— Сто франков?!
— Да.
— Но вы заставляете меня заниматься почти честным делом, а, между тем, платите так много.
— Если все пройдет успешно, еще не то будет! До завтра можете отдохнуть.
— Это не трудное занятие. Дальше!
— Завтра в восемь часов вечера будьте в саду Сен-Мартен.
— Обязательно.
— Позади почты.
— Если вы не застанете нас там, то это значит, что мы зашли поблизости выпить бутылочку вина.
— Хорошо, а теперь ты можешь идти. Во всяком случае — до завтра.
Ладеш сразу же ушел и, спускаясь по лестнице, говорил себе: "Не знаю почему, но мне кажется, что дело, которое мы делаем, нечисто. Но вот это может отмыть многое!"
При этом он глядел на стофранковый билет.
Оставшись один, Панафье стал думать о том, что ему надо сделать. Следствием его разговора с Жобером было открытие, что мадам Мазель была убита булавкой, воткнутой ей в затылок. Открытие мнимого исчезнувшего аббата доказывало, что он был истинным преступником, но кто был этот таинственный аббат? Это надо было еще узнать. Ему было известно, где можно найти этого мнимого аббата, но надо было быть благоразумным, и Панафье опрашивал себя, не следует ли ему в этом случае попросить помощи у полиции, но затем решил, что гораздо лучше все делать самому, так как братья желали особенного мщения. Он тоже хотел отомстить за свою мать и хотел сделать это по-своему, но все-таки главное — нужно было узнать, что из себя представляет аббат. Поэтому Панафье рассчитывал на обед с Нисеттой, которую он хотел хорошенько расспросить. Кто была эта странная женщина, у которой под честной наружностью скрывалось столько пороков? "Во всяком случае, — думал Панафье, — завтра мы покончим с этим. Я дриго-товлю моих людей и попробую сделать смелую вещь, похитив человека в середине Парижа, в квартале, настолько опекаемом полицией, что один из величайших игорных домов процветает там без всякой боязни".
В эту минуту дверь открылась, и появилась Луиза.
— Какая прекрасная погода! — сказала она. — Как-то чувствуешь себя веселее и довольнее.
Солнце осчастливливает бедняков, проникая в их окошки, и два бедняка были счастливы — они любили друг друга.
Луиза накрыла на стол и поставила стул рядом — так, что стоило только немного повернуть голову, чтобы встретить губы любимого.
Завтрак прошел очень весело, и когда он окончился, Луиза развернула отделку платья, давая таким образом понять, что пора приняться за дело.
Для читателя нет ничего интересного в рассказе о подробностях этой работы и о разговоре, происходившем между двумя любовниками, который состоял из фраз типа: "Поль, будь внимателен"… "Послушай, Поль, будь серьезен"… "Ты мне мешаешь работать".
Это продолжалось целый час, когда наконец Поль сказал, что работа заставляет его провести вечер вне дома и даже объявил, что вернется очень поздно, но Луиза не рассердилась.
— Тем лучше, тем лучше! — отозвалась она. — По крайней мере, некому будет мешать мне, и когда ты вернешься, платье будет почти готово.
О, новое платье! Какая радость для молодой девушки новое платье! Кажется, один мыслитель сказал: "Лучшая защита женской добродетели — это, очень часто, новое платье". По всей вероятности, Поль думал те же самое.
Глава XIIПАНАФЬЕ НАЧИНАЕТ ДУМАТЬ, ЧТО ОН ДУРАК
Вечером того же дня, около пяти часов, Панафье спускался по лестнице и входил в комнату привратника. Мы забыли сказать, что Левассер в свободную минуту занимался ремонтом сапог. Его общество пения занимало его ум, обязанности привратника — время, а сапожное мастерство — руки.
А, вот и вы, поэт, — сказал он, глядя на Поля. — Как ваше здоровье?
— Как видите, очень хорошо. Я хотел предупредить вас, что вернусь поздно.
— Могли бы и не предупреждать. Вы ведь знаете, что я смотрю на ваши опоздания сквозь пальцы.
— Вы очень добры.
— Впрочем, дорогой Поль, я не очень заслуживаю вашей похвалы, так как мне все равно придется ждать прихода жены, которая отправилась на вечер к тетке. Вы знаете об этом.
— Давно?
— Вполне возможно, что она вернется в одно время с вами.
Поль был очень смущен этими словами; он взглянул на привратника, стараясь понять, не было ли какого-либо намека в его словах, но тот совершенно спокойно убавлял огонь в лампе, которая начинала коптить.
— Ах, я и забыл, — вспомнил вдруг член общества Детей лиры Орфея, — жена поручила передать вам вот это. У меня есть для вас письмо, которое ей передала одна дама за несколько минут до ухода.
— Благодарю вас, — произнес Поль. — Итак, до вечера.
— То есть, лучше сказать — до ночи, — ответил привратник, снова берясь за работу.
Между тем Поль вышел из комнаты и сломал печать на письме. Прочитав первые строчки, он сказал себе: "Какая дерзость. Несомненно, эта Нисетта очень ловкая женщина".
Вот что он прочел:
"Дорогой Поль! Я убеждена, что мой муж де-статочно глуп и не догадается прочесть письме, которое я тебе пишу, и я нахожу это довольно забавным. Я жду тебя в половине шестого в кафе пассажа Жофруа. Если тебе все равно, то мы оттуда отправимся к Петерсу, потому что у Бреба-на бывает слишком много литераторов, которые меня знают. Тем не менее я сделаю так, как ты захочешь. Я буду ждать тебя в кафе с пяти часов. В ожидании счастья поцеловать тебя говорю тебе, что я тебя люблю".
Вместо подписи стояли какие-то закорючки.
— Отлично, — сказал Поль. — Чем больше я узнаю о ней, тем больше эта женщина меня интригует. Во-первых, почему она жена привратника, если пишет так хорошо и имеет связи во всех кругах общества? Это очень странно. Я во что бы то ни стало должен найти ключ к этой загадке.
Полчаса спустя Поль входил в кафе. Он сразу же увидел Нисетту, сидевшую за первым столом и просматривавшую иллюстрированные журналы. Это не должно было бы его удивить, но тем не менее несколько секунд он простоял в изумлении перед той, что назначила ему свидание. И все потому, что молодого человека удивило одно обстоятельство. Нисетта была женщиной, которую он привык обычно видеть в шерстяном платье и дешевенькой шляпке. На этот раз она была одета очень изящно, и шелковое платье необыкновенно шло ей. Ее великоватые руки были затянуты в тонкие перчатки, а ноги — обуты в прелестные ботинки. Конечно, это был костюм не светской женщины, но, во всяком случае, — хорошей кокотки. Удивленный, и в то же время польщенный, Поль подошел к ней, говоря:
— Я никогда не видел тебя такой хорошенькой.
— Неужели? — проговорила она. — А мне кажется, дорогой Поль, что мы неверно думали друг о друге. Ты — принимая меня за простую женщину, я — считая тебя дураком.
— Как ты сказала?
— Я сказала: "Считая тебя дураком".
— Откровенно.
— Но мы еще успеем поговорить об этом. Пожалуйста, не удивляйся. Я женщина, которая всегда умеет быть на высоте того положения, в которое ее ставит судьба.
— Я знаю это.
— Хорошо. Куда же мы отправимся обедать?
— Но ведь ты же сама сказала — к Петерсу.
— О, мне все равно. Но я хотела идти к Петерсу из-за тебя.
— Как, из-за меня? — с удивлением спросил Поль.
— Потому, что аббат… Знаменитый аббат…
— Пуляр?
— Да.
— Ну, и что же?
— Ты, может быть, увидишь его там.
— У Петерса?
— Да. Потому что каждую ночь, выходя из клуба, он отправляется туда ужинать.
— А-а, — протянул Панафье.
На этот раз наш герой начинал чувствовать страх. Он, который хотел воспользоваться этой женщиной для достижения своих планов, почувствовал, что ему пора стать осторожней. Ему предстояло сыграть трудную роль, и он начинал бояться, что провалит ее. Он заплатил за стакан вина, который приказал себе подать, и сказал:
— Ну что, идем?
— Да, конечно.
— Мы поедем в экипаже?
— О нет, — сказала она, беря его под руку, — мы пойдем пешком. Мне очень приятно прогуляться под руку в таким красивым молодым человеком.
На этот раз Поль был озадачен, но тем не менее он согласился. Опираясь на его руку, почти положив голову на его плечо, Нисетта прошептала:
— О, Поль, я очень счастлива! Что может быть лучше, чем быть с тобой вдвоем… Я люблю тебя больше, чем ты думаешь.
Поля это озадачило, но, готовый ко всему, он был осторожен.
Путь с бульвара Монмартр к Петерсу был не очень долог, и Поль, становясь наблюдателем, не мешал Нисетте болтать. Впрочем, это самое лучшее средство понять человека — заставить говорить глупости людей, которые желают показать себя умниками, в то время как действительно умные люди молчат, когда находятся в обществе болтунов. Смущенная молчанием своего возлюбленного, Нисетта несла всякую чепуху.
— Знаешь, ты меня заставил сильно страдать у Баландье, — говорила она. — Ты не нашел для меня ни одного слова и занимался только одной Луизой. Выбирай: или ты любишь Луизу — или меня, или ты смеешься над Луизой — или надо мной. Отвечай же!
— Если бы я смеялся над тобой, то сейчас меня не было бы здесь.
— Это еще не довод. Хочешь знать, почему я тогда удержала Луизу? Так как ты имеешь право принимать меня за самую недостойную женщину на свете, то я скажу тебе, что удержала Луизу потому, что твоя любовь к ней заставляет меня страдать. Или ты любишь меня, или не любишь. Если первое, то ты должен понимать, насколько для меня неприятно твое отношение к Луизе.
— Я люблю тебя.
— Почему ты смеешься? Пожалуйста, не смейся, так как ничто в мире не может так рассердить меня, как мысль, что надо мной смеются.
— Я смеюсь не над тобой.
Несколько минут продолжалось молчание, во время которого Нисетта вертела головой по сторонам и улыбалась всем, кто обращал на нее внимание. Она надеялась, что Поль сделает какое-нибудь замечание, но он, казалось, не замечал этого.
— Послушай, — снова заговорила Нисетта, утомившись строить глазки, — меня оскорбляет, что ты удивился, когда увидел меня хорошо одетой.
— Что за глупости ты говоришь?