Прохождение через фазы сна похоже на дайвинг, погружение на глубину. Если я буду сидеть и наблюдать за моей маленькой «ныряльщицей», то смогу увидеть, как она внезапно выныривает на поверхность. Она переворачивается с боку на бок или на живот. Ее дыхание и сердцебиение учащаются, как будто она двигается или приходит в возбуждение. Клетки моторного участка мозга начинают работать, но сложная система нейромедиаторов не дает их сигналам дойти до двигательных нейронов, которые отвечают за активность мышц; наоборот, эти мышцы расслабляются так сильно, как будто они парализованы[465]. Работают только мышцы глаз, и ее глазные яблоки бешено вращаются под веками. Наверное, самое удивительное – это то, что контроль мозга над естественными физиологическими процессами, включая поддержание температуры тела и концентрации в крови дыхательных газов (кислорода и углекислоты), ослабевает. По мере того как нейроны возбуждаются – так же активно и избирательно, как во время бодрствования, – на ленте энцефалограммы появляются зазубренные линии тета-волн, перемежающиеся короткими всплесками альфа- и бета-волн.
Это фаза «быстрого движения глаз» (быстрого сна) – странное состояние, во многом больше напоминающее бодрствование, чем сон. В следующие 5–10 минут дочка лежит совершенно спокойно, зато мозг ее пускается в автономное плавание по морям зрительных образов и звуков, которых не существует. На фазу «быстрых движений глаз» приходится примерно четверть всего времени сна; она повторяется 4–5 раз за ночь с разной продолжительностью: от 10 минут в начале ночи до 30 ближе к рассвету. Это время ярких сновидений. Если я сейчас потрясу дочку за плечо и спрошу, что́ она видела, то, возможно, услышу, что она пыталась взлететь или поплыть по течению чернильной реки.
Все видят сны, говорит Дж. Алан Хобсон. Если вы считаете, что к вам это не относится, значит, у вас просто плохая память[466]. Мы видим сны и в фазе «быстрого сна», и вне ее, но в последнем случае сны короткие, рваные и скучные. Фазе «быстрого сна» присущи фантастические сновидения, характеризующиеся странными яркими галлюцинациями, алогическим мышлением, бурными переживаниями и фантазиями.
Последние достижения в имиджинговых исследованиях представили нам замечательно ясную картину того, где именно рождаются сны: какие участки мозга участвуют в этом процессе, а какие – нет[467]. К последним относятся отделы префронтальной зоны коры головного мозга, отвечающие за оперативную память, внимание и волю. Системы нейромедиаторов, обеспечивающие эти функции во время бодрствования, – особенно серотониновая, гистаминовая и норадреналиновая – во время фазы «быстрых движений глаз» попросту отключаются, говорит Джерри Сигел; а вместе с ними – интуиция, мышление и логическое чувство времени. Активны участки коры, необходимые для работы пространственного воображения, включая гиппокамп, отвечающий за координацию движений и ориентацию в пространстве[468]. Этим можно объяснить то, что во сне мы летаем. Кроме того, активны мозжечковая миндалина и лимбическая система, отвечающие за гнев, тревогу, эйфорию и страх, которые так часто сопровождают наши сны.
В отличие от дочери, которой почти всегда снятся хорошие сны, – по крайней мере, других она не помнит, – я ребенком часто видела кошмары, зловещие, вызывающие ужас. Тор Нильсен из лаборатории снов и кошмаров Больницы Сакре-Кёр (Святого Сердца) в Монреале полагает, что в некоторых случаях кошмары могут сниться из-за нарушения циркадианных ритмов, например из-за несвоевременного наступления фазы «быстрого сна» (которая настает раньше положенного), – гипотеза, заслуживающая проверки, как он говорит[469].
Исследуя кошмары, Нильсен обнаружил, что женщинам они снятся чаще, чем мужчинам[470]. Во время опроса более тысячи студентов университета выяснилось, что в среднем женщины видят два кошмара в месяц (мужчины – полтора) и больше страшных снов. «Эти половые различия довольно значительны, – говорит Нильсен. – Они возникают в начале полового созревания и сохраняются до старости. Тревожные сны могут быть вызваны особенностями женской биологии – например, ежемесячными гормональными колебаниями – или социокультурными факторами, которые на женщин воздействуют по-особому, скажем психологическими травмами, депрессией и нарушением сна»[471].
Самый яркий кошмар моего детства был связан с розовым домом, который располагался неподалеку от нашего, за углом. Во сне мужчина и женщина, жившие там, выходили на балкон, а под ними, на тротуаре, стояла моя мама, и они звали ее по имени. Когда она поднимала голову, эти двое сыпали ей прямо в глаза стиральный порошок – непрерывную струю ослепительно белой взвеси. Я пыталась крикнуть, но не могла выдавить из себя ни звука. А когда хотела кинуться на помощь, оказывалось, что все мышцы моего тела парализованы (как это бывает в фазе «быстрого сна»). Я в ужасе просыпалась и долго лежала без движения, с бешено колотящимся сердцем. Я говорила себе, что это только сон, но не могла выбросить из головы жуткую картину: моя беспомощная мама, ослепленная стиральным порошком. Желая убедиться, что она спокойно спит, я потихоньку спускалась вниз и заглядывала в ее спальню.
Этот сон был очень ярким и оттого врезался в память. Почему же так много других стирается из нее? Сколько раз я просыпалась по утрам, вспоминая обрывки сна, запрятанного куда-то глубоко-глубоко или разбросанного, как кости по древним развалинам. Осадок остается, но о чем был сон, уже не вспомнить. «Сновидения фазы „быстрых движений глаз“ забываются, если после них наступает другая фаза, продолжающаяся достаточно долго», – говорит Аллен Рехтшаффен, бывший глава лаборатории исследования сна Чикагского университета[472]. Лучше всего мы помним сны, которые видим в последней фазе «быстрого сна», непосредственно перед тем, как проснуться.
В среднем за ночь мы видим 4–5 снов, длящихся в общем и целом 1,5–2 часа. Если мы проживем ожидаемые 75 лет или около того, это будет означать, что 6 лет нашей жизни пройдут в ярких сновидениях и мы увидим 100–200 тысяч снов.
Как раз сейчас я бы посмотрела какой-нибудь коротенький сон. Я снова в постели. На часах 0.38. Усталость борется во мне с возбуждением. Мое тело, утомившееся после тяжелого дня, жаждет сна, но мозг напряжен. Физические нагрузки не всегда обеспечивают хороший сон, но они помогают тем, кто страдает бессонницей (помогают, по крайней мере, настолько же хорошо, как таблетки, если верить некоторым исследованиям). А у тех, кто и так спит недурно, сон может стать немного более продолжительным и глубоким[473]. Некоторые ученые считают, что положительное воздействие занятий спортом на сон может объясняться более длительным пребыванием на дневном свету, которое часто сопутствует физическим тренировкам. Ежедневная доза яркого солнечного света не только улучшает сон, но и действует как антидепрессант. Взрослые люди, ведущие малоподвижный образ жизни, обычно находятся на дневном свету около 20 минут в день, а те, кто занимается спортом, – примерно в три раза дольше.
Я могу выпить стаканчик, чтобы побыстрее заснуть, но вообще это не рекомендуется. Хотя выпитый на ночь алкоголь сначала и заставляет вас почувствовать сонливость, позже, когда он усваивается организмом, некоторые его составляющие оказывают стимулирующий эффект, заставляя вас просыпаться посреди ночи. Недавно ученые поняли, почему так происходит[474]. Алкоголь воздействует на таламус – участок мозга, чрезвычайно важный для ритмов сна – бодрствования и для веретенообразных волн второй стадии сна. Ученые говорят: таламус настолько чувствителен, что бокал-другой сделает ваш ночной сон менее крепким, а то и вообще заставит ворочаться с боку на бок.
Я знаю, что в конце концов все же отключусь. Я не отношусь к людям, страдающим неизлечимой бессонницей, для которых ночь – это не идущая под уклон тропинка к забытью, а унылая и бесконечная дорога бодрствования. И все же завтра мне предстоит сделать слишком много, чтобы я могла позволить себе потерять хотя бы час драгоценного сна.
Ночное бдение не всегда оказывается таким – как бы это сказать? – наказанием. Однажды, когда я спала под навесом хижины в горах Нью-Гемпшира, меня разбудило шуршание и уханье какого-то ночного животного. Я передвинулась к краю деревянного настила и лежала там в своем спальном мешке, наблюдая за тем, как серп луны медленно ползет по небу и наконец скрывается за поросшим соснами горным склоном. Ночь была полна звезд, и росы, и странных запахов; часы текли незаметно; света и тепла прибывало понемножку. Я чувствовала себя полной сил, восхищенной и счастливой тем, что могу бодрствовать в эту ночь и наблюдать за тем, как день приходит на смену ночи.
Впрочем, тогда я была молодой. А теперь я работающая мать, которой вечно не хватает сна. Раздражение, заботы, бессонница. Так что же мне делать?
Сон – это омовение усталого тела, нежная нянька, бальзам для раненой души. Это набоковский «идиотический союз» или зачитанный до дыр сборничек Колриджа. Количество метафорических описаний того, что есть сон, практически равно количеству теорий о том, что он делает. За последние десятилетия мы многое узнали о физиологии сна, о его нервной регуляции, но вопрос о предназначении сна остается первостепенной проблемой. Что за преимущества несет в себе это сложное и небезопасное явление? Ради чего мы треть жизни отключаем органы чувств и расслабляем мышцы, подвергаясь риску быть застигнутыми врасплох? Не лучше ли всегда оставаться готовыми к опасности, бодрствующими и активными?