— Страдин и так знает об этом. Что вы хотели скрыть?
— То, что мы тоже об этом знаем.
— Логично, — заметил я. — Ты не знала об этом?
— Нет. Алиса рассказала мне уже на корабле.
— Зачем?
Она молчит.
— Юля, зачем ей не с того ни с сего делиться с тобой тайной пятого уровня секретности?
Молчит, опустила глаза, вилка звенит по полупустой тарелке, размазывая оранжевый соус.
— Юля, кто ты?
— Ты ведь навел справки? — не поднимая глаз, спросила она. — Что ты знаешь?
— Ну, например, о твоем браке с Анри Вальдо…
Она усмехнулась.
— Хочешь знать, ношу ли я ему передачи?
— Допустим.
— Нет. Мы расстались больше десяти лет назад. И связей с тессианским подпольем тоже не поддерживаю, если тебя это интересует.
— Не злись.
— Ты изменился, Даня. Говорят, цертисы отнимают душу.
— Юля, кто такая Алисия Штефански?
Она бросила салфетку на тарелку и резко встала из-за стола. Повернулась, готовая уйти.
Я вскочил, бросился к ней, обнял за плечи.
— Хорошо, молчу. Не уходи.
Она попыталась сбросить мою руку.
— Оставь. Я больше не нужна тебе!
Моя ладонь соскользнула и коснулась ее руки. И тогда произошло то, чего не ожидал ни один из нас.
Белое пламя, помимо моей воли, заструилось из пальцев и начало всасываться в ее руку. Юля стояла неподвижно, словно в оцепенении. А цертис покидала меня.
Я почувствовал такую внутреннюю опустошенность, по сравнению с которой ледяные пустыни Дарта подобны цветущим оазисам.
Зато глаза Юли заблестели. Последняя струйка белого огня оторвалась от моих пальцев и растворилась в ней — я остался один.
Она коснулась моего плеча, поцеловала в щеку и отправилась к выходу. А у меня закружилась голова, и я ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Опустил голову, закусил губу, пытаясь привести себя в чувство. С трудом смог сесть. Подступила тошнота.
— Вам плохо? — спросил подоспевший официант.
— Да. Сможете проводить меня? Я заплачу.
— Вызвать врача?
— Не надо. Просто проводите до дома.
Он вызвал гравиплан, помог выйти из ресторана и сесть на сиденье. Не помню, как мы летели. Наверное, уже засыпая, я смог сбросить адрес на его устройство связи. Смутно помню, как он довел меня до квартиры.
Я упал на кровать, и не помню, как он вышел. После этого я проспал пятнадцать часов.
Перед пробуждением мне снилась смерть теоса в доме Алисии Штефански. Он повернул голову, и я увидел, что это Анатоль ван Линнер.
Меня разбудил настойчивый сигнал устройства связи: кто-то упорно вызывал меня.
Леонид Аркадьевич ХазаровскийПсихологический центр
До приговора они ничего не могли сделать, кроме этого. На запястьях широкие браслеты из молочно-белого пластика, соединительного шнура нет, руки свободны, но это только иллюзия свободы. Сигнал биомодераторов заблокирован, а значит я беспомощнее ребенка, не могу даже связаться с родственниками, и вынужден набивать письма на клавиатуре и передавать тюремщикам. Зато сами браслеты постоянно посылают в Сеть сигнал, по которому меня можно мгновенно найти хоть на другой планете.
Теперь приговор произнесен, и, значит, они могут все. У нас можно и за ерундовое преступление сделать человека другим, был бы повод.
Сегодня мне предстоит перевод из камеры предварительного заключения в Психологический Центр. Напротив меня на стуле сидит мой адвокат Жанна Камилла де Вилетт, готовясь присутствовать при этом вселенском событии и проследить, чтобы мои права ни в чем не были ущемлены. Она расстроена, темные глаза смотрят виновато и в сторону. Еще бы! Это ее единственный проигранный процесс за последние десять лет. Правда, девять лет назад, когда она защищала Анри Вальдо, приговор был произнесен и содержал ужасные слова «должен быть подвергнут эвтаназии». Но потом, ее же стараниями, была получена отсрочка, что, учитывая послужной список тессианского террориста можно считать не поражением, а чистой и безусловной победой.
Как-то Жанна пришла ко мне в расстроенных чувствах. Обыскали ее офис, конфисковали документы.
— Ну, что тут сказать? — усмехнулась она. — Вот достойные наследники инквизиторов. Только инквизиция возбуждала дела в отношении адвокатов еретиков и судила их за пособничество ереси. Так что жертвы инквизиции никто не решался защищать, дабы не взойти на костер вместе с подзащитным. Это вообще незаконно обыскивать адвоката в связи с делом его клиента, я тебе статью назвать могу!
— Да плевали они на все статьи, — сказал я. — Они хотят меня.
— Ты не беспокойся, Лео, я подстраховалась. Давно понятно, что за морда у этой власти. Все документы, которые могли тебе повредить, сложила кучкой на кухне на тарелочке и подпалила. Весело горело!
— Да они и из оправдательных документов способны состряпать приговор, — заметил я. — Но все равно спасибо.
— Лео, куда же мы катимся? Куда катиться Кратос!
Вопрос был риторический, зато мое предсказание исполнилось в точности, именно так приговор и состряпали.
— Ты здесь ни при чем, Жанна, — говорю я. — Дело было безнадежным.
Мы давно на «ты», поскольку наши отношения как-то сразу вышли далеко за рамки деловых. Это не является нарушением профессиональной этики. Она не прокурор и не судья. А защищать не возбраняется даже родственников.
Она вздыхает.
— Я говорила с Ройтманом. Он не отступился. Уже все согласовано с руководством Центра, вести тебя будет он. Это просто отлично. Я боялась, что нам и здесь поставят препоны. Если вмешательства в психику избежать не удалось — пусть это сделает хороший специалист.
Этот самый Ройтман уже навещал меня полгода назад, сразу после ареста и предлагал свои услуги.
— Леонид Аркадьевич, вероятность вашего осуждения очень велика, — сказал он. — Биопрограммер здесь есть. Если мы начнем курс лечения прямо сейчас, вы только сэкономите время. До суда пройдет минимум полгода, а лечение займет два-три месяца. Я думаю у вас есть куда более интересные занятия, чем сидеть взаперти. К тому же это произведет приятное впечатление на суд. Но пока нет приговора, мне нужно ваше добровольное согласие.
— Простите, это вы вели Анри Вальдо? — спросил я.
— Да, Леонид Аркадьевич.
— И решили сменить специализацию? Вы же работали со смертниками.
— Решил отдохнуть душой с человеком с менее отягощенной совестью, — улыбнулся он. — Смертник, кстати, был один. Ныне жив, здоров и на свободе. До него у меня были подопечные из менее тяжелых групп. Сначала «С» и «D», это убийства и убийства при отягчающих обстоятельствах. Потом «В», воры, разбойники, грабители.
— Я знаю эту классификацию, — заметил я.
— Очень хорошо. Потом несколько лет я работал по группе «А». Это достаточно сложная группа, несмотря на небольшую общественную опасность. Но не сложнее, чем группа «F». Так что специализации я не меняю. У меня опыт работы более тридцати лет. Так что бывших подопечных много. Все живы, на свободе и у всех все в порядке. В Центр никто не вернулся.
— Нет, — сказал я. — Думаю, я не нуждаюсь в ваших услугах.
Тогда же я рассказал Жанне об этой встрече. Она чуть не схватилась за голову.
— Евгений Львович Ройтман — лучший психолог Центра!
— Что, надо было соглашаться?
— Безусловно!
— Ты тоже считаешь, что вероятность осуждения очень велика? — спросил я.
— Девяносто пять процентов, — безжалостно сказала она. — Если бы я исходила из материалов дела, а не политической конъюнктуры, я бы сказала, что девяносто пять процентов — вероятность оправдания, и только полный идиот-судья здесь может вынести обвинительный приговор. Дело сфабриковано, шито белыми нитками, полно противоречий и просто безграмотно. И любой судья это поймет не хуже нас с тобой. И также просто поймет, по чьему приказу сфабриковано и чего от него хотят. К сожалению! Единственный наш шанс — это найти судью настолько честного и храброго, чтобы он действовал, не оглядываясь на власть, и добиться, чтобы дело вел он. Вероятность успеха процентов пять.
— Уж не сменить ли мне адвоката, — задумчиво проговорил я.
— Ну, давай! — взвилась она. — Найди себе зеленого мальчишку, который наговорит тебе успокоительных слов и ничем не поможет реально! Когда я вела дело Анри Вальдо, я ему сразу честно сказала, что смертного приговора нам не избежать — это не реально. Главное, чтобы он не был исполнен. И он не исполнен.
— Опять месье Вальдо, — заметил я. — Положительно наши судьбы связаны.
— Дело того же масштаба, поэтому и занимаются те же люди.
— Я никого не убивал, — сказал я.
— Я в курсе. Но постановка вопроса почти такая же. Приговора мы избежим вряд ли, хотя, конечно, поборемся. Поэтому наша задача добиться минимального срока при максимальной защищенности в Центре. То есть найти честного психолога для нас почти так же хорошо, как найти честного судью. Евгений Львович — идеальная кандидатура. Я с ним работала — знаю. Анри мы спасали вместе. Так что давай я с ним поговорю, может быть, он еще согласится. Ты хоть вежливо отказал?
— За кого ты меня принимаешь? Я послал его в высшей степени куртуазно. Не думаю, что он обижен. Но согласие на лечение до приговора означает признание вины. Для меня это неприемлемо. Так что пока никакой психологии. Потом — ладно. Пусть будет Ройтман.
Она вздохнула.
— Понимаю, договорились.
И вот теперь я сижу и жду предстоящего свидания с Евгением Львовичем.
Лететь недалеко. Полчаса от Кириополя.
Дверь открывается, нас вызывают в коридор, где уже ждут двое тюремщиков. Если свести мне руки за спиной так, чтобы браслеты соприкоснулись, между ними протянется короткий полупрозрачный шнур, который не в состоянии разорвать ни один человек на свете. Знания об этом у меня теоретические, меня не считают опасным, так что руки свободны.
— Пойдемте, Леонид Аркадьевич, — говорит один из караульных.
Мы поднимаемся наверх, на крышу тюрьмы, двери тают перед нами по сигналу с перстня связи одног