* * *
В.: Итак, мы только что рассмотрели технико-экономический базис каждой эпохи. А что насчет соответствующих мировоззрений?
К. У.: Общий момент достаточно прост: разные стадии развития сознания имеют различный взгляд на мир. Мир выглядит по-разному — является разным — на каждой из стадий. По мере того как разворачиваются и эволюционируют новые когнитивные способности, Космос начинает смотреть на себя обновленным взглядом и видит совершенно другие явления.
Для удобства я обобщенно называю эти мировоззрения архаическим, магическим, мифическим, рациональным и экзистенциальным, причем возможны еще более высокие стадии. Вы можете с ними ознакомиться на рис. 5.2.
В.: Стало быть, это разные способы рассмотрения мира?
К. У.: Да, но нам нужно быть предельно осторожными здесь. Это может показаться занудством, однако на самом деле это крайне важно: дело не в том, что есть некий один-единственный предзаданный мир, на который мы смотрим по-разному. Скорее, по мере того как Космос все более полно себя познает, возникают разные миры.
Это можно сравнить с тем, как желудь вырастает в дуб. Дуб не является другой картиной того же самого неизменного мира, присутствующего в желуде. Дуб имеет в себе совершенно новые компоненты, которые отличаются от всего, что можно найти в желуде. У дуба есть листья, ветви, корни и так далее, и ничего из этого не присутствует в действительном «мировоззрении» или «миропространстве» желудя. Разные мировоззрения создают разные миры, задействуют разные миры, а не являются просто одним и тем же миром, рассмотренным с разных сторон.
Водораздельный хребет постмодерна
В.: Я понимаю разницу, однако звучит и вправду занудно. В чем именно значимость этого различия?
К. У.: Оно невероятно важно, ведь во многом это и есть великий водораздельный хребет, отделяющий модернистский (современный) и постмодернистский (постсовременный) подходы к знанию. И нам стоит учесть эту экстраординарную революцию, развернувшуюся в человеческом понимании.
И в самом деле, просто невозможно продолжить беседу на данные темы без того, чтобы не обсудить судьбоносные различия между современными и постсовременными подходами к знанию. Но все не настолько сухо и скучно. Во многом это даже представляет собой ключ к обнаружению Духа в постсовременном мире.
В.: Что ж, вы говорили о модерне и постмодерне…
К. У.: Слышали ли вы обо всех этих подходах к знанию — так называемых новых парадигмах?
В.: Ну, только то, что, похоже, все стремятся заполучить новую парадигму. Или новые парадигмы, во всяком случае.
К. У.: Да, в общем, старая парадигма, которую никто не хочет, — это парадигма Просвещения, также известная как парадигма модерна. У нее есть десятки других наименований, и все они произносятся с презрением и отвращением: ньютоновская парадигма, картезианская парадигма, механистическая парадигма, парадигма зеркала природы, парадигма отражения.
Как бы мы ее ни называли, данная парадигма теперь считается безнадежно устаревшей или, по крайней мере, серьезно ограниченной, и все страстно жаждут заполучить новую, а следовательно, постсовременную парадигму — или парадигму пост-Просвещения.
Однако, для того чтобы понять, что представляет собой парадигма постмодерна, или постсовременности, нам необходимо понять того зверя, которого пытаются ею заменить.
В.: Нам нужно понять фундаментальную парадигму Просвещения.
К. У.: Да. И фундаментальная парадигма Просвещения известна как парадигма репрезентации. Она состоит в идее, что, с одной стороны, мы имеем личность, или субъекта, а с другой стороны — эмпирический или чувственный мир, и все достоверное знание заключается в создании карт эмпирического мира — одного-единственного и простого «предзаданного» мира. И если эта карта верна, если она верно передает, или репрезентирует, эмпирический мир (то есть соответствует ему), тогда она и есть «истина».
В.: Вот почему это называется парадигмой репрезентации.
К. У.: Да. Карта может быть реальной картой, или теорией, или гипотезой, или идеей, или схемой, или концепцией, или некоего рода репрезентацией — в общем, своего рода картой объективного мира.
Все основные теоретики Просвещения, неважно, придерживались ли они атомизма, холизма или же какого-то промежуточного воззрения, — все они подписывались под этой парадигмой репрезентации, под убежденностью в существовании одного-единственного эмпирического мира, который можно терпеливо картографировать при помощи эмпирических методов.
И, пожалуйста, помните следующее: считался ли мир атомистическим или холистическим, совершенно не имеет значения. Все они пребывали в согласии относительно самой парадигмы картирования.
В.: Но что же неправильного в парадигме репрезентации? Я имею в виду, что мы все время именно этим и занимаемся.
К. У.: Суть не в том, что она верна, а в том, что она попросту очень узка и ограниченна. Однако сложности с парадигмой репрезентации имеют весьма тонкий характер, и потребовалось очень много времени — на самом деле несколько столетий, — чтобы осознать, в чем же состояла проблема.
Есть много способов обобщения ограничений парадигмы репрезентации — идеи, что знание, по сути, состоит в создании карт мира. Однако самая простая проблема с картами заключается в следующем: они упускают из виду самого картографа. Совершенно игнорировался тот факт, что сам картограф мог привносить что-то в картину!
В.: Все это отражение и картографирование оставило без внимания самого картографа.
К. У.: Да. И неважно, насколько разнообразными были многочисленные нападки со стороны постмодерна, все они были едины в своей атаке на парадигму репрезентации. Они идеальным образом атаковали парадигму отражения, парадигму «зеркала природы» — идею, что есть просто один-единственный эмпирический мир, или эмпирическая природа, и что знание состоит исключительно в отражении, отзеркаливании или картографировании этого одного-единственного истинного мира. Все, кто выступил на стороне «пост-Просвещения», или «постмодерна», согласились в том, что идея «зеркала природы» была необычайно, безнадежно и тотально наивной.
Во всех трудах великих теоретиков «постмодерна» — в особенности начиная с Канта и продолжая Гегелем, Шопенгауэром, Ницше, Дильтеем, Хайдеггером, Фуко и Деррида — мы обнаруживаем мощную атаку на парадигму картирования, ведь она неспособна принять во внимание личность, которая в первую очередь и создает карты.
Личность не просто спрыгнула на землю с парашютом. Ей свойственны свои качества, свои структуры, свое развитие, своя история — все это управляет тем (и оказывает влияние на то), что мы будем видеть, равно как и то, что мы вообще способны увидеть в этом, как полагалось, «одном-единственном» мире, лежащем вокруг нас. Сам парашютист по уши увяз в контекстах и культурных фонах, которые в первую очередь-то и предопределяют, что он способен увидеть!
Стало быть, великое открытие постмодерна состояло в том, что ни личность, ни мир не есть нечто просто предзаданное, а напротив — существуют в контекстах и фонах, которые имеют свою историю и проходили свое развитие.
В.: Которые сами эволюционируют.
К. У.: Которые эволюционируют, верно. Картограф не является некоей маленькой, развоплощенной, внеисторичной, самостоятельной монадой, стерильной, изолированной и незатрагиваемой миром, карту которого она создает. Личность не имеет неизменной сущности в той мере, в какой она имеет историю, и картограф будет создавать совершенно разные карты на разных стадиях своей истории, своего роста и развития.
Так что в этом процессе развития субъект будет изображать мир совершенно по-разному, опираясь не столько на то, что действительно находится «там», в предзаданном мире, сколько во многом на то, что сам субъект привносит в картину.
В.: «Коперниковская революция» по Канту: разум формирует мир в большей степени, нежели мир формирует разум.
К. У.: Не во всех смыслах, но во многих значимых так и есть. И Гегель затем добавил существеннейший момент, который так или иначе определяет все постмодернистские теории: разум, или субъект, можно «помыслить лишь как нечто, прошедшее развитие».
Ницше, к примеру, обратил это в генеалогию — изучение истории того или иного мировоззрения, которое мы принимали за нечто само собой разумеющееся, которое, как мы полагали, было верно для людей повсюду и везде, но которое на самом деле оказывалось весьма ограниченным и помещенным в исторический контекст. И так или иначе — все постмодернистские дороги ведут к Ницше.
В.: Стало быть, основная мысль состоит в том, что…
К. У.: Субъект не есть некая отчужденная, обособленная, предзаданная и полностью сформировавшаяся сущность, которая просто прыгает на землю с парашютом и далее пытается невинно «картировать» все, что лежит вокруг, в «реальном» мире, на «реальной» территории, в предзаданном мире.
Напротив, субъект располагается в контекстах и потоках своего собственного развития, своей собственной истории, своей собственной эволюции, и «картины», рисуемые им о «мире», в значительной степени зависят не от «мира», а от этой самой «истории».
В.: Да, я понимаю. И каким образом это соотносится с темой нашего разговора?
К. У.: В общем, одна из тех вещей, которые нам стоило бы делать, — это отслеживать историю этих мировоззрений. Они являются частью эволюции в человеческой сфере, то есть различных форм Духа-в-действии, по мере того как он разворачивается через человеческий разум. И на каждой из этих стадий Космос смотрит на себя обновленным взглядом и, таким образом, порождает новые миры, ранее не существовавшие.
Два пути в постсовременности
В.: Стало быть, сами мировоззрения развиваются.
К. У.: Верно. И общая идея, что мировоззрения развиваются (что ни мир, ни личность не являются чем-то просто предзаданным), является великим открытием постмодерна.
Когда тот или иной теоретик сталкивается с открытием такой «непредзаданности», он может пойти по одному из двух путей, чтобы пересечь этот новый и запутанный постмодернистский ландшафт, в котором ничто не имеет основания. Первый путь, который, вероятно, наиболее распространен, состоит в том, чтобы пойти по дороге крайнего конструктивизма — то есть сильной версии «непредзаданности». Иными словами, поскольку мировоззрения не предзаданы, то можно утверждать, что все они произвольны. Все они просто «сконструированы» культурами на основании того, что не является чем-либо более основательным, нежели веяния моды.
Отсюда и все эти книги, включающие в свои заглавия такие словосочетания, как «социальное конструирование секса», «социальное конструирование пищи», «социальное конструирование труда», «социальное конструирование одежды», и другие. Я все ожидаю, когда же появится книга, исследующая социальное конструирование толстой кишки.
Все «социально сконструировано» — такова мантра экстремистского крыла постмодернизма. Они считают, что различные культурные мировоззрения всецело произвольны и не имеют иного основания, кроме власти, предрассудка или того или иного «изма»: сексизма, расизма, видовой дискриминации, фаллоцентризма, капитализма, логоцентризма или — мое любимое — фаллологоцентризма. Ух ты! А входят ли батарейки в комплект с этой зверушкой?
В.: Имеют ли данные подходы хоть какую-то ценность?
К. У.: Имеют. Дело лишь в том, что сильно выраженный конструктивистский подход попросту слишком сильный и слишком экстремистский. Дело в том, что мировоззрения не настолько произвольны: они на самом деле ограничены потоками, имеющимися в Космосе, и эти потоки устанавливают пределы того, в какой степени культура может произвольно «конструировать». Невозможно встретить общепринятое мировоззрение, согласно которому, например, мужчины рожают детей, а яблоки падают с яблонь вверх. Вот на этом-то разговоры о произвольности мировоззрений и заканчиваются. Они не просто «всего лишь сконструированы» в смысле полной относительности и произвольности. Даже Деррида ныне согласен с этим элементарным положением.
Алмаз будет резать стекло вне зависимости от того, какие слова мы используем для обозначения феноменов «алмаз», «резать» и «стекло», и вне зависимости от того, в какой культуре мы их встречаем. Совершенно нет необходимости перегибать палку и отрицать предсуществование всего сенсомоторного мира! И этот сенсомоторный мир — физический космос и биос — можно так выразиться, ограничивает мировоззрения «снизу».
Более того, культурное конструирование ограничивается и сдерживается потоками в самой ноосфере. Сама ноосфера развивается и эволюционирует. То есть она следует двадцати принципам, и эти потоки, совершенно определенно, ограничивают и сдерживают конструирование.
Посему в этом смысле, как и во многих других, реальные потоки Космоса сдерживают мировоззрения и не позволяют им превратиться во всего лишь коллективные галлюцинации. Мировоззрения, как мы убедимся дальше, основываются на критериях достоверности, а эти критерии работают, потому что потоки реально существуют.
В.: Разве Фуко не связывают с крайним конструктивизмом?
К. У.: Да, он сначала двинулся в этом направлении, но только лишь для того, чтобы обнаружить, что оно тупиковое.
В.: В каком смысле?
К. У.: Если позиция конструктивизма излишне сильно выражена, она наносит самой себе поражение. Она говорит: все мировоззрения произвольны, вся истина относительна и исключительно обусловлена культурой, нет никаких универсальных истин. Однако сама по себе эта позиция заявляет о том, что она является универсально истинной. Она утверждает, что истина всех людей, за исключением моей, относительна, ибо моя истина абсолютно и универсально верна. Только я располагаю универсальной истиной, а вы все, бедные недоноски, относительны и ограничены культурой.
Это представляет собой перформативное противоречие, сокрытое во всех движениях постмодернистского крайнего мультикультурализма. И, как мы видим, их абсолютная истина оказывается весьма идеологизированной, весьма элитистской в худшем смысле этого термина. Фуко даже назвал свои ранние попытки двигаться в этом направлении «высокомерными» — заявление, которое большинство его американских последователей, к сожалению, проигнорировали.
Этот крайний конструктивизм на самом деле есть лишь форма постмодернистского нигилизма: в Космосе нет никакой истины, только лишь наблюдения, к которым люди насильно принуждают других людей. Этот нигилизм вглядывается в лицо Космоса и видит нескончаемую зеркальную аллею, которая в конечном счете не показывает ничего, кроме его собственной бесконечно отраженной эгоической неприглядности. И на сегодня это крупнейшее движение в американских университетах.
В.: Крайний конструктивизм. Стало быть, таков один из путей, по которому можно пойти в постсовременности.
К. У.: Да. Это сильная версия, которая является, пожалуй, слишком сильной и слишком конструктивистской.
Второй подход более умеренный — более умеренный конструктивизм, и самая распространенная его версия — теория развития и эволюции. В своих многочисленных и весьма разнообразных формах: Гегель, Маркс, Ницше, Хайдеггер, Гебсер, Пиаже, Белла, поздний Фуко, Хабермас.
Данный подход признает, что мир и мировоззрение не являются чем-то всецело предзаданным, а напротив — они развиваются с течением истории. А посему он просто исследует фактическую историю и развертывание этих мировоззрений — не как последовательности исключительно произвольных случайностей, а скорее как паттерн эволюции или развития, управляемый отчасти потоками самой эволюции.
В.: Управляемый двадцатью принципами.
К. У.: В моей конкретной версии концепции развития это так, но это касается именно моей версии.
Однако важный момент состоит в том, что во многих этих подходах, исследующих эволюцию или развитие, каждое последующее мировоззрение занимает место предыдущего из-за того, что становятся очевидны определенные ограничения, внутренне присущие более раннему мировоззрению. Это создает, скажем так, значительную долю беспорядка и хаоса, и система, если она не приходит к полному краху, избегает этого хаоса через эволюционное развитие к более высокоорганизованному паттерну. Эти новые и более высокие паттерны разрешают и растворяют более ранние проблемы, но затем привносят свои собственные актуальные проблемы и внутренние ограничения, которые невозможно разрешить на их собственном уровне, — именно такой единый процесс эволюции мы наблюдаем и в других сферах.
В.: Вы упомянули, что эти мировоззрения называются архаическими, магическими, мифическими, рациональными и экзистенциальными, причем есть вероятность, что появятся и еще более высокие стадии.
К. У.: Да, это один из способов обобщить данные стадии, но только очень приблизительно. Позднее, если хотите, мы можем обсудить конкретные подробности этих мировоззрений. Однако сейчас, как я уже сказал, я сопоставляю эти мировоззрения «разума» со способами производства «материи» на каждой из стадий человеческой эволюции. Стало быть, упомянутым вами мировоззрениям соответствуют в том же порядке: кормодобывающий, садоводческий, аграрный, индустриальный и информационный способы производства. Поэтому я часто буду их объединять в пары и называть мифически-аграрным или рационально-индустриальным и так далее, сознавая при этом, что существуют всевозможного рода их пересечения и гибриды (см. рис. 5.2).
В.: Если попытаться выразить это одним предложением…
К. У.: Мировоззрение — это разум, тело же служит основой, и все это пребывает в Духе. Множество тел-разумов проходит процесс развития, в ходе чего порождает новые миры, по мере того как Дух развертывает свой потенциал — сияющий цветок, распускающийся космической весной, являющейся не столько Большим взрывом, сколько Большим цветением.
И на каждой стадии развития мир выглядит иначе, ведь это и есть иной мир, в этом-то и состоит великое откровение постсовременности.
На рубеже завтрашнего дня
В.: У меня есть два технических вопроса. Как именно лучшие из постмодернистских подходов справляются с так называемым картезианским дуализмом?
К. У.: Парадигма репрезентации в этом смысле была дуалистична: субъект, который занимался картографией, на самом деле не был частью мира, который наносился на карту. По крайней мере, так считалось. Чуждый миру картограф просто отступал на шаг от предзаданного мира и создавал его карту, словно бы две данные сущности буквально не имели ничего общего друг с другом.
Большинство подходов «новой парадигмы» все еще попадают в эту дуалистическую ловушку, ведь она является весьма и весьма тонкой. Большинство подходов новой парадигмы считает, что простое создание более точной карты решит имеющуюся проблему. Если бы у нас была хорошая холистическая и системная карта, которая заменила бы эту гнусную атомистическую и механистическую карту, то дуализм был бы тем самым исцелен.
Но, как убедительно продемонстрировал Гегель, а также другие мыслители, это никоим образом не решает насущной проблемы, а всего лишь питает ее, переводя в более тонкое состояние. Подобный подход все еще полагает, что процессы мышления настолько отличны от реального мира, что могут либо отражать мир точным и холистичным образом, либо же отражать его неточным и атомистическим образом. Но само-то данное убеждение и представляет собой скрытый картезианский дуализм.
Напротив, говорит Гегель, мы должны понять, что мысли являются не исключительно отражением реальности, а еще и движением этой реальности как таковой. Мысль — это воплощение того, что она стремится познать, а не просто лишь отражение чего-то, что с ней не связано. Картограф, или личность, мыслящий и познающий субъект, в действительности есть продукт и воплощение того, что он стремится познать и репрезентационно представить.
Короче говоря, сама мысль есть движение того, что она стремится познать. Дело не в том, что, с одной стороны, мы имеем карту, а с другой — территорию. В этом-то и состоит пресловутый мерзкий картезианский дуализм. А в том, что сама карта как таковая есть воплощение территории, которую она пытается отобразить на карте.
Этот недвойственный подход не отрицает парадигму репрезентации на корню; однако он и вправду утверждает, что на куда более глубоком уровне сама мысль как таковая неспособна отклониться от потоков Космоса, ведь мысль и есть продукт и воплощение этих самых потоков. И задача философии при всем при этом не состоит лишь в том, чтобы прояснять карты и корректировать их отклонение от реальности, а в том, чтобы выявлять эти более глубокие потоки, от которых мысль не смогла бы отклониться, даже если бы очень этого захотела!
В.: А можно это выразить как-то попроще?
К. У.: В дзен-буддизме распространено высказывание: «Путь, с которого можно сбиться, не есть настоящий Путь». Иными словами, наше знание и вправду занимается проблемой исправления наших неточных карт; но также, на более глубинном уровне, существует Дао, Путь, Поток Космоса, с которого мы не сбивались и никогда не сможем сбиться. И часть нашей работы состоит в том, чтобы найти этот более глубокий Поток, это Дао, и выразить его, выявить его, воспеть его.
А если мы предпочтем оставаться в ловушке попыток исправить свои карты, тогда мы упустим из виду то, каким образом и верные, и неверные карты являются равными выражениями Духа.
Итак, подходы «новой парадигмы», например многие из предложенных экофилософами, постоянно говорят нам, что мы отклонились от природы, что, в общем-то, соответствует действительности. Однако как бы то ни было, я убежден, что это говорит о том, что данные теоретики не поняли настоящее Дао, от которого мы не отклонились и никогда не сможем отклониться. И именно эту более глубинную истину и попытались выразить подлинные недвойственные традиции Востока и Запада. Вот где сокрыто настоящее преодоление картезианского дуализма!
Станет ли вам яснее этот вопрос, если я рассмотрю более высокие уровни развития?
В.: На самом деле в этом-то и состоит второй технический вопрос, который мне хотелось задать.
Если мировоззрения эволюционировали от архаического к магическому, мифическому, рациональному и экзистенциальному, кто может утверждать, что и дальше нас не ждут более высокие мировоззрения?
К. У.: Да, это важно, не так ли? Если пересказать поэта: «Есть многое на свете, что и не снилось нам в своем мировоззрении».
Магическому мировоззрению, даже в его самых необузданных грезах, не снилось, что его превзойдет мифическое. А мифические боги и богини никогда не могли себе представить, что разум сможет их уничтожить — что и произошло. И вот мы теперь с вами сидим, пребывая в своем рациональном мировоззрении, все такие самодовольные и уверенные, что ничего более высокого на нас с небес больше не обрушится и не разрушит до основания наши закостенелые восприятия, отменив самые основы, на которые мы теперь опираемся.
И все же, безусловно, надрациональное ждет своего часа. Этот новый рассвет уже за ближайшим поворотом. Каждая стадия превосходит и включает, а посему, по всей видимости, завтра над миром всенепременно и неотвратимо взойдет солнце, превосходящее сегодняшнее разумение …
А посему, если процитировать еще одного известного теоретика: «Пристегните ремни, нас ждет ухабистая ночь».
Трансценденция и подавление
В.: Стало быть, каким образом можно понять, есть ли у одного мировоззрения какие-либо преимущества над другим?
К. У.: Если есть трансценденция и включение. По мере того как более высокие стадии сознания эмерджентно возникают и развиваются, сами они включают базовые компоненты более ранних мировоззрений, а затем добавляют свои собственные новые и более дифференцированные восприятия. Они превосходят и включают. Поскольку они более всевключающи, они и более адекватны.
А посему дело не в том, что, дескать, более раннее мировоззрение всецело неверно, а новое мировоззрение всецело верно. Более раннее мировоззрение было адекватным, а новое мировоззрение еще более адекватно. Если же оно не более адекватно, тогда оно не будет отобрано эволюцией, оно не оседлает волну потоков Космоса: оно останется на обочине, потерпев крушение на берегу того, что могло бы произойти.
Это, разумеется, не значит, что «более высокое» мировоззрение не имеет своих проблем. Совсем наоборот. Всегда, когда есть возможность трансценденции, равным образом существует и возможность подавления. Более высокое может не только превосходить и включать, но также оно может и превосходить и подавлять, исключать, отчуждать и диссоциировать.
А посему, прослеживая последовательность эмерджентного возникновения мировоззрений, нам нужно всегда внимательно относиться к возможным вытеснениям и диссоциациям[20], которые происходили и все еще происходят в историческом процессе.
Смысл же в том, что наш зверек, могущий трансцендировать, также может вытеснять и подавлять на каждом из уровней. К моменту своего исчезновения цивилизация майя уже перешла от кормодобывания к садоводчеству, и это означало не только то, что они смогли начать объединять различные враждующие между собой племена в единую, более крупную и крепкую общественную структуру, и не только то, что они смогли, перейдя к земледелию, освободить класс жрецов, чтобы те начали развивать математику, астрономию и сложный календарь, но и то, что они смогли приступить к истреблению дождевых лесов в таких масштабах, которые никогда не были доступны кормодобывающим племенам. Они превзошли простое кормодобывание, но лишь для того, чтобы еще больше оторваться от корней и во многих жизненно важных смыслах потерять связь с биосферой, что было совершенно самоубийственным шагом.
Они воплотили не дифференциацию и интеграцию, а диссоциацию и отчуждение. Они воплотили не трансценденцию и включение, а подавление и отрицание. Поскольку биосфера является компонентом, включенным во внутреннюю структуру человеческого холона, они обеспечили тем самым свою погибель.
Итак, данная тема — трансценденция и подавление — представляет собой невероятно важный вопрос исторического развития, и нам стоит внимательно проследить за симптомами подавления на каждой стадии человеческой эволюции, индивидуальной и коллективной. И это, конечно же, включает и масштабные проблемы, связанные с рациональной индустриализацией.
В.: Иными словами, каждое новое мировоззрение сталкивается со своими собственными проблемами, ставящими все под угрозу.
К. У.: Точнее, создает свои собственные проблемы, ставящие все под угрозу. Решением старой проблемы является создание новой: они порождаются вместе, хотя новые проблемы обычно выплывают на поверхность лишь тогда, когда мировоззрение подходит к своему закату. В этом-то и состоят как удивительный, так и кошмарный аспекты мировоззрений.
И мы находимся в той точке, когда ментальное, рациональное, индустриальное мировоззрение сталкивается с угрожающими всему проблемами, внутренне присущими его собственной организации. Мы столкнулись со своими же собственными ограничениями. Мы встретились с врагом лицом к лицу — и, разумеется, врагом являемся мы сами. Современность мучительно пытается уступить дорогу постсовременности.
Свойственное конкретной фазе, уместное для конкретной фазы мировоззрение модерна, послужив своим целям, теперь живет, дыша собственной гарью. Мы дышим нашими же собственными выхлопными газами. И то, как мы справимся с этой ситуацией, как мы коллективно с нею справимся, предопределит, возникнет ли новое и более адекватное мировоззрение, чтобы разрешить эти проблемы, или же нам суждено сгинуть, оказавшись погребенными в собственных отходах.
Дух столкнулся со своими собственными ограничениями на данной стадии своего развертывания. Этот великолепный цветок модерна расцвел когда-то в период своей величественной весны, а теперь обречен взирать на то, как его лепестки падают на землю, навстречу росткам завтрашнего дня. И что же расцветет на этом обновленном лугу?