Ценность и главная сила М. в том, что она приводит христианина к основной цели, которая есть стяжание Духа Святого как высшей жизни, открывающейся в пределах земной человеческой жизни. Об этом в Евангелии сказано: «Царство Божие внутри вас есть», на пути к этому христианин проходит (должен пройти) долгий путь очищения и одухотворения. Низший и самый распространенный путь молитвенных обращений – как бы напоминание Богу всего того, что Он должен был сделать и не сделал. Такое домогательство земных благ есть просьбы нищего, протягивающего руку за подаянием. Между тем святоотеческое богословие повторяет, что человек есть «царский сын». Он вызван в этот мир, чтобы, осуществляя человечность, стать человекобогом. Поэтому не надо сводить свое существование к домогательствам мирского, земного. Во имя осуществления полноты внутренней жизни человеку надо просить духовной помощи и очищения от желаний, затемняющих его богосыновнюю сущность и уводящих от главной цели.
В аскетике говорится об опасностях «похоти плоти» (гедонизм), «похоти очей» (желание «иметь»), «гордыни житейской» (эгоцентризм). Борьба с «похотью мира» в христианстве есть один из элементов молитвенного «вхождения в себя», в свое собственно человеческое. И в этом смысле человек должен иметь дерзновение, внутренние силы осудить зло в себе, а потом – зло в мире. Но это подразумевает высокую степень самосознания. Хорошие дела для христианства не критерий позитивности человека. Добро не высказуемо, оно не «формульно», оно есть выражение связи человека с Богом. Выявление этой связи и есть «умное делание» себя как творческое решение личной «сверхзадачи» молитвенного обращения к Богу. Хотя весь мир – поле деятельности человека, путь его начинается с собственного «сердца». Перестав просить о земном, человек освобождается для М. благоговения, вопрошания, созерцания Бога в природе и человеке.
Христианство говорит о том, что увидеть человека в нём же самом – значит в какой-то мере увидеть образ Божий, икону, но поврежденную, испорченную, оскверненную злобой, суетными страстями. Но в тот момент, когда человек отрешается от себя и видит другого, только тогда он становится способен видеть собственно человеческое и, может быть, неосознанно приобщается к тайне общности человеческой, к богочеловеческой жизни. На этой ступени молитвенного делания происходит глубинная перестройка сознания, или, говоря языком аскетики, «трезвление ума», когда, перестав просить о земном, отодвинув мирские заботы, человек освобождается и для М. высшей степени духовности – М. покаяния, смирения, предания себя на волю Божью, М. любви, надежды и покоя. В этот момент преодолеваются не только земные заботы, но и слова, чувства, страсти, образы. Поэтому самое важное в молитвенном делании в православии составляет так называемая Иисусова молитва: «Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Эта М., повторяемая без счета, вместе с определенной техникой произнесения входит как необходимый элемент в монашеское правило; ею могут заменять и богослужение, и другие молитвенные правила. Имя Иисуса в ней имеет силу присутствия Бога. Действие Иисусовой М. описывали в разных проявлениях последователи Григория Паламы. Они свидетельствовали, что видели свет Христов и почитали этот свет Фаворским светом, как это и было подтверждено Вселенскими соборами XIV в. в Константинополе. В русском православии свидетельством мистических видений, «слепящей мглы» Фаворского света является «молитва в красках» – иконопись Феофана Грека в Новгороде.
МОНАДА (греч. monas – единица) – центральное понятие философии Г. Лейбница. М. – неделимая, непротяженная, нематериальная, вечная субстанция. В основе мира лежит множество М., которые образуют иерархию. В М. заложено некое стремление к саморазвитию. Она наделена восприятием (перцепцией), а высшие М. – сознанием (апперцепцией). На вершине иерархии стоит высшая М. – Бог. М. самодостаточны, не испытывают внешних воздействий, «не имеют окон». Вместе с тем каждая М. является «зеркалом Вселенной» благодаря Богу, который координирует восприятия М. на основе принципа предустановленной гармонии.
Понятие М. использовалось еще в Древней Греции в пифагореизме и в школе Платона, к нему обращались Дж. Бруно и Николай Кузанский, позже – Гёте. В XX в. понятие М. используется в персонализме.
МОНИЗМ (от греч. monos – единственный) – учение, согласно которому всё многообразие явлений и процессов, существующих в мире, проистекает из единой первоосновы, субстанции. М. противоположен дуализму.
Наиболее распространенная форма М. – генетическая, признание единого происхождения множества разнородных явлений. Существует М. материалистический (Демокрит, Гольбах, Маркс и др.) и идеалистический (Беркли, Гегель и др). Пантеизм, отождествляющий Бога с миром, также является формой монистической философии (Спиноза). В данном случае М. «генетический» дополняется структурно-функциональным: не только все вещи происходят из одного начала, но единое основание имеют и законы их существования. Существуют концепции («философия тождества» Шеллинга), которые ограничиваются только М. генетическим: исходное тождество субъекта и объекта, природы и духа затем расщепляется на противоположные начала.
В конце XIX в. возникает новая форма – «нейтральный» М. Эта концепция представлена эмпириокритицизмом Маха и Авенариуса, философией прагматизма. Рассматривая опыт в качестве единственной доступной человеку реальности, представители этого направления отказались от «генетического» М. Элементы опыта «нейтральны», в зависимости от человеческих потребностей – «точек зрения» – мы можем конструировать из этих элементов как мир природной необходимости, так и «мир свободы» – мир идеалов, ценностей. Сторонниками «нейтрального» М. были также Дж. Дьюи, Б. Рассел, В. Вундт, А. Богданов.
МОНТЕНЬ Мишель (1533–1592) – французский философ-гуманист, представитель возрожденческого скептицизма. Основное сочинение: «Опыты». По словам Вольтера, М. – «самый несистематичный из философов, но самый мудрый и занимательный».
М. жил в период, когда основные иллюзии Возрождения – убеждение в величии человека, в возможностях социального переустройства, вера в рациональное овладение законами красоты, попытка объединения религий – оказались утраченными. Это было время укрепления государственности, королевского абсолютизма, ограничения человеческой свободы. М. видит иллюзорность ренессансного титанизма, ограниченность возможностей индивида; он разоблачает самоуверенность человека, надевающего маску вседозволенности. Для М. главное – не «победить» общество, не конструировать социальную жизнь по собственной мерке, но – «выстоять» перед его натиском, сохранив себя. Не подвиги героя, но обычная человеческая жизнь составляет предмет его размышлений: «Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска, что, впрочем, одно и то же. Вся моральная философия может быть с таким же успехом приложена к жизни повседневной и простой, как и к жизни более содержательной и богатой событиями; у каждого человека есть всё, что свойственно всему роду людскому». Индивид должен стать соразмерен своей сущности, должен быть не больше и не меньше человека. Задача философии – помочь ему в этом: «Что дозволено тебе желать; чем жертвовать для своей родины и близких; что ты есть на самом деле и чем являешься среди людей; для чего ты живешь».
Человек должен «прикладывать» к своим поступкам схемы философских решений. Но ответы философии не универсальны, в этом проявляется «скептицизм» М. Философствовать означает «знать и не знать». М. резко критикует существующую философию, причем не только схоластику, как принято считать. Его критика более радикальна, он выступает против умозрительной философии, которая «не находит себе применения и не имеет ценности». М. хочет построить новую «жизненную» философию, которая поможет человеку и в жизни, и в смерти. Философствовать, говорит он, значит «учиться умирать». Строя свою программу преобразования философии, М. не только опирается на взгляды античных скептиков, но и обращается к воззрениям Сенеки, Гераклита, Платона, Цезаря, Помпея, Катилины и др.
Прежде всего человек должен научиться «играть» в социальные игры, но и не принимать их за действительную жизнь, не рядиться в тогу античных мудрецов, не пытаться играть роль богов-олимпийцев. Но не менее вредно для человека в мире, где царит «распущенность и безнаказанность», не уметь «представить себе ничего более величественного, чем его король». Необходимо отделять свое «я» от предписанной социальной роли. «Нужно добросовестно играть свою роль, которую нам поручили, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое – своим».
Ясность, «широта и богатство мысли» человека, который пошел по пути новой «науки о человеке», рождает в нем новое мироощущение. Он смотрит на «вселенную как на свой родной дом, отдавая свои знания, себя самого, свою любовь всему человечеству – не так, как мы, замечающие лишь то, что у нас под ногами». Но такой человек обречен на одиночество, «вечное уединение даже в кругу своей семьи». Его удел – «вести внутренние беседы с самим собой, и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметь доступа ни наши приятели, ни посторонние». Всё же и человеку, и обществу необходимо соизмерять себя с чем-то внешним, иначе можно утратить импульс развития и совершенствования.
Этим «внешним» для М. оказывается не другой человек, но и не Бог, но природа: лишь тот, кто «способен представить себе, как на картине, облик нашей матери-природы во всём ее царственном великолепии… кто ощущает себя – и не только себя, но и целое королевство, – как крошечную, едва приметную крапинку в ее необъятном целом, только тот и способен оценивать вещи в соответствии с их действительными размерами». М. недаром говорит о природе, изображенной на картине. Достижения искусства Ренессанса сделали художественные образы столь прекрасными, что они стали нормой действительности. Подлинная природа – на картине, «естественное» возвращается миру с помощью искусства, увидевшего в нем идеал жизни.