Социальная структура народов королевства отнюдь не всегда и не во всем в точности следовало иерархической системе по национальному признаку. Наиболее дифференцированным и диверсифицированным было общество венгров, в котором доминировали два противоположных полюса: класс помещиков, с одной стороны, и сельский и городской пролетариат — с другой. В первые десятилетия XX в. в результате быстрой урбанизации венгерского общества 50 % рабочего класса составляли венгры, т. е. их доля пропорционально общей численности населения была уже выше. Зато развитую сельскую буржуазию имели немцы и сербы, доля имущих крестьян у них была относительно выше, чем у мадьяр. Мелкокрестьянское землевладение преобладало в Трансильвании, где традиционно мало имелось крупных поместий, крестьяне здесь держали в своих руках 75,5 % земли. Но от этого крестьянству было не легче, ибо оно владело мелкими слабосильными хозяйствами, не приспособленными к борьбе за существование в условиях интенсивного развития капитализма. Крупнопомещичье замлевладение доминировало в первую очередь в населенных венграми областях (почти 55 % всех земель), а затем в словацких — свыше 51 %.
То обстоятельство, что треть всех земельных угодий страны была сосредоточена в крупнопомещичьих владениях, тяжелым бременем ложилось на все народы королевства, тормозило их свободное капиталистическое развитие, создавало в стране чрезвычайно напряженную социально-классовую и национальную обстановку. Именно в этой сфере социальное начало теснейшим образом переплеталось с национальным. Общество всех национальностей, за исключением немцев и венгров, отчасти словаков, и во втором десятилетии XX в. продолжало оставаться преимущественно аграрно-крестьянским, среди помещиков же доминировал мадьярский элемент. Поэтому борьба за справедливое перераспределение земельной собственности не могла не вылиться в национальную борьбу против венгерского господствующего класса. Положение угнетенных народов вдобавок ко всему усугублялось политикой национальной дискриминации, проводившейся венгерским господствующим классом и ставшей еще более агрессивной с наступлением эпохи империализма. Систематически проводившаяся государством дискриминация своеобразно отразилась на профессиональной структуре населения: с одной стороны, доля венгров среди государственных служащих, например, в 1900 г. составляла 80 %, в 1910 г.-84 %. С другой стороны, национальности довольно широко были представлены среди духовенства — 42 %. Факт примечательный. В то же время их доля являлась ничтожно малой среди учителей (20 %), инженеров (15 %), врачей и адвокатов (12 %). Такое положение давало буржуазии и средним слоям угнетенных народов дополнительный стимул к борьбе против государства, которое столь откровенным образом демонстрировало свое пренебрежение к интересам и чувствам половины собственного населения.
НОВЫЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВЕНГЕРСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Долгие десятилетия, во всяком случае значительную часть XIX в., над духовной жизнью венгерского общества властвовал дух романтизма с хорошим зарядом оптимизма и романтики в периоды национального подъема (до 1849 г.) и с еще большей дозой трагизма, отчаяния, безысходности после подавления революции, в период неоабсолютизма и баховской реакции. Идейное воздействие романтизма продолжало оставаться сильным и в последней трети XIX в., когда дуализм сделал неуместными и романтику, и революционно-национально-освободительный пафос, а повсеместное шествие капиталистического профита и чистогана ориентировали венгра на бережливость, трудолюбие, практицизм и биржевые спекуляции скорее, нежели на возвышенные размышления о романтических подвигах на поле брани славных хонведов или еще более ранних предков. С изменением объективных условий существования нации и соответствующими сдвигами в национальном сознании, с изменением материальных потребностей общества изменились и его духовные запросы, вкусы, эстетические нормы и ценностная ориентация. В поэзии и прозе, в живописи и музыке, в общественных науках наступил перелом в сторону реализма.
Что же касается смыслового, идейного содержания культуры, ее философии, то оно никогда не было столь расплывчатым, туманным и неопределенным, как в эпоху, начавшуюся после заключения Экономического соглашения 1867 г. Национальная идеология лишилась ясных ориентиров, утратила четкость видения места, роли и исторической миссии нации в окружающем мире. До 1848 г. и в период господства неоабсолютизма вплоть до 1867 г. имелась ясность целей и четкость ориентиров — буржуазно-капиталистическое преобразование общества и завоевание государственной независимости. Причем сила идеологии, размах воодушевленного ею массового движения объяснялись совпадением этих двух целей, их слиянием в единый поток. 1848 год стал не только кульминацией развития национальной идеологии по восходящей, но и началом ее упадка, когда она постепенна теряла свое прогрессивное социальное содержание. В 1867 г., как мы уже знаем, обе цели в целом были достигнуты.
Все являлось зыбким и половинчатым в этом сотворенном компромиссом двухполовинчатом сооружении, называвшемся дуалистической австро-венгерской монархией. Из богатейшего идейного наследия эпохи реформ 1830-1840-х годов и революции 1848–1849 гг. после компромисса 1867 г., в сущности говоря, остался один голый шовинизм. Однако звонкой шовинистической фразой нельзя был заполнить идеологический вакуум. Убаюкивать ею, создавать иллюзии, будоражить сознание масс (смотря по обстоятельствам), безусловно, можно было, но создавать прогрессивную целеустановку, воодушевлять массы на нечто существенное, величественное и благородное шовинизм не мог.
Так дуализм завел венгерское общество в тупик не только в исторической перспективе, но и идеологически. Конечно, уже тогда, после 1867 г., сразу же возникла иная, совершенно новая социалистическая альтернатива. Возник и ее носитель- социалистическое рабочее движение, исповедовавшее научный коммунизм: и пролетарский интернационализм. Правда, социализм в Венгрии не имел широкой базы даже к концу эпохи дуализма: численность рабочего класса едва превышала 1 млн, а идеологически он был изолирован от остальных слоев и классов общества прочными социальными и всевозможными, созданными буржуазной пропагандой барьерами. Долгое время социалистическая идеология рассматривалась как чуждое «венгерскому духу» явление, занесенное извне. Вплоть до начала XX в., до первой русской революции, социалистические идеи просто не принимались в расчет даже демократически настроенными и прогрессивно мыслящими представителями средних слоев. Венгерское общество в целом не созрело для того, чтобы сделать социалистические идеалы своими, органической частью своей идеологии; тем более они не стали путеводной звездой.
Дезориентированными оказались задававшие в обществе тон силы, группы, течения, определяющие весь его облик, в том числе и культурный. Хотя недостатка в новых или, скорее, мнимо новых идеологических настроениях и научных с виду концепциях не было и в 1860-1870-х годах. Барон Жигмонд Кемень (1814–1875), консервативный мыслитель, писатель и публицист, один из властителей дум высших слоев общества послереволюционной Венгрии, вынужденный принять капитализм как некое исторически неизбежное зло, не жалел сил для того, чтобы живописать его пороки. Он так увлекся сим занятием, что перенес в свою книгу целые страницы из знаменитого произведения Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», забыв при этом сослаться на источник. Это не значит вовсе, что он «полюбил» научный коммунизм. В качестве позитивного идеала Кемень предлагал соотечественникам устройство общества на принципах христианской морали. Новой была выдвинутая в политическом трактате «Еще одно слово после революции» и в романе «Глухое время» концепция так называемого моста. Суть ее сводилась к тому, что Венгрия, находящаяся между Западом и Востоком, должна осознать свою историческую миссию связующего звена между Западом с его индустриальной цивилизацией и восточной культурой.
Особенно важной Ж. Кемень считал «цивилизаторскую роль» венгров среди славян, и в первую очередь балканских. Именно эта идея посредничества и цивилизаторской миссии должна была примирить травмированное поражением сознание венгров с вынужденным сосуществованием с австрийскими немцами в рамках одной империи под скипетром Габсбургов. Это был мадьяризированный вариант все той же пресловутой великогерманской идеи о «культуртрегерской миссии».
Ту же историко-культурную миссию мадьярства, но более скромно представлял себе барон Имре Мадач (1823–1864), общественный деятель, депутат Государственного собрания, писатель философского склада. «Всемирно-историческое призвание» венгров он видел в «справедливом», согласно «праву» и «в интересах свободы», решении национального вопроса в королевстве на основе обеспечения индивидуальных гражданских прав и свободного культурно-языкового развития всех его народов. Его перу принадлежит одно из самых замечательных и глубоких по мысли произведений венгерской литературы — «Трагедия человека». Эта драма в стихах, чем-то напоминающая бессмертный гётевский «Фауст», точно отразила смятение умов, характеризующее Венгрию после подавления революции.
Через судьбы героев драмы Адама и Евы пропущена вся история человечества, но автора интересует не конкретная ситуация, а ее психологизм, столкновение самых различных идей и принципов, в том числе консервативных и либеральных. Но в произведении нет никакой дидактики, никакого навязывания того, что хоть отдаленно напоминало бы о желании автора что-то внушить читателю и зрителю. Ибо человек и человечество повсюду, начиная со времени Древнего Египта и до буржуазно благополучной Англии, сталкивается с постоянным крушением надежд, благородных замыслов и идеалов. Справедливость и добро, разум и стремление к прогрессу — все относительно, как и сами возможности человека. Абсолютны только его ограниченность, разочарование, безысходность. Такая глубоко пессимистичная вещь могла возникнуть только в условиях торжества контрреволюции и махровой реакции.