Мы с Ильёй схватили Голубева за ноги, а Боря выталкивал его голову из своей пещеры. Но Голубев не шёл ни туда ни сюда. И тут мы увидели директора. С ним шли два дядьки и тётенька незнакомая. Комиссия, наверное, какая-нибудь. Они к нам часто ходят.
Мы сказали Голубеву, чтобы он орать перестал, и встали так, чтобы его ноги видно не было. И дружно красиво поздоровались. Директор почему-то нахмурился, тётенька большие глаза сделала, а один дяденька подмигнул. «Говорящие снеговики, – сказал. – Удивительно!»
Они прошли, а мы стали снова Голубева вытаскивать. Даже стали думать, что придётся крышу перехода ломать, но её пока было больше жалко, чем Голубева. Тем более он сам хотел на ночь здесь остаться.
А потом пришёл мой друг Глеб Попов. Он всегда ко мне подходит, чтобы поздороваться. Увидел Голубева – дёрнул его за ногу, Голубев и вылетел на свободу.
Нам немного грустно стало, что Голубев так быстро откопался, но снег-то ещё есть. И лицеистов вон сколько! До апреля ещё кого-нибудь закопать успеем.
Мы теперь каждый день после уроков пещеры расширяем и подснежные ходы строим. Только я на математике стараюсь больше не любоваться на кота Боба – мне оценка по самостоятельной за сплавы и растворы совсем не понравилась.
Самое удачное выступление
Кораблик нырнул под скалу, чёрную от пыли, сверкающую алмазами. Он не пропал – Маринка выловила его в следующей проталине. Положила в карман и догнала девчонок.
Подруги спорили. Объёмные пакеты в руках подпрыгивали, словно спорили тоже. Маринка знала: в пакетах лежат коробки, внутри отдыхают блестящие туфли, чёрные чешки, розовые пуанты. Костюмы Светлана Николаевна увезла сама.
– Я была прекрасна! – Блёстки на голове Олеси сверкали не хуже алмазов на Маринкиной скале-сугробе. – Мне казалось, я лечу, а не танцую!
– А как тебя Седов подхватил, – заахали Света с Полинкой. – Ты плыла по воздуху.
Маринка вспомнила красное от напряжения лицо Юры Седова. Казалось, он уронит Олесю посреди сцены. Маринка хихикнула, представив, как у Седова подгибаются коленки, а Олеся падает на него сверху и накрывает огромной розовой пачкой. «Умер от несчастной любви» называется картина.
– Ты тоже была ничего, Полина, – снизошла до подруги Олеся. – Тебе аплодировали. Не так, как мне, конечно.
Маринка согласилась: Полина пела великолепно. Но её блестящие туфли были ещё лучше. Маринке даже казалось, что аплодируют туфлям, а не Полине. Люди умеют ценить настоящую красоту.
– Ну и ты, Светик, ничего, – девочки разрешили подруге дорасти до них.
Они были неправы. Света выступила классно. Их было пятеро, все в драных джинсах, с афрокосами и лицами, раскрашенными разноцветными полосами. В таком виде можно стоять и не двигаться – уже супер! Но они ещё и скакали, прыгали и орали громче, чем музыка.
Маринка поставила бы Светин номер в рейтинге выше, чем Олесин. И даже выше Полинкиных туфель.
– Ты, Маринка, не расстраивайся, – сладеньким голосом начала Олеся.
– А чего мне расстраиваться? – удивилась Маринка. – Я выступила лучше всех. Разве не так? – добавила она, глядя на изумлённых девчонок.
В чёрных строгих туфлях, которые мама называла «лодочками», хотя они были без вёсел, Маринка вышла на сцену. Голубое атласное платье казалось прохладным. Маринке нравилось гладить его волны. Она рук не отрывала от подола. Две минуты назад девочка смотрела в зеркало. Она знала: белый огромный бант и кудряшки великолепны.
Маринка вышла на середину сцены. Старшеклассник Рогулькин поправил микрофон и подмигнул ей.
Маринка бодро начала читать сто раз отрепетированное стихотворение:
Кто на пиратском корабле
Под шум ветров солёных
Плывёт к неведомой земле,
Где спрятан клад под клёном?
Маринка столько вложила в эти слова, что весь зал прочувствовал: это она, Марина Тополева, стоит на носу пиратского корабля. Ветер треплет ей волосы, пытаясь содрать пышный бант. А вокруг столпились пираты, и они готовы плыть с ней на край света. Потому что красота – страшная сила.
А кто отправится в полёт
К планетам неизвестным?
Дракона доброго спасёт
От вредины-принцессы?
Зал увидел Маринку на белом коне – нет, на единороге с золотым хвостом. Перед Маринкой сидел милашка-дракон, они уносились прочь от рыдающей Олеси. На голове Олеси в лучах заходящего солнца блестела корона.
– Ты сам об этом прочитай, – обратилась Маринка к залу.
И в этот момент она зал впервые увидела. Сотни – нет, тысячи, нет, миллионы глаз. И все смотрят на Маринку. Стихотворение, похоже, испугалось. Убежало. И тогда испугалась Маринка: стоять на сцене одной, без стихотворения, жутко.
Из-за занавеса зашептал Рогулькин:
– Давай ещё раз! Читай сначала!
И Маринка начала. Она ещё раз прокатилась с пиратами, спасла дракона от Олеси и споткнулась на той же строчке. Стихотворение исчезло, растворилось, бросило её.
Сбоку раздалось шипение Светланы Николаевны:
– Марина, попробуй ещё раз. Ты же знаешь его!
Но Марина не смогла бросить ни слова в огромный зал, в молчащую бездну.
А бездна ожила: зал зааплодировал. Ей аплодировали громко – громче, чем Полинке, Свете и Олесе. Так не аплодировали даже рыжему старшекласснику Заратустрову, а он показывал настоящие фокусы.
– Да, – сказала девчонкам Маринка. – Мне аплодировали громче всех и дольше всех. Я даже думаю: может, в следующий раз стоит повторить этот успех?
По мере поступления
Инфузорию-туфельку я отодвинул в сторону. Японских самураев даже не стал из книжного шкафа доставать: пусть лежат, под горой тетрадей им тепло и уютно.
«Проблемы надо решать по мере поступления», – говорит мама. Сначала сделаю письменные.
Сгрёб листочки с рисунками влево, модели из лего – вправо. Достал математику и порадовался: задали мало – решение меньше трёх страниц займёт.
Кирпичом грохнула тонкая тетрадка по русскому: один номер устно, в тетрадь записать три предложения. И два слова разобрать. Это невыносимо много.
Математику сделал быстро – за сорок минут. Открыл русский. В тетради написал «четвёртое апреля». И тут как раз телефон звякнул.
«Ты готов?» – спрашивает. Это про завтрашнюю битву. Я вспомнил японских самураев и решил, что битва важнее, чем домашнее задание. Достал из рюкзака обрывок листочка в клеточку с формулой сборки кубика четыре на четыре.
Мелькали жёлтые, красные, синие квадраты. На пальцах и гранях почти появились мозоли. На лице – улыбка. Я выучил. Всего-то два часа прошло.
Посмотрел на русский – почему-то там так и осталась только дата написана. Мог бы и сам себя сделать. Два часа – более чем достаточно.
Я взял ручку и заставил себя вывести «домашняя работа». Красиво получилось. Я пять минут на неё любовался. Упражнение читал минут семь. Или семнадцать. Потому что перечитывать приходилось – перед глазами всё ещё цветные квадраты мелькали.
Под учебником звякнуло. На телефоне высветилась мордочка. Один глаз синий, второй красный. Оба квадратные. Причёска из перьев. Класс! Новый персонаж Ильи.
Тренькнул вопрос. «Твой готов?» Нет, конечно. Я же два часа русский делаю – когда персонажа рисовать? «Проблемы надо решать по мере поступления», – вспомнил я и решил, что очередная как раз поступила.
Персонажа закончил быстро – за час двадцать. Отправил рисунок и получил порцию заслуженного восхищения. Илья писал, что на голове должен быть шлем, а не цилиндр, а лицо у персонажа такое, словно он булку прожевать не может.
Я улыбнулся сообщению и с тоской посмотрел на тетрадь по русскому. До чего же трудный предмет! Три с половиной часа сижу а дальше двух строчек не продвинулся.
В открытом учебнике молчало упражнение, а я вспомнил, что по программированию на понедельник для желающих задали. Через полчаса на мониторе красовался код, ещё через час он заработал как надо.
От вечера остался тёмный огрызок. Завтра проблемы точно поступят, надо сделать так, чтобы их было меньше. За семь минут сделал устное упражнение. За пять – перекатал в тетрадь предложения. Ещё десять минут ушло на разборы.
«Треньк!» – снова телефон. Смотреть сообщения не хотелось, но тут он затрещал, как попкорн в печи. Взорвался просто. «Это звук неприятностей», – подумал я. Так и есть: в чате обсуждали, что завтра контрольная по Древней Японии.
«Проблемы надо решать по мере их поступления», – вспомнил я и отправился чистить зубы. До контрольной ещё двенадцать часов тридцать пять минут. Что-нибудь придумаю. Может, утром прочитаю. Может, учебник под подушку положу – вдруг что-то впитается.
Я возвращался из школы. Солнце грело спины тающих сугробов, они жмурились искорками снега. Бой по кубику Рубика прошёл удачно. Пятое место в классе, хотя только вчера формулу выучил.
С козырька над крыльцом свисали сосульки – дом предчувствовал весну. Дверь приветливо скрипнула. За дверью встретил мамин взгляд – колкий, как кончик сосульки.
Ботинки уныло впихнулись в угол прихожей. Куртку пришлось аккуратно повесить. Мне хотелось изучить узоры на квадратиках пола, но пришлось поднять глаза и уткнуться в мамины. Там были оценки из электронного дневника. Кто вообще придумал это орудие пыток?! Так можно было бы всю неделю ходить спокойным, взбучку получать только по субботам.
– Дмитрий, может, объяснишь, почему у тебя сегодня одна «пятёрка», одна «тройка» и две «двойки»?
Я не мог.
– Ни одной «четвёрки» за две недели. Только «тройки» и «двойки».
– «Пятёрки» тоже есть, – возразил я. Но это я зря сделал.
– Значит, можешь выучить на «пятёрку». Почему не учишь?
Врать бесполезно, но выкручиваться надо. Я включил креативность:
– Мама, «четвёрки» для слабаков.
Мамины брови выгнулись вопросительными знаками.
– «Пять» получаешь, если выучил всё на совесть.