— А вот как тогда получается, что многие люди после убийства ломаются? Становятся или дергаными психами, или просто сходят с ума, потому что это неправильно — убивать себе подобных.
— Так получается потому, что слишком сильно переживаешь. Это нормально, это не патология. Но согласись, очень сложно, пережив тяжелый стресс, возвратиться к нему снова по доброй воле и не измениться в чем-то. Я тоже над первым моджахедом, заваленным в рукопашной, только что слезы не лил.
— А как это было? — тихо спросил Филимонов.
Борис глубоко вздохнул, задумался: а стоит ли рассказывать? Потом решил: почему бы и нет?
— А ничего такого и не было, если вдуматься. На Хиджарском перевале мой батальон налетел на крупный отряд духов, пробиравшихся с территории Пакистана. Действительно крупный. И это были не афганцы, которые тогда против нас воевали устаревшим оружием, как попало. Нет, тут были ребята серьезные. Оружие новенькое, американское, французское, «стингеры», базуки…
Драка завязалась не на шутку. Зима была, а нам жарко! У нас, кстати, думают, что в Афганистане сплошь жара и солнце. На самом деле там зимой в горах — полный привет. Ходили в стандартных зимних бушлатах. А тут, как схлестнулись, поскидывали все лишнее. Иные в тельняшках воевали…
Ну если по совести говорить, то воевать мы тогда умели. И советский десантник — это не клоун в берете, как иногда изображается. Моджахеды против нас всерьез ничего не могли. Даже хваленые «черные аисты» бен Ладена! Так что мы этот отряд крепко в оборот взяли. Но те все лезли вперед, лезли, а там местность была такая паскудная — сплошь какие-то мелкие овражки, трещинки, расселинки. Вот они и смогли подобраться вплотную. Завизжали и как бросились — кто с ножом, кто со штыком, кто с голыми руками. Думали, мы от их бородатых морд страху наберемся и сломаемся. Смешные. Мы и сами не такие уж приятные были после двухдневного перехода и трехчасового боя. Ну, вот тогда и пошло-поехало. Мы тоже похватали кто что успел и как дали дыму — от душманов только ошметки полетели.
И вот тогда я с ним столкнулся. Здоровый гад, в полтора меня, бородатый и смуглый чуть ли не до черноты. Как мне кажется, даже не афганец. Может, араб какой-нибудь, я не специалист, да и некогда рассматривать было. Так вот, он на меня с ножом попер, а я с лопаткой саперной был. Это штука страшная, тебе небось и объяснять не надо. Недаром американцы про нее всякие страшные вещи сочиняют.
Вот мы с этим душманом и дрались. Хотя сильно это сказано — дрались. Все очень быстро произошло, буквально в несколько секунд. Он ножом махнул — хотел режущий по лицу провести. Я уклонился немножко и лопаткой по руке ему заехал. Кровища, нож куда-то в сторону отлетел вместе с одним пальцем. Душман заорал как резаный. И так отшатнулся, как будто сейчас побежит от меня со всех ног. А я же не хочу, чтобы он убежал, как врезал ему лопаткой по харе… Вот теперь и думаю — хорошо, что у него борода росла. А то у меня переживаний было бы побольше. Я ведь только потом понял, какое повреждение нанес. Там небось харя пополам раскололась.
Вот и вся история.
Филимонов потряс головой.
— Ты вроде ничего особенного не рассказал. А у меня мурашки по коже. Может, как раз потому, что ты не вдавался в живописные детали и я сам все додумал…
Они остановились перед здоровенным зданием телецентра, блестевшим множеством окон. Василий припарковал машину на служебной стоянке, запер ее и быстро пошел в сторону стеклянных дверей.
Борис двинулся следом. Никакого предвкушения проникновения «за кулисы» телевизионной кухни он не испытывал. И это было несколько странно — все-таки любопытство свойственно любому представителю рода человеческого, и Борис не исключение.
Они миновали холл. Охранник в камуфляже дежурно вскинулся навстречу постороннему, но Филимонов властным жестом отсек поползновения к излишней бдительности. Они с Борисом зашли в лифт и поднялись на седьмой этаж.
— Сейчас пойдем ко мне в кабинет, — сказал Филимонов. — Займемся твоей анкетой, я просмотрю все, что касается передачи… Сам волнуюсь, если честно… Не так уж часто я занимаюсь прямыми эфирами.
— А что, очень сложно? — спросил Рублев.
— Не то чтобы сложно. Непривычно. Приходится сосредоточиваться, следить за собой, потому что возможности переснять уже не будет. И любая ошибка — это уже не упрек самому себе за лишний дубль, а конкретная и заметная внимательному глазу лажа. А нас смотрят не только простые обыватели, которым эта лажа может и за божью росу сойти. Есть еще и профессионалы — они-то не упустят случая тебя рожей в грязь сунуть.
— Ничего себе, — покачал головой Комбат.
— Думаешь, журналист, чья рожа мелькает дважды в неделю на экране, — такая культовая фигура? Не настолько, чтобы его при необходимости не вышвырнуть на улицу, — усмехнулся Филимонов.
— А что, у вас здесь так круто?
— Нет, ну не всегда. Надо что-то особенное сморозить, чтобы тебя сразу уволили. Приходится стараться.
В это время Филимонов остановился перед обитой дерматином дверью с золотистой табличкой, оповещавшей о том, что за этой дверью находится территория Василия Филимонова, директора творческого объединения «Фемида». Рублев, прочитав эту надпись, уважительно покачал головой — ну да, внушает некоторое почтение, ничего не скажешь.
За дверью была приемная с традиционной секретаршей-сексапилкой и фикусом в роскошном керамическом горшке. А потом — кабинет.
Филимонов усадил его в широкое удобное кресло возле окна. Рядом с креслом стоял низенький столик с прозрачной крышкой. Комбат потрогал ее и убедился, что это чудо дизайна сделано не из стекла, а из пластика. Это удобнее и безопаснее. Гарантируется, что не будет никаких осколков и травм.
На столике валялось несколько бесплатных газет с рекламными объявлениями, невесть как оказавшихся здесь. Точнее, даже невесть зачем. Что может понадобиться директору творческого объединения из этих листков плохой серой бумаги, в которых большей частью дают объявления второсортные фирмы, фарцовщики и всякие деятели от лженаук. Вон бросается в глаза крупный шрифт: «Снимаю порчу!» Ужас.
Филимонов что-то смотрел на компьютере. Это продолжалось несколько минут, потом он встрепенулся и сказал:
— Ой, блин! Я про тебя уже и забыл. Извини старого трудоголика. Кофе хочешь? Или чаю?
— Чайку можно было бы, — подтвердил Борис.
— Сейчас организуем, — кивнул Филимонов.
Нажав на кнопку селектора, он заказал чашку чая, чашку кофе, лимон и печенье. Когда секретарша принесла это, он поблагодарил ее и добавил:
— И позови, пожалуйста, Ларису. Пусть возьмет вопросник.
Секретарша кивнула и исчезла. Филимонов, жестом пригласив Комбата приступать к чаепитию, пояснил:
— Лариса — это мой помощник на программе. Она занимается разными точными моментами, как то — сбором информации о гостях передачи, подборкой статистических данных, подборкой тем для будущих выпусков… Короче, она — мозговой центр.
— А ты? — удивился Борис.
Филимонов развел руками.
— А что я? Я выполняю две функции. Одна — это администрирование проекта. Что, собственно, подразумевает табличка, которую ты видел на входе. А вторая функция уже никак не фиксируется. Я — душа проекта. Всего-навсего.
— Ну ничего самомнение, впечатляет, — засмеялся Борис.
— Я знаю, — кивнул Василий.
Вошла длинная белобрысая дамочка примерно одного с Рублевым возраста. Она смерила его пристальным взглядом и спросила у Филимонова:
— Это наш гость?
Лариса положила перед Борисом два листа бумаги формата А4. Это была та самая анкета, про которую говорил Филимонов.
— Заполняй, — кивнул ему Василий и углубился в работу на своем компьютере.
Волнение появилось перед самым эфиром. Борис вдруг почувствовал, что у него дрожат пальцы. Неодобрительно покосился на взбунтовавшееся тело. Выкурил сигаретку, чтоб утихомириться. Не помогло. Более того, мандраж еще усилился.
Филимонов, по всей видимости, заметил это. А может, просто знал, что невозможно человеку без опыта не беспокоиться перед такой штукой, как прямой эфир по телевизору. Он быстренько организовал Рублеву пятьдесят граммов коньяка. Это вроде помогло.
И вот время идти в студию.
— Ну что, Борис, настало время привести приговор в исполнение, — сказал Филимонов. Он тоже выглядел несколько взвинченным — прямой эфир был нешуточным делом даже для телевизионщика со стажем.
Миновав длинный коридор, они зашли в студию.
Сегодня «Человек и закон» снимался не в своем обычном помещении. Большое помещение с местами для зрителей, предоставленное в распоряжение Филимонова на эту передачу, шевелилось, как растревоженный муравейник. Толклись возле трибун зрители-статисты, сновали во все стороны люди из технического персонала, качался, как шея странного техногенного дракона, операторский кран.
Василий указал Рублеву на несколько стульев в левой части студии.
— Иди садись, куда тебе удобно, а то сейчас остальные подтянутся, и останешься без места, придется стоя сниматься, — пошутил Филимонов и унесся куда-то в самое пекло рабочей возни, оставив Бориса одного.
Делать нечего, Комбат уселся и стал смотреть по сторонам. Подтянулись остальные гости — три человека. Большой, толстый дядька с остатками длинных волос по краям аппетитнорозовой лысины, сухопарая тетенька со значком непонятной организации на лацкане пиджака и средних лет человек, от которого за версту разило правоохранительными органами.
Из невидимых динамиков раздался голос, извещающий, что до прямого эфира осталось десять минут.
Суета стремительно пошла на спад. Уселись по местам зрители, разбежались рабочие, стал затейливо мигать свет — шла последняя проверка осветительной аппаратуры. Филимонов стоял у места ведущего, читая что-то на экранчике карманного компьютера. Прошла девочка, осмотрела микрофоны-петельки на каждом из гостей.
— Пять минут до эфира, — сказал голос.