[243] Подобныя же известия находим и у путешественникав XVII в. На пути от Новгорода до Москвы Олеарий также встречал большия, но опустелыя селения. Карлиль замечает, что большая часть стран, подвластных Московскому государству, вовсе не имеет населения, что даже в местах наиболее населенных, по которым он ехал, видны только безконечные леса. Во второй половине XVII в. между Можайском и Вязьмой путешественник должен был ехать 130 верст сплошным лесом, и на этом пространстве встречал только одно селение — Царево-Займище. Подобные леса тянулись и дальше к Смоленску, представляя иногда еще свежие следы недавно проложенных здесь дорог. В этих лесах изредка встречались деревни, состоявшия из 3—4 хижин.[244]
По мнению Поссевина, главною причиной малонаселенности южных и юго-восточных окраин Московскаго государства были постоянные набеги Татар и других соседних кочевников. Кроме того, он говорит, что в царствование Иоанна Грознаго население всех вообще областей значительно уменьшилось: встречавшияся во многих местах опустелыя деревни, брошенныя поля и молодые леса, растущие там, где были прежде пашни, — все это, по его словам, служит признаком, что недавно эти места были гораздо населеннее. Причиною такой убыли он считает продолжительныя и тяжелыя войны Иоанна IV, погубившия много людей. На ту же причину можно было указать и действительно указывали и в XVII в.: Коллинс заверяет, что в последнее десятилетие (до 1667 г.) русския области сильно пострадали от войн, так что и в 40 лет не поправятся; он даже определяет, как велики были потери в людях, понесенныя Московским государством от этих войн; он не сомневается, что народонаселение страны убавилось в это время по крайней мере на две пятыя доли.[245]
И войны, и нападения степных кочевников, без сомнения, сильно мешали умножению населения, особенно по окраинам государства. Но была еще другая причина, не замеченная, по крайней мере ясно не указанная ни Поссевиным, ни Коллинсом, ни другими иностранцами, которая издавна, но преимущественно со второй половины XVI в., мешала умножению населения во внутренних областях государства; эта причина — колонизация. На долю Московскаго государства выпала тяжелая задача дать историю обширным глухим пространствам, простиравшимся на север, северо-восток и юго-восток от него. Во второй половине XVI в. эти пространства до Камня считались уже в числе владений московского государя; но чтобы стать здесь твердою ногою, мало было пройти эти страны с ратными людьми; надо было ратным людям остаться здесь и ставить городки, чтобы удерживать окрестных жителей в повиновении и защищать страну от бродячих соседей. Но чтобы довести свое дело до конца, правительству недостаточно было наставить городков с ратными людьми: характер новоприобретенных стран и их первобытных обитателей требовал еще мер совсем другого рода для окончательнаго присоединения их к государству. В этих странах, — пишет Матвей Меховский, — ни пашут, ни сеют, не употребляют ни хлеба, ни денег, питаются лесными зверями, пьют одну воду, живут в дремучих лесах, в шалашах из прутьев; лесная жизнь сделала и людей похожими на зверей неразумных: одеваются они в грубыя звериныя шкуры, сшитыя вместе как ни попало; большая часть их коснеет в идолопоклонстве, поклоняясь солнцу, луне, звездам, лесным зверям и всему, что ни попадется.[246] Из этой, может быть, несколько утрированной картины видно, что предстояло государству сделать в этих странах по их завоевании: надо было подле городков с ратными людьми поселить рабочих, пашенных людей, которые утвердили бы здесь начала оседлаго труда и гражданскаго общежития. Вот причина, от которой пустели многия деревни, виденныя иностранцами, которая постоянно вытягивала население из старых областей государства, и без того им небогатых. К концу XVI в. таких пространств, требовавших населения, было уже очень много, когда к ним присоединились еще обширныя пустыни за Камнем, в Сибири, с теми же требованиями. На основании всего этого мы можем предполагать, что движение колонизации должно было усилиться во второй половине XVI в. Но если иностранцы не видели ясно этого движения и его значения для внутренних областей государства, то они не могли не заметить некоторых явлений, которыми оно обнаруживалось. Герберштейн говорит, что из Рязанской области, по ея присоединении к Москве, много жителей было выведено и разсеяно по разным колониям. Описывая состояние русской церкви, тот же Герберштейн замечает, что русские пустынники, обратившие уже многих идолопоклонников к вере Христовой, и в его время продолжали это дело без всяких корыстных разчетов, с единственною целью сделать угодное Богу, отправлялись в разныя страны на север и восток, перенося голод и всевозможныя лишения, даже подвергая жизнь свою опасности, распространяли там слово Божие и иногда запечатливали его собственною кровию. По словам того же иностранца, в пермских лесах и после св. Стефана оставалось еще много язычников, но иноки, отправляясь туда из московских областей, доселе не перестают выводить их из тьмы заблуждений.[247] По словам Матвея Меховского, в московских владениях переводят людей с места на место, из страны в страну, на новые поселки, замещая выведенных другими.[248] Поссевин и Флетчер говорят, что, завоевав царства Казанское и Астраханское, московский государь построил по западному берегу Волги несколько крепостей и поставил в них гарнизоны, чтобы тем удобнее было удерживать покоренных в повиновении.[249] Флетчер говорит также, что для удержания жителей Перми, Печоры и Сибири в повиновении, царь поселил в этих областях столько же русских, сколько там туземцев, и еще гарнизоны, и что в Сибири, где продолжаются еще завоевания, число ратных людей в построенных там крепостях простирается до 6.000 человек из Русских и Поляков, в подкрепление которым царь отправляет новыя партии для поселения в новоприобретаемых странах. У Герберштейна встречаем любопытныя слова, бросающия некоторый свет и на результаты колонизации: описывая Белоозерскую область, он говорит, что туземцы имеют свой язык, но теперь почти все говорят по-русски; в Устюжской области туземцы также имеют свой язык, но большею частию говорят по-русски.[250] Это известие застает финских туземцев в тот момент, когда они, еще сохраняя черты своей особности, мирно и постепенно сливались с жившим между ними русским населением. О туземцах Перми и Печоры он говорит только, что они имеют особый язык, непохожий на русский; но если он читал в русском описании пути к Оби, что в первой четверти XVI в. христианство проникло даже к простодушным дикарям, жившим при устьях Печоры, то к концу века мирный подвиг московскаго населения не мог не оставить здесь, как и в Перми, еще более заметных следов по себе, которые могли хотя несколько оправдать преждевременно сделанное Меховским замечание, что как Вогулы, так и обитатели Вятки — Русские, говорят по-русски и имеют одну религию с Русскими.[251]
Позднейшие писатели сообщают несколько других известий о распространении влияния Московскаго государства на север и северо-восток. Агент английской компании Берроу доносил в 1576 г., что, несмотря на соперничество шведскаго и датскаго королей, московский царь имеет решительный перевес во влиянии на Лопарей, которые принимают его законы и платят ему пошлины и налоги. Они язычники, но если кто-нибудь из них захочет принять христианскую веру, то принимает ее от Русских, по русскому обряду. Указывается и один из проводников этого влияния: между Кергором и пределами Финнмарка есть монастырь Печинго (на р. Печенге), настоятель котораго назначается из Москвы. Если между Лопарями возникает тяжба, они обращаются за решением к царским чиновникам, а если последние не решат дело, отправляются в Москву, к царю.[252] С конца XVI в Сибири, вместе с распространением там русскаго населения, стало распространяться и земледелие, и один за другим основывались русские города.[253] Описывая эти города, Мейерберг указывает на некоторыя черты отношений русских колонистов к туземцам. В городах Тобольске и Тюмени живут только Русские; туземцам здесь не позволяют жить, и они селятся небольшими местечками подле города, обыкновенно на противоположном берегу реки, на которой стоит город. В известное время года сюда собираются туземцы из окрестных мест, чтобы выменять свои меха на товары, привозимые из Архангельска. Туземцы занимаются звериным и рыбным промыслом, но не возделывают земли; последним занимаются исключительно русские колонисты и ратные люди, поселенные в городах.[254] Колонисты скоро двинулись за Обь и, поселяясь там, привлекали своим примером туземцев к оседлости.[255]
Медленно, но безостановочно шло заселение пустынных пространств на северо-востоке; насельникам надо было выдерживать упорную борьбу с природой, но по крайней мере здесь не предстояло такой же борьбы с людьми. Колонизация южных и юго-восточных степей представляла больше затруднений и шла еще медленнее. Известия XVI века говорят о построении городков по западному берегу Волги, на Мошке, при устье Суры, значит, колонизация, хотя медленно, но все-таки овладевала течением Волги, двигаясь по ея горному берегу. Но Дон оставался пустынным, жилыя места оседлаго народонаселения оканчивались по нему недалеко от истоков. Герберштейн упоминает о монахах и пустынниках, приносивших христианство к диким, но не отличавшимся особенною воинственностью северным народцам. Необходимость упорной борьбы с хищными кочевниками южных степей вызывала для колонизации деятелей дру