бы очень легко обратить это злое племя в христианскую веру.[268] С течением времени Москва завязывала через Астрахань более дружелюбныя сношения с приволжскими кочевниками, по крайней мере с некоторыми их ордами. Здесь, как и на других окраинах государства, кочевникам не позволяли селиться в самых городах, подле московских гарнизонов. Мирные Ногаи летом кочевали по астраханским степям,[269] а с наступлением зимы подходили к Астрахани и располагались около нея ордами, неподалеку одна от другой, огораживая свои шатры плетнями, что давало поселению вид отдельного города. Этот временный ногайский город, или юрт, по свидетельству Хр. Берроу, в 1580 году находился в трех четвертях мили от астраханской крепости и заключал в себе приблизительно до 7000 жителей. Зимой, когда замерзали реки, на этих Ногаев часто нападали Калмыки с Яика. Чтобы дать юртовым ногаям возможность защищаться от этих разбойников, астраханское начальство выдавало им на зиму оружие из царскаго арсенала, которое они обязаны были возвратить с наступлением весны, когда откочевывали в степи. Они не платили податей царю, но были обязаны служить ему на его недругов, что они исполняли охотно, в надежде поживиться на походе добычей. Они имели своих князей, или мурз, но в обезпечение верности царю некоторые из последних содержались в Астрахани заложниками.[270] В последней четверти XVII в. юрт мирных Ногаев около Астрахани увеличился; в его ограде была одна мечеть; Авриль насчитывает в нем до 2000 шалашей, построенных из камыша; по островам и берегам Волги, в окрестностях Астрахани, также видно было много ногайских поселений. Москвитяне, по словам Авриля, обходились с этими Ногаями скорее как с союзниками нежели как с подвластными людьми. Москва завязывала дружественныя сношения и с калмыками, мирила их с Ногаями. При Авриле первые каждую зиму уже мирно приходили из-за Яика к Астрахани и кочевали с стадами в степях между Астраханью и Каспийским морем. Этих гостей бывало больше 100.000. Авриль описывает, как астраханское начальство встречало «чудовищную толпу этих бродяг», шедших на зимовку к Астрахани. Едва заслышав об их приближении, воевода посылал к мурзам уверить их в скорой доставке поминков, а потом отправлял множество возов с хлебом, арбузами, водкой и табаком, что составляло как бы ежегодную дань кочевникам, которою откупались от их разбоев. Зимой Калмыки приходили в самую Астрахань и продавали здесь меха и лошадей с большой выгодой для астраханских купцов.[271]
Движение государства в степях, отдаленных от водных путей, шло, разумеется, медленнее, нежели по берегам больших рек. Направляясь из Астрахани к Москве, Авриль ехал от Саратова трое суток сухим путем, по пустыне, простиравшейся в длину миль на 40 или даже больше, в которой он нигде не встречал ни леса, ни человеческаго жилья. Эта пустыня кончалась не доходя несколько миль до городка Pinzer.[272] Но начиная от этого места, по направлению к Москве, путешественник встречал много городков и деревень. В этих местах, говорит Авриль, землю стали обработывать с недавняго времени. В последния войны с Польшей москвитяне брали множество пленных, которых и поселили в этом крае; им давали здесь нетронутыя земли для расчистки и обработки, и теперь, добавляет Авриль, эти земли принадлежат к лучшим в государстве.[273]
Государство, а за ним и русское народонаселение утверждалось более и более в приволжских степях. Иностранные путешественники XVI и XVII в. живыми чертами рисуют этот полумагометанский, полуязыческий приволжский мир: видно, что это был тогда еще первобытный, темный мир, котораго едва начинало касаться влияние гражданственности и культуры. Во второй половине XVI в. приволжские Татары смеялись над христианами за то, что они едят верхушки травы и пьют сделанные из них напитки.[274] Для нас особенно любопытны немногия указания на следы, которые оставляло здесь влияние завладевшаго этим миром государства. В первой половине XVII в. самым употребительным языком в приволжском крае был русский. Астраханские Ногаи были магометане, но, по свидетельству Олеария, было довольно и таких, которые принимали от Москвитян христианство. Есть, впрочем, некоторыя любопытныя известия другого рода, показывающия, как дикие обитатели приволжских степей и лесов относились к обычаям и понятиям соседняго христианскаго народа. Олеарий передает свой любопытный религиозный разговор с черемисом, котораго он встретил в Казани, — с человеком бывалым и неглупым, знавшим русский язык. Олеарий сказал ему, что безумно поклоняться животным и другим тварям, как делают его соплеменники. Черемис отвечал на это, что поклоняться животным все-таки лучше нежели деревянным расписанным богам, которые висят на стенах у Москвитян.[275] Проезжая из Саратова страною Мордвы, иезуит Авриль жалуется на недостаток в Москвитянах ревности к обращению этих язычников — на то, что Мордва, спокойно живя в своих лесах, доселе остается погруженною во мрак идолопоклонства, и никто не даст себе труда извлечь ее из него. Но влияние соседняго народа проникло и сюда: накануне Николина дня Мордва пьянствовала, как и Москвитяне.[276]
X. Города
Между тем как с распространением Московскаго государства и народа строились новые городки в пустынных отдаленных местах, иностранныя известия показывают, в каком незавидном положении находился город в старых областях государства. Мы видели, какия особенности должны были броситься в глаза западному европейцу в северо-восточной Европе: в форме поверхности преобладание равнины и леса, в форме жилых мест преобладание села, деревни. Россию и доселе называют страною сел и деревень; тем лучше шло это название к Московскому государству XVI или XVII в. Когда-то скандинавския сказания называли полосу земли по водному пути из Варяг в Греки «страною городов»; и в XVI в. эта речная полоса не теряла права на такое название; к ней присоединились еще другия речныя полосы со многими городами, и иностранцы XVI в. не могли не заметить, что наибольшее количество городов, и наиболее значительных, лежит по большим рекам, Днепру, Оке, Волге; но назвать всю область Московскаго государства страною городов в XVI в. было бы слишком неточно как по отношению количества городов к пространству страны, так и по характеру самих городов, из которых многие и очень многие только носили громкое имя города, но имели вид и значение большого села. XV и XVI века были временем политическаго упадка старых русских городов, вследствие новых исторических условий, среди которых они тогда очутились. Старинныя веча этих городов давно замолкли; дольше всех слышался их голос в Новгороде и Пскове; наконец пали и эти последние остатки вечевого быта, один в конце XV, другой в начале XVI в. В то же время в них происходит усвоение чужих форм устройства, различных по различию исторических судеб, которыя они испытали. Эти историческия судьбы разделили их на две стороны: одни пристали к Литве и потом соединились с Польшей, другие отошли к Московскому государству. Этим определились и те формы устройства, которыя они должны были принять волей или неволей со стороны, так как свои оказались несостоятельными или несогласными с теми новыми началами, которым они должны были подчиниться. Западные и юго-западные города чрез Польшу принимают во второй половине XV и в первой XVI веков Магдебургское право; Новгород и Псков принимают устройство низовых городов Московскаго государства. Но одновременно с тем, как падают старые вечевые города, в северо-восточной России поднимаются новые, великокняжеские. Во главе последних явилась Москва, которая как по географическому положению, так и по значению стала центром государственнаго развития.
Почти все иностранцы, писавшие о Московском государстве, сообщают нам более или менее подробныя известия о его столице, самое обстоятельное описание ея в XVI в. находим у Герберштейна, который приложил к своим комментариям и план Московскаго кремля. По словам последняго, город Москва лежит далеко на востоке, и если не в Азии, то по крайней мере на самом краю Европы. Иовий говорит, что по выгодному положению своему в самой населенной стране, в средине государства, по своему многолюдству и удобству водяных сообщений Москва есть лучший город в государстве, преимущественно пред другими заслуживает быть его столицей и, по мнению многих, никогда не потеряет своего первенства. Так думали в XVI в. московские люди и думали справедливо; только относительно удобств водяных сообщений Герберштейн замечает, что судоходство по Москве-реке, между городами Москвой и Коломной, затрудняется извилинами реки. Самый город весь почти деревянный и очень обширен, но издали кажется еще обширнее. Это происходит от того, что почти при каждом доме есть обширный сад и двор; кроме того, на краю города длинными рядами тянутся здания кузнецов и других мастеров, употребляющих огонь при своих работах; между этими зданиями также находятся обширныя поля и луга. Поссевин приблизительно определяет пространство, которое занимала Москва до сожжения ея Татарами (в 1571 г.), в 8.000 или 9.000 шагов. По Флетчеру, она имела тогда до 30 миль в окружности. Этим объясняется, почему Меховский говорит, что Москва вдвое больше Флоренции и Праги, а англичанам, приезжавшим в Россию в 1553 году, она показалась с Лондон;[277] Флетчер считает Москву с слободой Наливками даже больше Лондона. С начала XVI в., кажется, стало заселяться и Замоскворечье: по словам Герберштейна, за несколько лет до его приезда в Москву великий князь Василий велел построить там новую слободу Нали (от слова «налей», infunde) для своих телохранителей, которым позволено было держать и пить водку, мед и пиво во всякое время, тогда как прочим жителям это разрешалось только в большие праздники; поэтому, чтобы другие не заражались примером государевых телохранителей, последним выстроили жилища за рекой, вне города. Гваньини прибавляет к этому, чт