— Здесь ей двадцать шесть лет, — пояснил Боровик. — Тогда она еще работала на комбинате. Чертежницей. А вот этот, — он достал еще один снимок, — я сделал спустя два года после свадьбы. Кира закончила вечернее отделение института и работала в лаборатории.
Это была уже другая женщина. Сфотографированная у решетчатого парапета городской набережной, она стояла непринужденно, ее слегка пополневшее лицо было холодно и самодовольно.
Боровик вытряхнул из конверта остальные снимки.
— Это на даче у Щеглова. Вы знаете его? Он работал директором центральной гостиницы… А это нас пригласили на маленький пикник… Принести еще чаю? Да! У меня же есть коробка отличного печенья! — Боровик быстро поднялся и вышел на кухню.
— Мы прожили вместе шесть лет, — продолжал Боровик. — Это были хорошие годы. Я старше ее на восемь лет и знаю жизнь. Она была отличной женой. Но я перестарался. Работал как вол, чтобы не отказывать ей ни в чем, постепенно привык к ее капризам. В общем-то я благодарен судьбе, что она связала меня с Кирой хотя бы на эти несколько лет. Я даже пошел учиться в текстильный институт — для большей интеллектуальной совместимости. — Он простодушно улыбнулся. — Но удар получил не с этой стороны. На выпускные экзамены из Москвы приехал один доцент. Как-то нас пригласили на банкет. Был там и он. Кривить душой не стану — доцент оказался бесспорным чемпионом застолья. Остроумные фразы, красивые тосты, блистательная речь — они и на меня произвели впечатление. После банкета все и началось. Я уж потом догадался. Сначала Кира рассчитала домашнюю работницу. Вроде резонно: зачем держать в доме постороннего человека, когда ее учеба закончилась? Потом она запретила мне покупать ей вещи, даже безделушки. Говорила, что ей хочется заняться мной. И она действительно стала больше заботиться обо мне. Я будто открыл для себя новую Киру, ее доброту, бескорыстность, искренность. А через полгода стала поговаривать о поступлении в аспирантуру. И ведь не настаивала. Просто мечтала. Она добилась того, что я сам стал уговаривать ее подать заявление. Понимаете, она вроде бы для меня согласилась. В результате сейчас она живет у доцента. — Боровик с минуту молчал, помешивая чай ложечкой. — Теперь-то я понимаю, почему она отказывалась от моих забот — она уже тогда решила рассчитаться за все, что я для нее сделал раньше. Но ушла не по-людски. Тайком, когда я на работе был.
— А вы пытались вернуть ее? С ее родными, знакомыми поговорить? Они бы вразумили…
— Я ездил к ней. Встретились у «Детского мира», но разговора не получилось, на торг наш разговор смахивал. Я даже растерялся поначалу. Совсем другим человеком стала. «Ты, — говорит она, — мне не даешь того, что я имею здесь. Москву менять не стану. Я жизнь настоящую увидела». Сгоряча проговорилась, что доцент диссертацию для нее пишет. «Как же можно вот так все, что у нас было, перечеркнуть?» — спрашиваю я ее. Она только поморщилась: слова все это… Написал я заявление, что согласен на развод, и уехал. А родные и знакомые — чем они могли помочь? Не их дело в чужой беде копаться. Ни брат ни сват не помогут.
Солдатов дружески похлопал Боровика по колену.
— Не отчаивайтесь! Жизнь-то продолжается.
— Конечно, — сказал Боровик. — От жизни под лавочку не спрячешься, я понимаю. Главное теперь — не выдумывать для себя ложных отношений: а то больно тяжелым похмельем оказывается… — Боровик с усмешкой посмотрел по сторонам. — Что вещи, безделушки? Ерунда все это. Доцент вот счастье средь бела дня выкрал — и хоть бы хны! Язык не поворачивается преступником его назвать… А ведь он настоящий преступник — наглый, прекрасно понимающий, что делает. Он сразу сообразил, в чем слабость Киры. Аспирантура, диссертация — как звучит! И поставьте рядом — ателье, закройщик, клиент… Кира тщеславная женщина, в этом и была ее слабость. Доцент сумел из этой слабости вырастить порок. Он ведь не доблестями своими соблазнил ее, тщеславие в ней растревожил. Закон за растление малолетних карает. Но ведь и взрослого человека можно растлить… Именно это он и сделал. Сознательно, тонко, умеючи. И ничего. Вчерашняя кража не так сильно ударила меня, как та. По сравнению с той… это пустяк. А может быть, я стал жертвой собственной ошибки?
— Возможно, хотя и не убежден, — участливо ответил Солдатов, — не ворошите старое. Впереди большая, новая жизнь.
— Еще чаю? — Боровик вопросительно посмотрел на него.
— Нет, спасибо. — Солдатов отодвинул чашку подальше, как бы давая этим понять, что чайная беседа кончилась. — Если вы не против… — начал было он, но Боровик остановил его выразительно теплым взглядом.
— Конечно, не против, — сказал он, улыбаясь. — Прекрасно понимаю, что вы пришли не для того, чтобы слушать мои воспоминания.
— У вашей жены остались ключи от квартиры?
— Нет. После отъезда Киры я сменил замки. — И, как бы спохватившись, добавил: — Не потому, что не доверял ей. Квартира пустой осталась. Мало ли что… Я же до позднего вечера на работе. А тут замок надежный предложили…
— Наверное, Кухарев? — спросил как бы между прочим Солдатов.
— Да. Ему откуда-то привезли.
— Значит, он побывал в его руках?
— Мне эта мысль в голову не пришла, когда вы о ключах все допытывались, — Боровик был искренне поражен. — Да нет, — тут же добавил он, — Кухарев на это не способен.
— А я не утверждаю, — ответил Солдатов не сразу. — Но тут есть над чем подумать. Не сам же он делает замки. Наверное, и он через кого-то его достал?
— По-моему, да. Он что-то говорил об этом.
— Ну с этим вопросом мы разберемся. А что вы скажете о Кухареве?
— Ну что сказать? Как человек — честен, неглуп. Специалист отличный, его модели отмечались премиями. Холостяк…
— Почему не женится? С его внешностью, положением…
— Убежденный холостяк. Я с ним как-то говорил. У него своя теория. Он в холостяцкой жизни видит преимущество. Уверен, что счастливых семей нет, что любовь как сосулька на крыше — все равно со временем растает. В пример мою жизнь ставит.
— Вы ничего не хотите сказать о той белокурой девчушке в черных сапожках-чулочках, с которой вы так мило танцевали в ресторане… месяца полтора назад?
— Ого! — Боровик оторопело посмотрел на Солдатова. — Вот это работа! Честно говоря, я к милиции относился с предубеждением. Недооценивал.
— А как вы относитесь к той девушке? — рассмеялся Солдатов.
— Можете меня ругать, но к ней я отнесся более чем легкомысленно.
Солдатов с удивлением посмотрел на него.
— Не понимаю.
— Она не для меня. Кухарев ею увлекался. Мимолетно. — Боровику показалось, что ему не поверили, и он от волнения невольно сжал ладони и хрустнул пальцами.
— Что у вас общего с ним? — холодновато спросил Солдатов.
— Чисто деловые отношения. Он меня с новыми моделями знакомит. Для меня это очень важно, не хочется от жизни отставать. А я… его клиентам иногда шью…
ГЛАВА 11
Шахова ввели в камеру под вечер. Закончился допрос, очные ставки, опознания. Он тяжело перешагнул бетонный порог. За спиной, лязгнув засовом, плотно закрылась дверь. В коридоре раздались удаляющиеся шаги милиционера. Всего лишь один порог, а жизнь здесь совсем иная. Пахнет карболкой, табаком и… земляничным мылом. Кто-то крикнул:
— С новосельем!
Шахов не ответил и только до боли сжал челюсти. Сдвинув чьи-то вещи, сел на край нар. Огляделся. Камера как камера — сбоку прибитый накрепко небольшой стол. Над головой оконце, темные прутья решетки. Она сейчас отгородила его от всего мира. Впервые в жизни он так остро почувствовал опустошенность. Попался глупо. Блатная удача не выручила. Безнадежно рушились мечты зажить как следует. «Вот дубина! — злобно подумал Шахов. — Нарвался с этим Мартыновым. Знал же, что двое по делу — не один. Цена разная. У этой расфуфыренной бабы деньги можно было взять и самому, без лишнего шума. Их как раз не хватало на «Жигули» и садовый участок, на который Зойка записалась весной. В голый кукиш все обернулось, все полетело в тартарары». Мысли вновь и вновь кружились вокруг несбывшейся мечты.
А все так хорошо шло, на кражах не попадался, из осторожности даже с местной шпаной все связи порвал, от пьянок отказался. Пил дома или в гостях у новых знакомых, которые ни в чем не подозревали его. Но старые приятели не верили ему. Спрашивали: «Чем промышляешь?» Хмуря брови, отвечал насмешливо: «Живем, как можем. Руки покоя еще не просят».
И те, слушая его ответы, согласно кивали головами. Не обижались. Понимали — осторожный стал. Откуда у него появились деньги, не спрашивала и Зойка. Только просила: «Не берись за старое. Ведь я же у тебя одна». И советовала: «Посмотри на соседа — машина, на Черное море каждый год с женой ездит. Живет честно…»
«Так он же с базы тащит…»
«Тебе на него равняться нечего. Научись с умом деньги делать, у тебя же руки золотые: одному припаял, другому гайку подкрутил — сколько вокруг автомобилистов. И не надрывайся. Мы с тобой и «Запорожцем» обойдемся. И в Сочи поедем, и в Молдавию, и под Киев. Тебе за здоровьем своим следить надо».
Знакомым и соседям Зойка говорила, что Лешка ее остепенился. Не все верили, но Зойка твердила одно: на работе премии и грамоты получает, да и так подрабатывает — кому мотор переберет, кому карбюратор отладит…
Шахов слушал Зойку внимательно, слова ее были складные и задушевные. Ему нравились ее заботы, и он жалел себя, с радостным удивлением впервые отчетливо понимая, что никогда еще во всей его бесшабашной жизни никто так не заботился о нем. Вопрос о деньгах больше не возникал. Он приносил их не только в дни зарплаты. Когда отдавал Зойке — улыбался, глядя в ее красивое свежее лицо.
«Умничка», — говорила она, засматривая в его глаза, и шла в магазин за пивом. Водку пить не давала — пиво полезнее. Он мучился, что обманывает Зойку. Смутное предчувствие подсказывало, что счастье свое он наперекос строит.
«Вот оно и рухнуло», — подытожил Шахов. В коридоре гремели металлическими мисками: дежурный готовился к раздаче ужина.