монадами (единицами), элементами вещей. Однако монады отличаются от атомов у материалистов. Монада не имеет частей, следовательно, пишет Л., она не имеет и таких свойств материальных тел, как делимость, протяженность, фигура. Она нематериальна, неповторима и неуничтожима. Монады обладают способностью к саморазвитию, к восприятию (перцепции). Монады – это «представляющие силы».
Существует иерархия монад. Есть низшие, способность к перцепции в которых бесконечно мала. Существуют монады-души, наделенные смутными перцепциями, ощущением и памятью. Наконец, существуют монады-духи, наделенные не только способностью к отчетливым восприятиям (перцепцией), но и апперцепцией (сознанием). Венчает всю эту иерархию Бог – единственная высшая монада.
Монады самодостаточны, не изменяются под внешними воздействиями. «Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти». Перцепции монад – это духовная деятельность, сходная с саморазвитием. Монады не получают информации извне и не влияют друг на друга. Вместе с тем каждая из них является постоянным и живым «зеркалом Вселенной», она отражает все другие монады, все движения монад согласованы. Это оказывается возможным благодаря предустановленной гармонии, данной Богом. Проблема тела и души также решается Л. исходя из принципа предустановленной гармонии. Каждая из этих субстанций развивается по своему «плану», их взаимодействие – лишь видимость; согласование телесных и духовных человеческих проявлений предустановлено Богом.
Л. в своей системе не противопоставляет онтологию (учение о бытии) и гносеологию (учение о познании). Он выдвигает ряд единых принципов, определяющих и структуру бытия, и процесс познания. Среди них – принцип универсальной взаимосвязи, связи «всего со всем»; принцип индивидуации, принцип тождества неразличимого, принцип возможности бесконечного числа миров, принцип непрерывности, принцип достаточного основания и т. д. Все принципы тесно связаны: например, принцип непрерывности предполагает, что в мире нет «пустых промежутков», нет случайного, чудесного, не имеющего достаточного основания для своего существования.
Применив общие принципы организации всего существующего к нашему миру, Л. приходит к выводу, что мы живем в наилучшем из миров, поскольку он сотворен Богом. Это положение сразу же было подвергнуто критике (см., например, «Кандид» Вольтера»). Разве могут иметь место в наилучшем из миров несправедливость, зло, войны, стихийные бедствия, болезни, говорили его критики. Л. выдвинул свои аргументы, оправдывая Творца за существующее в мире зло («Теодицея»). Принцип различия, многообразия, лежащий в основе мира, требует, чтобы в мире существовало не одно только добро. Человеческие бедствия – временны, они лишь этапы на пути к совершенству. Следуя путеводной нити – разуму, человек должен быть готов к невзгодам.
В теории познания Л. – рационалист, он отстаивает теорию врожденных идей. В ответ на тезис Локка «нет ничего в разуме, чего не было бы в чувстве» Л. отвечает: кроме самого разума. Однако он не отстаивает врожденность человеку всего корпуса научного знания. Понятие врожденности Л. связывает с потенциалом человеческого разума. Человеку прирождена некая способность к познанию таких категорий, как «Я», «бытие», «тождество», «восприятие», а также истин логики и математики. Все знания можно разделить на необходимые и всеобщие «истины разума» и случайные истины, «истины факта», полученные путем индукции. Знание, полученное из опыта, Л. относит к знанию вероятному.
Идеи Л. являются попыткой систематизации основных идей философии 17 столетия. Вместе с тем идеи его «монадологии» отразились в одном из направлений философии XX в. – персонализме.
ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (1831–1891) – русский религиозный философ, социолог и публицист, творчество которого при жизни не получило заметного признания. Основные работы: «Византизм и славянство», «Племенная политика как орудие всемирной революции», «Отшельничество, монастырь и мир. Их сущность и взаимная связь. (Четыре письма с Афона)».
Интерпретации его идей И. С. Аксаковым, Вл. Соловьевым, В. Розановым, С. Н. Трубецким, Н. Бердяевым противоречивы: от обвинения Л. в реакционном консерватизме, политическом утилитаризме – до эстетства в вопросах морали и утверждения гуманистических идеалов, побеждающих религиозную веру.
По образованию медик, Л. участвовал в Крымской войне, десять лет был на дипломатической службе в странах Востока, в 1887 г. принял монашеский постриг. Л. – автор десятитомного собрания сочинений.
В первый период творчества (до конца 70-х гг.), близко примыкая к славянофилам, Л. разделял учение Данилевского о множестве «культурно-исторических типов», но значительно его видоизменил. Л. пытается установить законы созревания и гибели культуры. Каждое общество является неким подобием организма, в жизни которого присутствуют рождение, развитие (рост, усиление, ослабление) и затем – смерть. В этом природно-неизбежном процессе он обнаруживает периодическое триединство: «первоначальную простоту», «цветущую сложность» (расцвет, проявляющийся в дифференциации частей при интегрировании их в единое целое) и «вторичное упрощение» (умирание) в процессе «уравнительного смещения». Применительно к обществу второй период есть период социального неравенства, образования элиты. Третий период характеризуется как стремление ко всеобщему равенству и демократизации, которое имеет своим результатом расцвет техники и умирание искусства, усилившуюся жажду наслаждений и опошление жизни.
По мнению Л., демократизация Европы, успех «уравнительных» идей как «эгалитарно-либеральный прогресс» есть антитеза социального развития и безусловный симптом духовного разложения. «Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияний газетного и книжного мира, сложность в приемах самой науки… всё это лишь орудия смешения – это исполинская толчея, всех и всё толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; всё это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и всё к одному знаменателю. Приемы эгалитарного прогресса – сложны, но цель груба, проста по мысли по идеалу, по влиянию. Цель всего – средний человек – буржуа, спокойный среди миллионов точно таких же людей, тоже спокойных». Появление в истории «среднего», массового человека является объективным итогом пребывания общества в периоде «вторичного упрощения», но следующая затем деградация и гибель общества осуществляется именно «руками среднего человека», который оторван, обособлен, отчужден от своей собственной истории и противостоит ей как сила слепая и разрушительная. Историю ему заменяет опыт толпы, частью которой он является и вне которой он ничто.
Причину гибели государства и форм общественности Л. видит в человеческой психологии, точнее, в разнонаправленности интересов. Никто не может судить об обществе и государстве беспристрастно, только об этом никто и не догадывается. Поэтому все разговоры об общезначимых идеалах прогресса – поверхностное скольжение досужих умов, не способных увидеть истинное положение дел. С точки зрения Л., на самом деле существует не прогресс, но лишь «процесс развития». Идея прогресса, как показала история, толкает людей на разрушение традиционных норм, императивов, социальных институтов. В результате – либо всеобщий упадок, либо усиление государства, устанавливающего более жесткие нормы регламентации человеческой жизнедеятельности.
Л. беспокоит не цивилизация как набор технологий, но разрушение традиционной европейской культуры. В связи с этим он предлагает Европе проект объединения национальных государств в единую политико-экономическую федерацию, позволяющую сохранить и развивать остатки собственной национально-культурной самобытности.
Для России Л. видит два пути: или подчинение Западу, или сохранение самостоятельности, обособленности от Запада, восстановление принципов византизма, означающего сохранение исторической преемственности: самодержавие (централизацию в сочетании с монархией), православие и уклад национальной жизни. До конца 70-х гг., разделяя славянофильскую идеологию Данилевского, он отстаивает независимость и самостоятельность исторического пути России, которая должна заняться строительством собственной, отличной от известных миру культур – славяно-греческой культуры.
Начиная с 70-х гг. Л. всё реже обращается к самобытному пути России. В его душе поселяются сомнения в ее великом будущем, в реальности осуществления в России византийского идеала. В 1889 г. в одном из писем Л. сообщает, что под влиянием Вл. Соловьева впервые изменил своим взглядам и стал склоняться к мысли, что если Россия и имеет какую-то сокровенную историческую цель, то она должна носить исключительно религиозный характер. Затем его охватывает сомнение и в религиозной миссии России. Он пишет: «Всё мне кажется, что и религиозность наша, и наш современный национализм – всё это эфемерная реакция, от которой лет через 20–30 и следа не останется». И наконец, полностью отказавшись от религиозно-византийского идеала, Л. произносит: «Окончить историю, погубив человечество развитием всемирного равенства… сделать жизнь человеческую окончательно невыносимой – не в этом ли уготовано наше предназначение?». Означают ли эти слова окончательное пророчество мыслителя? Сам Л. в книге «Восток, Россия и Славянство» еще в 1886 г. задал этот вопрос себе и ответил: «Окончательное слово? Что такое окончательное слово на земле? Окончательное слово может быть одно: конец всему на земле! Прекращение жизни и истории».
ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич (1814–1841) – русский поэт, мыслитель. Философские основания его творчества были предметом исследования Вл. Соловьева, Д. С. Мережковского, В. Ф. Асмуса, Ю. М. Лотмана. Ими были выявлены определенные аналогии идей Л. с творчеством Шопенгауэра («воля к жизни»), Ницше («поэт сверхчеловечества»), Шиллера (в вопросах сущности искусства, отношений художника со своим произведением), с ранними славянофилами (Россия – носительница культурного синтеза «старой» Европы и «старого» Востока; синтеза, в котором, как считал Л., должны слиться «европейская жажда счастья» и восточное стремление к покою).