льно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона — это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона — это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу — с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой. Ведь ты возмутишься! По какому праву? Мы ведь личности! У нас ведь свои собственные души. Тебе пятнадцать лет, и то возмутишься. А матери твоей побольше. Думаешь, она не возмущается? Только ее возмущение — это боль. Тихая, молчаливая боль. Об этом вот и подумай. — Солдатов взглянул на часы. Было уже около четырех.
— Для этого вы и посадили меня к себе в «Жигули»? — вдруг удивился Юра.
— Нет! — помедлив, ответил Солдатов. — Моя задача была проще. Я должен был выяснить у тебя насчет ключа и Жестянникова. А весь этот разговор ты сам завел. Видно, наболело у тебя. Вот я и ответил тебе, как мог. Будем считать, что профилактикой я с тобой занимался.
— Профилактикой? — улыбнулся Юра.
— Да, — подтвердил Солдатов, — слово тяжелое и нудное, а скрыто в нем так много, что и за несколько часов не перескажешь. А если в двух словах, то профилактика в нашем деле — это выпрямление человеческих душ. Это очеловечивание отношений. Ты парень умный и поймешь, что если души будут прямые и отношения человеческие, то откуда же возьмутся черствые люди? Вот раскрываешь дело и думаешь, что виноват не только преступник, виноваты и те, кто не сумел его вовремя остановить… На то, что я сказал тебе несколько обидных фраз, не обижайся. Мы же договорились разговаривать как мужчина с мужчиной, — Солдатов похлопал его по плечу. — Ты завтра приди ко мне. Завтра после обеда… — и неожиданно почувствовал, что эти промелькнувшие минуты разговора с Юрой отбросили его на многие годы назад, когда он вот так же переживал за себя и за мать, которая после гибели отца на войне пыталась наладить свою жизнь. Но тогда у него была поначалу мальчишеская ревность, сменившаяся уже потом взрослым пониманием…
— Отвезите меня, пожалуйста, домой, — сказал Юра.
— К маме? — переспросил Солдатов.
— Домой, — твердо повторил Юра.
Когда мягко защелкнулась дверца и Солдатов остался в машине один, у него вдруг мелькнула мысль, которая самому ему показалась неожиданной.
«А что, — подумал он, — если об этом разговоре с Юрой рассказать на совещании у начальника управления, которое назначено на понедельник? Вот так бы взять и выступить не с отчетом о проведенных и запланированных мероприятиях, не с обычными гладко-стертыми фразами о роли профилактики и о вреде ее недооценки, а рассказать просто, по-человечески, доверительно о том, как эмоциональная неухоженность, душевное одиночество, обида, разочарование не так уж редко ведут к преступлению».
Но Солдатов понимал: на совещаниях, где разговор обычно идет о крупно-деловых, масштабно-общественных вопросах, а суждения излагаются лаконично, с подчеркнутой суховатостью, не принято заниматься исследованиями душевных тонкостей, и поэтому рассказ его был бы странен и неуместен. А между тем этот час, проведенный в «Жигулях» вместе с Юрой, иначе и не назовешь, как часом профилактики. Вот если бы каждый сотрудник уголовного розыска нашел время хотя бы для одного такого часа профилактики в сутки, может быть, все дни их жизни, посвященные раскрытию преступлений, стали бы более спокойными по той простой причине, что преступлений было бы намного меньше. Но такой час профилактики тем и удивителен, что он возможен только с одним-единственным человеком, с тем, кому этот час посвящен. Но как выкроить время для этой работы? «А что, — мелькнула крамольная мысль, — если урвать эти часы у тех же самых совещаний и заседаний в райотделе?» Но тут же строгий начальственный голос возразил в самом Солдатове: но ведь и совещания нужны для дела. Не могут же люди работать в одиночку. Профилактика — дело комплексное. Она одному человеку не под силу. В ней должны участвовать люди разных профессий, вся наша общественность. Иначе профилактика никогда не станет эффективной. Ведь она и в узкомедицинском смысле слова — дело врачей различных специальностей: и терапевтов, и невропатологов, и стоматологов, и ранней диагностики… А при сложных случаях всех их собирают вместе для консилиумов. И совещание, в сущности, тот же самый консилиум. Только вот, конечно, жаль, что на консилиумах рассматривают отдельные истории болезни, а на совещаниях почему-то не принято, а то, право, стоило бы рассказать и о Юре, и об их разговоре в «Жигулях».
ГЛАВА 19
Начало девятого. Солнце вынырнуло из-за угла многоэтажки и залило ярким светом кабинеты райотдела. На улице не по-осеннему тепло, окна распахнуты настежь. В вестибюле зубоскалят молодые мужчины, арестованные за мелкое хулиганство. Ждут грузовик, который отвезет их на работу.
— Кто одолжит «Беломора» без отдачи?
— Сейчас бы картошечки жареной с колбаской и молочка…
Кто-то выкрикнул:
— Давай, интеллигенция, насчет рукавиц спросите.
Хулиганов сопровождает молоденький сержант в новенькой милицейской фуражке. Он держится с ними запросто. В нарушение правил называет их по именам и кличкам. Так ему, наверное, удобнее.
— С добрым утром, гражданин начальник! Как спалось на службе?
Сержант не отвечает, сосредоточенно смотрит на листки бумаги — это наряд. Приложив наряд к стене, делает в нем какие-то пометки.
— А я вот не спал. Боялся Люську свою во сне увидеть. Она и тут в мою личную жизнь вторгается, — гогочет красивый парень с поцарапанным лицом.
— Нар жестких, а не Люську, вот чего ты боишься. Как на работу-то придешь с такой физиономией? — не отрываясь от листков, пытается устыдить его сержант.
Но парень не слушает его. Вместе с другими он ринулся к подъехавшему грузовику и, перемахнув через борт, поудобнее устроился в кузове. Ехать далеко — в колхоз на ремонт плотины.
Вестибюль опустел. Высокий грузный дежурный с поседевшими висками порывисто захлопнул окошко в застекленной перегородке. Но это не помогает. Сверху ползут серовато-синие полосы табачного дыма. Дежурный морщится. Соблазн большой. Вторую неделю упорно борется с собой — пытается бросить курить.
Увидев Солдатова, он быстро вышел к нему навстречу и, козырнув, отрапортовал: ночью происшествий зарегистрированно не было.
До начала работы еще около часа. Солдатов вошел в кабинет, повесил в шкаф плащ и, сев за стол, стал набрасывать план работы на следующий квартал. Настойчиво зазвонил телефон.
— Слушаю вас.
— Привет, сыщик. Галенко говорит.
— Здравствуйте, Василий Петрович.
— Что нового по краже у Боровика?
— Вчера Жестянников сознался. Это его дело! Из Ростова сообщили, что похищенное нам с нарочным направили. Сегодня-завтра будем предъявлять потерпевшему. И еще у Белкина кое-что изъяли… В общем, можно сказать — кража раскрыта.
— Слушай, а правду говорят, что Жестянникову ключ от квартиры Боровика какой-то мальчишка передал? — поинтересовался Галенко. — Ты этот факт проверь. Чтоб ни сучка, ни задоринки. Понял?
— Уже проверил. Этот парень никакого отношения к делу не имеет. Стечение обстоятельств…
— Я зайду к тебе.
Через минуту дверь широко распахнулась. Галенко вошел торопливо. Одетый в форму, он выглядел внушительно. Солдатов поднялся из-за стола и поздоровался.
— Так, значит, не имеет? — Он вновь вернулся к ответу, уже услышанному по телефону. — Ты не торопись. По этому делу нужно все выяснить досконально. Не та ситуация… — В его голосе звучало беспокойство.
— Вот и я говорю — не та ситуация. Мальчишка к этому делу, как говорится, с боку припека. У него ключ Жестянников выкрал.
— Смотри! — этим словом он как бы снял свои сомнения. — А как же с Белкиным-то получилось? — Лицо Галенко выражало изумление. — Выходит, золото скупал? Ничего себе потерпевший! Ты не напутал, Солдатов?
Солдатов, не торопясь, достал из сейфа папку и протянул ему протокол допроса Белкина.
— Нет, ты вдумайся, — возмутился Галенко. — Чего ему не хватало?
Солдатов понимающе молчал.
— Так! — Галенко опять взял в руки протокол и прочитал нужные ему строчки. — Значит, с этим делом у нас все в порядке. Доложить будет о чем.
Солдатов понял, что по этому делу у Галенко есть свои планы.
— А хрусталь-то зачем били? — поинтересовался Галенко.
— Жестянников говорит, для того, чтобы мы несудимых, помоложе воров искали.
— Выходит, отвод от себя делал? Так, что ли? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Да, сегодня в одиннадцать нас слушают в управлении. Разговор пойдет о милой твоему сердцу профилактике. Тебе обязательно надо быть там. Телефонограммой передали…
— Неужели раньше не могли предупредить? — Солдатов был явно расстроен. — Я на понедельник настроился. Сегодня не готов, — честно признался он.
Расстроился и Галенко. О переносе совещания ему позвонили вчера, но предупредить об этом Солдатова он забыл. День был суматошный. Закрутило, завертело.
— Не понимаю тебя. Что значит — не готов? — насмешливо спросил Галенко. — До совещания почти два часа! Надеюсь, этого времени для подготовки информации хватит? Не усложняй.
— Какой круг вопросов? — спросил Солдатов.
— Несовершеннолетние, рецидив, общественность. Разговор наверняка будет острым.
— Единственное, что беспокоит, — нет данных за месяц.
— До таких деталей не дойдут. Месяц — небольшой срок, возьми крупные вопросы, — со знанием дела посоветовал Галенко. — Оперативную обстановку, надеюсь, знаешь, ну и плюс ориентация. Готовься, не буду мешать. Я тоже пойду кое-что полистаю.
— Понятно, — улыбнулся Солдатов. — Только насчет остроты вопросов не очень ясно…
Без четверти одиннадцать в приемной начальника управления собрались работники райотделов. Приглядевшись, Солдатов увидел Галенко. Подтянутый, в отутюженной форме, улыбчивый и доброжелательный, он производил приятное впечатление.