Правозащитница, естественно, имела на этот счет свое авторитетное мнение. Насчет арабских стран нечего и говорить. Это люди, во многом находящиеся в Средневековье. Нечего ставить их в пример развитым цивилизациям. А что до черных кварталов, так вы же поймите! Они приехали в чужую страну, с чужими порядками и нравами, они боятся нового и потому селятся где-нибудь поближе к себе подобным. Это как в случае с евреями, которых всякие темные люди до сих пор считают убийцами, добавляющими в мацу кровь христианских младенцев. И что, так есть на самом деле? Вот и несчастные черные и пуэрториканцы обвиняются во всех бедах, в которых белые виноваты сами. То же самое в России с ее великодержавным шовинизмом.
Рублев не выдержал, подал знак ведущему. Филимонов, дождавшись паузы в речах мадам Ставрогиной, сказал:
— Кажется, нам что-то хочет сказать Борис Иванович. Пожалуйста, говорите.
— Галина Петровна, — спросил Комбат, — а вы когда-нибудь были, например, в Нью-Йорке?
— Да, неоднократно. Замечательный город. А почему вы спрашиваете?
— Потому что мне интересно: вы пробовали прогуляться по Гарлему?
— Нет, я не пробовала. Но я поняла — вы хотите меня спровоцировать! У вас ничего не получится. Среди моих знакомых и друзей очень много людей не европейской расы. И все они — исключительно прекрасные люди. Интеллигенция, ученые…
Борис кивнул и ответил:
— Знаете, я именно такого ответа от вас и ждал. Теперь послушайте, что скажу я. Я не хотел бы утверждать, что все беды в жизни от людей других рас и наций. Русские — тоже сборище самых разных типов. И среди этих типов тоже есть нечто вроде помойки. Это преступники, бомжи, просто бездельники. И если вы никогда не сталкивались с такими людьми, вы ни за что не поймете: преступность — это чудовище, которое надо побеждать, не считаясь со средствами.
Филимонов вступил с заготовленной репликой:
— Борис знает, что говорит. Буквально несколько дней назад кафе, в котором он работает, подверглось нападению двух преступников, ограбивших ювелирные магазины «Корона Цезаря» и «Цезарь и Клеопатра». Мы рассказывали вам об этом ограблении. Борис в одиночку вступил в противоборство с преступниками — и победил. В ходе схватки, где Борис рисковал своей жизнью, оба преступника погибли.
Студия зааплодировала, не дожидаясь конца рассказа Василия.
Дальнейшая дискуссия запомнилась Комбату слабо. Вообще, он как-то вдруг почувствовал необъяснимую тоску. Так бывало в те давние дни, когда он оказывался под прицелом снайпера. Только там можно было противостоять, найти эту опасность и устранить ее. А здесь — нет, не было. Что-то липкое и мерзкое вытекало из объективов камер, покрывало его невидимыми метками для того, чтобы больше не выпустить из виду, в нужное время найти и вцепиться в него зубами.
Он еще отметил, что разговор сошел на закономерность самообороны, на то, что надо бы легализовать оружие, чтобы простой гражданин не чувствовал себя уязвимым. Возражала на это правозащитница, полагавшая, что это вызовет только всплеск насилия. Спокойно и обстоятельно возражал ей профессор Ракицкий.
Комбат мечтал о том, чтобы это все поскорей закончилось. Ему не было страшно, его уже не стесняли камеры. Просто происходящее мало-помалу скатывалось в балаган.
И он почувствовал себя намного лучше, когда снова прозвучала музыка и передача закончилась. Комбат получил свой гонорар за участие и спустился вниз. Он курил на пороге телецентра, когда мимо прошла правозащитница, смерившая его презрительным взглядом.
Глава 11
Пират был не в духе с самого утра. Нормального объяснения этому не было — только вчера он вернулся из казино в прекрасном настроении и даже с выигрышем.
Азартные игры были небольшой страстишкой Смотрящего. Страсть была достаточно велика, чтобы, предаваясь ей, получать удовольствие, но не настолько велика, чтобы причинить ущерб. Хотя, конечно, кто не слышал всяких страшных историй про людей, продувшихся в пух и прах! И состояния проматывали, и из дому все выносили, а в итоге традиционная концовка — веревка или пистолет. В случае с Пиратом, будь он подвержен излишку азарта, финал мог немного поменяться — причиной смерти могла оказаться не своя рука, а чужая. Все-таки он был Смотрящим и в его распоряжении был общак.
Но даже вчерашний выигрыш не стал причиной хорошего настроения. Он спустился из комнаты на крыльцо дома и закурил. Само утро казалось ему каким-то неправильным, окрашенным не в те цвета.
Пират не любил подобных состояний. Все-таки у него была неплохо развита интуиция, и он давно заметил закономерность — чем сильнее такой беспричинный раздрай, тем вероятнее в недалеком будущем появление вполне осязаемых неприятностей.
Пират прикинул, что за известие может свалиться на него. По всему выходило, что это должно быть что-то связанное с Романовым. Этот тип, офонаревшее создание, все никак не торопился приходить на поклон к нему, вору в законе. Это раздражало и сердило.
Пират подумал, что неплохо было бы подослать к Романову Азиата. Пусть поговорит с этим типом еще раз — так, как только он умеет. Посмотрит змеиными глазами, процедит что-то спокойное, но оттого еще более страшное. И все свернет на нужную колею — в этом можно не сомневаться. Потому что после разговора с Азиатом стал бы шелковым даже сам Сатана. Надо было сразу его отправлять на беседу, не посылать «шестерку».
Он докурил и пошел умываться. Долго плескался в ледяной воде, почувствовав наконец, что силен и здоров телом. Но душе умывание не помогло. И в столовую к завтраку Пират спустился все таким же раздраженным.
На кухне привычно шуровал татарин Рахмет — большой специалист по всяким экзотическим кушаньям, протеже Азиата, какой-то его школьный товарищ. Судя по запахам, Рахмет готовил что-то мясное. Он знал, что хозяин дома — большой любитель плотно завтракать, чтобы не образовывалось в желудке сосущей пустоты на второй час после трапезы. Вообще глупость это несусветная — питаться так, как это делают многие персоны, увлеченные дурацкими диетами и глупыми «цивилизованными» манерами. Типа нельзя на завтрак нажираться! Ну и флаг вам в руки. Выпейте чашку кофе, сжуйте бутерброд, от которого даже мышь останется голодной, и идите, ворочайте мир. А он сейчас закусит как надо, и тогда посмотрим, у кого что получится.
Рахмет вытащил и поставил на стол глубокое блюдо, накрытое крышкой. Открыл — внутри янтарно красовалось зажаренное мясо с овощами. К нему татарин добавил еще зелень и хлеб. Поставил на стол бутылку самодельного вина, до которого тоже был большой мастак, но то, что он в прошлом году поставил в подвалы Пирата, еще не дозрело — по крайней мере, по мнению Рахмета. И вино он пока что приносил из дому.
— Приятного аппетита, — сказал татарин. Пират кивнул и предложил:
— Может, со мной поешь? А то как-то муторно одному. Вот сейчас сижу и думаю, как бы это на тебе не сорваться за какую-то ерунду…
Рахмет, почувствовав, что отказ как раз и может стать тем, за что хозяин запросто может сорваться, сходил на кухню за тарелкой и присоединился к трапезе. Некоторое время они молча жевали.
А потом зазвонил телефон.
Пират выматерился, но не отвечать было нельзя. Если уж кто-то звонил ему в девять утра, то, значит, к тому был повод. Все знали, что Смотрящий не любит внезапных звонков с утра пораньше.
— Я слушаю, — сказал Пират.
— Пират? — голос в трубке был тихим и скрипучим, как звук от напильника по стеклу. И Пирату этот голос был очень даже знаком.
— Привет, Костыль, — уважительно сказал вор.
Костыль был старым авторитетом не самого высокого уровня. Что-то в его биографии помешало его коронации. Так и доживал в жуликах. И иногда впадал по этому поводу в черную мизантропию, бил домашних, ломал мебель…
Но Костыля уважали. Он был большим знатоком преступной среды, он знал о ворах то, что они и сами знали не всегда. Он был хранителем информации и ее распорядителем. Он приглашался в качестве мирового судьи на всякие разборки, что уже вовсе ни в какие ворота не лезло. Чтобы воры в законе признали авторитетным и стоящим мнение человека ниже их в табели о рангах — этому человеку надо было крепко постараться.
А вот Костыль, казалось, и не старался вовсе, а его приглашали.
Что еще было в нем удивительного, так это то, что он, при всей своей осведомленности и готовности делиться информацией, был жив. Наверное, потому, что пользовался своей информированностью он только тогда, когда действительно было надо. Ну, и стоит ли говорить, что менты до информации доступа не имели!
— Я тебя слушаю, — сказал Пират.
— Послушай, что-то меня тут опять прижало, еле дышу. Миша, ты бы приехал со стариком повидаться, а то мне что-то кажется, что не так много осталось…
Костыль был стар — под восемьдесят лет. И очень сильно болел в последние два года. Навалилась на старика страшная хворь — рак, и вцепилась она в старый, измотанный организм так, что ни один доктор уже не мог оторвать. Строго говоря, несколько последних месяцев Костыль жил только на каких-то внутренних резервах — не столько физического, сколько психологического свойства.
— Что ты говоришь? — вздохнул Пират. — Зачем ты каркаешь? Конечно, я приеду. Часа через два, хорошо?
— Приезжай, Миша.
Костыль звал по имени многих из ныне здравствующих воров в законе. Для него это было естественно, как дышать. Он не слишком хорошо относился к погонялам и свое тоже не терпел. Так что Костылем его звали только за глаза.
Пират быстро проглотил еще несколько кусков мяса. Конец трапезы получился скомканным. Даже как-то неудобно перед Рахметом, готовившим, старавшимся и не рассчитывавшим на то, что его пища будет проглочена вот так, практически без разжевывания.
Запив последний кусок, плотным комком вставший в горле, Пират поблагодарил повара и пошел собираться. Позвонил Азиату и сказал срочно приезжать. Тот обычно жил в одном доме со Смотрящим, но сегодня отпросился по делам мужским. Это был единственный повод, когда Азиат позволял себе отлучку. И то правда, не водить же шалав в дом своего босса? Ну, а серьезных связей с женщинами Азиат не поддерживал. Во-первых, это мешало его деятельности, добавляло уязвимости. Во-вторых, чудовищный череп под платком, багровый, тошнотворный, никого не мог вдохновить на чувство любви к его обладателю.