпадала с идеологией «национального протекционизма», продвигаемой центристами и правыми. Во всех трех странах около 40–50 % всей земли все еще принадлежало крупным землевладельцам, большинство которых (хотя не все) в Эстонии и Латвии являлись балтийскими немцами, а в Литве большинство (и тоже не все) крупных землевладельцев были немцами, поляками и русскими. Учитывая, что эти группы стали терять политическую власть, трансформируясь в национальные меньшинства, государственная политика оказалась направленной именно на них, и, несомненно, дальнейшее ослабление экономических возможностей меньшинств, игравших раньше главенствующие роли, являлось частью планов национальных правительств. Однако столь же важной была потребность быстро увеличить количество мелких землевладельцев и обеспечить землей безземельных; достижение обеих этих целей должно было дать значительным группам сельского населения, исчисляемым сотнями тысяч человек, возможность играть значительную роль в жизни вновь образованных государств.
Основная формула, по которой осуществлялись крупномасштабные аграрные реформы, проста: государственная экспроприация всех земельных участков, находившихся в личном владении и превышавших определенный размер, передача земли в распоряжение национального земельного фонда и ее последующее перераспределение в интересах мало- и безземельных крестьян. Процесс перераспределения продолжался вплоть до 30-х годов, но большая часть экспроприированной земли была перераспределена еще в первой половине 20-х годов. Бывшим землевладельцам выдавалась скромная компенсация в долгосрочных облигациях; помимо этого, они могли апеллировать о реституции до 50 га экспроприированной земли. В Латвии 3,4 млн га такой земли поступило в земельный фонд, и к концу 20-х годов благодаря этим земельным ресурсам были созданы или получили поддержку около 143 тыс. фермерских хозяйств. Новые владельцы выкупали землю у государства на условиях долгосрочных займов, гарантированных правительством. Бывшие владельцы не получали никакой компенсации, однако правительство приняло на себя ответственность по выплате всех долговых обязательств, связанных с экспроприированной землей; помимо этого, бывшие владельцы могли сохранить за собой до 110 га. В Литве, где использовалась примерно такая же модель экспроприации-перераспределения, к концу 30-х годов появилось около 38 600 фермерских хозяйств и увеличены земельные владения еще 26 190 хозяйств. Литовское государство было наиболее щедрым на побережье по отношению к бывшим собственникам земли — частично потому, что экспроприация здесь существенно затронула церковные владения. К середине 30-х годов правительство выплатило около 40 млн литов в качестве компенсации бывшим землевладельцам. Как и в Эстонии, новые землевладельцы должны были заплатить правительству за полученную землю в зависимости от ее качества, а правительство предоставляло им для этого выгодные условия и займы.