26 июля под диктовку Бисмарка было подписано перемирие, согласно которому Австрия навсегда отказывалась от вмешательства в германские дела, признавала руководящую роль Пруссии в Германии, обязывалась уплатить военную контрибуцию в размере 20 млн талеров. Эти условия были подтверждены Пражским миром от 23 августа 1866 г. Одновременно Австрия уступила Венецию Пьемонту.
Через день после подписания мирного договора, 25 августа, возобновились австро-венгерские переговоры о соглашении. Однако они вновь зашли в тупик из-за неуступчивости главы австрийского правительства Белькреди, пытавшегося урезать права Венгрии путем расширения прерогатив короны и объявить важнейшие экономические и политические вопросы «общими» австро-венгерскими делами. Между тем левое крыло австро-немецких либералов выступило с требованиями немедленного заключения соглашения с Венгрией на дуалистических началах и отставки Белькреди. В конце октября император назначил министром иностранных дел Ф. Бойста, бывшего саксонского дипломата, жаждавшего реванша над Пруссией и готового ради этого пойти на что угодно, даже на дуалистическое переустройство империи. Ведение дальнейших переговоров было поручено ставшему в феврале 1867 г. главой кабинета Бойсту, а сам же творец дуализма — Деак принять какой-либо пост или награду категорически отказался. Венгерскую делегацию возглавил граф Дюла Андраши.
17 февраля 1867 г., после того как были устранены последние разногласия, по рекомендации Деака император назначил Д. Андраши главой ответственного правительства Венгрии. Единая Австрийская империя превратилась в двухцентровую дуалистическую Австро-Венгрию. Сколь бы значительным государственным актом ни являлось дуалистическое соглашение, оно невозможно было без предшествовавшей и пусть неудачной революции 1848 г. В Австрийской империи, как писал В. И. Ленин, «буржуазно-демократическая революция началась 48-м годом и закончилась 1867-м, в результате там установилась в общем и целом буржуазная конституция»[3].
В австрийской половине империи в декабре 1867 г. была утверждена конституция, подтвердившая буржуазные принципы ответственности правительства перед парламентом и основные буржуазные свободы и права. Буржуазные преобразования, однако, были осуществлены в наименее выгодной для трудящихся форме, с сохранением монархии, крупного землевладения, аристократических привилегий и других пережитков абсолютизма и феодализма. Согласие закрепило господствующее положение австро-немецкой буржуазии в Австрии (Цислейтании) и мадьярской — в Венгрии (Транслейтании), стало неопреодолимым препятствием на пути национального развития и освободительных устремлений остальных народов обоих государств. В исторической перспективе согласие сделало неизбежным рост центробежных устремлений угнетенных народов, а в конечном счете и распад империи в 1918 г.
Лайош Кошут был одним из немногих, кто сразу же серьезно осознал всю глубину опасности для нации, заложенной в самой сути системы дуализма. Летом 1867 г. он предал гласности свои письма, адресованные Деаку и получившие название «письма Кассандры». Кошут предупреждал, что соглашение делает невозможным «удовлетворительное разрешение национального вопроса в самой Венгрии», превращает во врагов мадьяр их соседей — Румынию и Сербию. Во имя будущего он заклинал Деака не вести нацию но пути, откуда нет возврата, ибо, дойдя до определенного рубежа, она не сможет быть хозяином своего будущего.
В самом факте соглашения с Австрией, как писал Кошут, «я вижу смерть нации», поскольку связать судьбу страны с империей, обреченной на гибель, есть не что иное, как самоубийство. Однако господствующий класс, упоенный успехом, не пожелал прислушаться к грозному предупреждению «туринского отшельника», предпочтя идти по пути, предложенному Деаком, политика которого казалась единственно разумной альтернативой революции и единственной реалистической политикой в ситуации, в которой находилась Венгрия.
Глава XI ВЕНГРИЯ В ЭПОХУ ДУАЛИЗМА (1867–1900 гг.)
ГРАФ ДЮЛА АНДРАШИ И ФРАНЦ ИОСИФ
Утром 8 июня 1867 г. в великолепном по красоте храме Матьяша первый премьер-министр первого ответственного правительства дуалистической Венгрии граф Андраши возложил овеянную легендами корону св. Иштвана на головы августейших особ — императора Франца Иосифа и его супруги Елизаветы (Эржебет), урожденной баварской герцогини, сделав их законными королем и королевой Венгрии. И стал отныне император называться венгерским королем Ференцем Йожефом (а в просторечии несколько фамильярно Ференц Йошка).
Господа дворяне возродившегося после тяжких испытаний королевства постарались на славу. Таких пышных торжеств древняя столица не знала, вероятно, со времен самого блистательного короля венгерской истории Матьянта Корвина. Однако ни оглушительный шум барабанов и литавр, пи блеск сверкающих на платьях дам драгоценностей, ни элегантность гусарских мундиров (сам виновник торжества — король красовался в мундире венгерских гусар) не могли скрыть пикантности происходящего. То ли по иронии истории, то ли по непредсказуемому стечению обстоятельств один из двух главных действующих лиц этой церемонии был условно повешенным еще двадцать лет тому назад, а другой — тем, по чьему приказу свершилась процедура символической казни. Теперь же этим двум деятелям, чьи дороги столь странным образом пересеклись, предстояло вместе править королевством, а спустя несколько лет вершить судьбу всей империи.
Карьера первого венгерского министра короля Дюлы Андраши знала взлеты и падения, но была лишена того трагизма, который сопровождал жизненный путь многих его современников. Сечени, как мы знаем, покончил с собой в венской психолечебнице, Кошуту большую часть жизни суждено было прожить в изгнании. Между тем все трое начинали свою деятельность почти одновременно и все трое, несмотря на различия во взглядах и темпераментах, служили общему делу, будучи в лагере венгерской революции: Кошут в качестве вождя ее, а молодой, 25-летний тогда, Андраши во главе революционных событий в родном комитате Кошута в Земплене.
Когда началась война с Австрией, гусарский капитан Андраши добровольно вступил в ряды армии хонведов и, проявив храбрость, дослужился до полковника. Революционное правительство обратило внимание на способного офицера и сочло его достойным для выполнения важной дипломатической миссии. Граф был направлен в Стамбул в качестве дипломатического представителя революционной Венгрии. После поражения он обосновался в Париже, где вел жизнь эмигранта, не совсем похожую на ту, что выпала на долю большинства его соотечественников-скитальцев. Вопреки недовольству послов и посланников Франца Иосифа его везде принимали с распростертыми объятиями. К тому же он был недурен собой.
Симпатичная внешность, изысканность манер родовитого аристократа, громкое имя, весьма солидное состояние и не в последнюю очередь романтический ореол вокруг символической казни — все это придавало личности графа Андраши таинственность и некую привлекательность, открывая перед ним двери «лучших домов» Европы. Однако он не только блистал в светских салонах Парижа и Лондона, но и серьезно работал, размышляя о судьбе отечества и, очевидно, о своем месте в водовороте истории. Свидетельством тому две блестящие статьи, опубликованные им в 1850-х годах, незадолго до возвращения домой, в солидном английском журнале.
В этих статьях он изложил свою точку зрения на происходящее, на будущее Венгрии и империи Габсбургов, на их положение и место в геополитической ситуации, которая складывалась в Европе на крутом переломе ее истории. В ряде положений, выдвинутых им, предвосхищались некоторые важнейшие элементы той внешнеполитической концепции, которую осуществляла австро-венгерская дипломатия начиная с 1871 г. В основе размышлений Андраши лежало отношение к России, а если точнее, тот неподдельный страх, который внушал ему северный колосс. Впрочем, в этих своих опасениях он был не одинок, особенно после того, что случилось в 1849 г.
Изначальный страх перед панславизмом, Россией, возможным русско-славянским альянсом (со славянами Венгрии и Австрии), берущий свое начало с беспощадного подавления польского восстания 1831 г., многократно усиленный трагедией 1849 г., стал элементом общественного национального самосознания, политического мышления поколения 1848 г. Этот страх нашел отклик в самых широких слоях, которые не могли забыть, что дело венгров было погублено в результате вмешательства русского царизма, что жертвами его пали лучшие сыны нации.
Вполне возможно, что во всем этом был и элемент необоснованного преувеличения, что данные опасения не учитывали наличия прогрессивной России Чернышевского, Герцена, Добролюбова. Тем не менее страх являлся политической реальностью, которой мотивировалось политическое поведение мадьяр хотя бы в том плане, что за любым самым безобидным и чисто культурно-просветительским проявлением национального движения славянских народов зачастую усматривались козни панславистов или влияние Петербурга. Как бы ни казались нам сегодня эти опасения нелепыми, они печальный факт тогдашней действительности, факт, который имел реальное политическое значение и столь же реальные политические последствия. Все эти полуфантастические представления о России и панславизме разделял Андраши.
По возвращении на родину в 1858 г. он примкнул к Деаку и стал одним из самых последовательных его соратников. И когда настал час триумфа венгерской оппозиции, Ференц Деак, «мудрец нации», отказавшись от предложенного ему поста премьер-министра, без колебаний назвал имя Андраши. Однако это имя государь услышал еще раньше и не от Деака, а от своей супруги Елизаветы. На следующий день после разгрома под Садовой она рекомендовала Францу Иосифу назначить Андраши министром иностранных дел или на худой конец главой венгерского правительства, чтобы дать ему возможность вызволить империю из того тупика, в который завели ее австрийские горе-политики.