томобиля, детали можно выпускать крупными партиями. Еще раньше поточное производство с четкой последовательностью всех этапов значительно ускорило рабочий процесс на табачных фабриках. Форд нашел идею гениальной и взял ее на вооружение. А о конвейерной линии он узнал благодаря производству фасованного мяса в Чикаго. Позже Форд признавался: «Я не изобрел ничего нового. Я просто применил к автомобилю открытия других людей, за которыми стояли столетия работы».
«Промывание» истории в поисках драгоценных крупиц идей имеет место не только в области технологий, но и в искусстве. Сэмюэл Кольридж был выдающимся поэтом-романтиком: страстным, импульсивным, с бурным воображением. Он говорил, что поэма «Кубла-хан» пришла к нему в опиумном сне. Казалось бы, вот поэт, с которым разговаривают музы.
Тем не менее после смерти Кольриджа Джон Лоус, изучавший библиотеку поэта и личные дневники, скрупулезно разложил на составляющие его творческий процесс[29]. В записях Кольриджа Лоус обнаружил, что книги, находившиеся в кабинете поэта, «оказали… невидимое влияние практически на все его произведения». Строки «Сказания о старом мореходе» Кольриджа о морских созданиях, которые «мелькали здесь и тут / По золотым струям…»[30], соотносились с рассказом путешественника и исследователя капитана Кука о светящихся рыбах, создающих эффект искусственного огня в воде[31]. Описание «кровавого Солнца» у Кольриджа Лоус сравнил с описанием Фальконера в поэме «Кораблекрушение» — «кроваво-красный блеск». Строфа за строфой Лоус находил все больше совпадений с текстами, стоявшими на книжных полках поэта. Лоус пришел к заключению, что бурное воображение Кольриджа питали вполне конкретные литературные источники. Все восходит к своей родословной. Как отметила Джойс Оутс: «[Искусство], как науку, следует считать совместным усилием — попыткой одного человека озвучить мысли многих, попыткой синтезировать, изучать и анализировать».
Библиотека Кольриджа служила для него тем же, чем идеи Крамера для Джонатана Айва, а идеи Уитни для Форда, — ресурсом, из которого можно черпать информацию, переваривать ее и трансформировать.
А что насчет идеи, изобретения или произведения, равного которому не было создано за последние семьсот лет? Ведь именно так Ричардсон высказался об «Авиньонских девицах» Пикассо. Даже в столь оригинальной работе можно проследить генеалогию. Еще за поколение до Пикассо прогрессивные художники начали отходить от реалистичной манеры письма, преобладавшей во Франции XIX века. Поль Сезанн, умерший за год до появления «Авиньонских девиц», первым разбил зрительную плоскость на геометрические формы и пятна краски. Его картина «Гора Сен-Виктуар» напоминает пазл. Впоследствии Пикассо признавался, что Сезанн был его «единственным и неповторимым учителем».
«Гора Сен-Виктуар» Поля Сезанна
Кроме того, в «Авиньонских девицах» прослеживаются отголоски еще одного произведения, которым владел друг Пикассо, — алтарной картины «Открытие пятой печати» («Видение святого Иоанна»), написанной в XVII веке Эль Греко. Пикассо неоднократно приходил к другу, чтобы увидеть ее, и композиция его картины соответствует расположению обнаженных фигур на полотне Эль Греко. Необычные пропорции изображения отозвались в картине Пикассо.
«Открытие пятой печати» Эль Греко
В творении Пикассо нашли едва уловимое отражение и иные события. Несколькими десятилетиями раньше художник Поль Гоген, пренебрегая нормами общественной морали, бросил жену и детей и уехал на Таити. Наслаждаясь персональным Эдемом, Гоген вплетал туземные мотивы в свои полотна и гравюры. Это не осталось незамеченным Пикассо.
«Прекрасная страна» Поля Гогена
Пикассо восхищало самобытное национальное искусство, особенно народное искусство его родной Испании. Однажды друг художника проскользнул мимо спящего охранника в Лувре и ушел незамеченным с двумя артефактами культуры басков, которые затем продал Пикассо за пятьдесят франков. Впоследствии Пикассо указывал на сходство между украденными иберийскими статуэтками и изображенными им женскими лицами, отмечая, что «общий вид голов, форма ушей и разрез глаз» выполнены одинаково. Как писал Ричардсон: «Иберийская скульптура стала открытием Пикассо… Ни один другой живописец на это не претендует».
Фрагменты иберийской скульптуры и картины Пикассо «Авиньонские девицы»
Когда Пикассо начинал работать над «Авиньонскими девицами», в музее неподалеку проходила выставка африканских масок. В письме другу Пикассо писал, что идея картины пришла в день посещения выставки. Позднее он утверждал, что побывал в музее только после завершения работы над полотном. Как бы то ни было, отмечается явное сходство между африканскими масками и одной из наиболее ярких характеристик картины — напоминающими маски лицами двух проституток.
Африканская маска и фрагмент картины «Авиньонские девицы» Пикассо
Пикассо черпал материал отовсюду и создал шедевр. Выявление источников, повлиявших на его вдохновение, ни в коей мере не умаляет оригинальности творения. Те же источники были доступны всем его современникам, но только Пикассо соединил их в своей картине.
Подобно природе, которая меняет уже существующие виды животных, создавая новые, человеческий мозг в своей работе отталкивается от того, что уже есть. Более четырехсот лет назад французский философ Мишель Монтень писал: «Пчелы перелетают с цветка на цветок для того, чтобы собрать нектар, который они целиком претворяют в мед; ведь это уже больше не тимьян или майоран. Точно так же и то, что человек заимствует у других, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать его собственным творением…»[32],[33]. Или, как выразил ту же мысль современный историк науки Стивен Джонсон: «Мы берем унаследованные идеи или те, на которые натолкнулись неожиданно, и перемешиваем их, придавая новую форму»[34].
Идет ли речь об изобретении iPhone, производстве автомобилей или рождении современного искусства, создатели преобразовывают то, что унаследовали. Они впитывают окружающую реальность и управляют ею, чтобы моделировать потенциальные варианты будущего. Возьмем, к примеру, Лонни Джонсон, преуспевающую художницу-иллюстратора, автора обложек еженедельника New Yorker. В 2007 году она перенесла инфекционное заболевание, которое едва не убило ее и вызвало серьезное расстройство памяти[35]. Память Лонни ограничена информацией о последних пятнадцати минутах ее жизни: она не помнит своего брака, развода, не помнит даже людей, с которыми встречалась чуть раньше в тот же день. Чаша ее воспоминаний опустела, а с ней иссяк и источник творческих идей. Она перестала рисовать, потому что не могла придумать, что именно изобразить. У нее не было никаких внутренних моделей, никаких новых идей, чтобы оригинально совместить их с виденным ею прежде. Когда она садилась перед листом бумаги, перед глазами у нее была пустота. Чтобы создавать будущее, необходимо прошлое. Ей не на что было опереться и нечего рисовать. Творческая энергия питается воспоминаниями.
Но ведь случаются и озарения, когда человеку неожиданно приходит какая-то идея, словно ниоткуда? Вот случай 1994 года. Хирург-ортопед Энтони Сикория выжил после удара молнии, поразившей его, когда он разговаривал со своей матерью по уличному таксофону. Несколько недель спустя он вдруг начал сочинять музыку. В последующие годы, представляя свою «Сонату молнии», он говорил, что музыкальный дар был дан ему свыше. Пример творческих способностей, взявшихся ниоткуда? Человек, не имеющий к музыке никакого отношения, начинает ее сочинять.
Тем не менее при ближайшем рассмотрении оказывается, что без источников не обошлось и здесь. Сикория рассказывает, что после произошедшего у него возникло непреодолимое желание слушать фортепианную музыку XIX века. Сложно сказать, каким конкретно образом удар молнии повлиял на мозг Сикории, однако ясно, что он быстро усвоил весь прослушанный репертуар. Несмотря на присущую им красоту, сочинения Сикории воспроизводят строй и развитие темы, характерные для композиторов, которых он слушал, — например, Шопена, жившего почти за два столетия до него. Как и Лонни Джонсон, Энтони Сикории требовалась своя сокровищница для изучения. Желание сочинять музыку могло возникнуть у него спонтанно, но только не базовый творческий процесс.
Мечтая об озарении, многие, образно говоря, выходят в грозу и ждут удара молнии. Но творческие идеи вырастают из существующих воспоминаний и впечатлений. Новые идеи не рождаются в пламени молнии, а возникают от столкновения миллиардов микроскопических искр в бесконечных глубинах мозга.
Мы находимся в постоянном творческом процессе: являются ли его источником слова, звуки или образы, мы «поглощаем» окружающую реальность и выдаем что-то новое.
На основе нашего когнитивного программного обеспечения, помноженного на огромную численность вида Homo sapiens, возникло общество с динамичным темпом инноваций, непрерывно подпитывающееся последними идеями. Между аграрной и промышленной революциями пролегло одиннадцать тысячелетий. От промышленной революции до изобретения лампы накаливания прошло каких-то сто двадцать лет. А еще через девяносто лет человек высадился на Луне. Всего тридцать два года спустя появилась всемирная сеть Интернет, а через девять лет был расшифрован геном человека[36]. История инноваций очевидно показывает: период между важнейшими открытиями быстро сокращается. Что, впрочем, и следовало ожидать от мозга, который впитывает лучшие идеи на планете и совершенствует их.