В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее.
«Да, я мучаю их, – подумал он. – Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», – подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал:
– Уведи… жалко… и тебя… – Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.
И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто, – подумал он. – А боль? – спросил он себя. – Ее куда? Ну-ка, где ты, боль?»
Он стал прислушиваться.
«Да, вот она. Ну что ж, пускай боль».
«А смерть? Где она?»
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
– Так вот что! – вдруг вслух проговорил он. – Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом реже и реже стало клокотанье и хрипенье.
– Кончено! – сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, – сказал он себе. – Ее нет больше».
Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер.
Хаджи-МуратПредисловие «Полки»
Кавказский воин, перешедший на сторону врага, – идеальный герой для размышлений позднего Толстого о жизнестойкости и о развращающей силе власти. Последняя большая художественная вещь и в каком-то смысле завещание Толстого.
«Хаджи-Мурат» – история аварского полевого командира, который во время Кавказской войны переходит на сторону русских. С их помощью он рассчитывает вызволить свою семью, захваченную имамом Шамилем[34], но вскоре сам становится пленником имперской администрации, решается на побег и гибнет в перестрелке. «Хаджи-Мурат» – одно из последних произведений Толстого, итоговое высказывание писателя о личной свободе и о том, что ее подавляет. Это безжалостная характеристика российской колониальной политики, которая опирается на задокументированные факты. А еще – триумф художественного метода, позволяющего автору с одинаковой глубиной описывать боевые столкновения и светские приемы, солдат и вождей, русских и горцев, жизнь и смерть.
С 10 августа 1896 года – когда Толстой начал писать «кавказский рассказ» под названием «Репей» – до 19 декабря 1904 года, когда он внес последние изменения в XXIII главу книги, которая теперь называлась «Хаджи-Мурат».
Работа над повестью продвигалась с большим трудом; три года – с 1899-го по 1901-й – Толстой вообще не притрагивался к тексту. В основном это было связано с тем, что в то время писатель был занят романом «Воскресение» (1899), драмой «Живой труп» (1900) и публицистикой. Другая причина – усложнение первоначального замысла: в орбиту повести о побеге и смерти Хаджи-Мурата попали крупные исторические лица – Шамиль и Николай I, что потребовало дополнительных разысканий.
Толстой регулярно упоминал книгу в своих дневниках: восторг («Писал очень хорошо две главы») сменялся разочарованием в себе («Плохо работал. Опять расстрясся»), удовольствие от возвращения к беллетристике («Когда кончил, то захотелось продолжать художественную работу») – стыдом за потраченное время и усилия («Совестно писать пустяки»). Писатель то порывался совсем бросить «Хаджи-Мурата», то возвращался к нему, по много раз отделывая разные фрагменты: так, первые тринадцать глав книги переписывались пять раз, а пятнадцатая глава, посвященная Николаю I, – восемь. «Хаджи-Мурат» оказался самым мучительным текстом Толстого – и самым сокровенным: он не расставался с рукописью до 28 октября 1910 года, своего последнего дня в Ясной Поляне.
Один из черновиков XXII главы «Хаджи-Мурата»[35]
Как и «Война и мир», «Хаджи-Мурат» – стереоскопическое изображение реального военного конфликта: противостояние Российской империи и Северо-Кавказского имамата[36] описано с разных точек зрения – глазами солдат и генералов, мужчин и женщин, из Петербурга и с передовой. Толстой забирается в голову тем, кто принимает решения, и обнаруживает за их судьбоносными поступками эмоциональную изнанку – борьбу явных желаний и потаенных страхов, столкновение рационального и подсознательного.
Словно «Воскресение», «Хаджи-Мурат» – пример фундаментальной, остраняющей критики государственных институтов. Толстой не только рассказывает историю героя, но и разоблачает общие места о власти и правосудии, демонстрируя повседневную жестокость аппарата насилия. Одно из следствий этой установки на экстремальную откровенность – крайне натуралистичное и беспрецедентное для русской классики описание убийства Хаджи-Мурата.
Литературовед Владимир Туниманов назвал «Хаджи-Мурата» и раннюю повесть Толстого «Казаки» «кавказской “рифмой”», соединяющей разные этапы жизни писателя. В обоих случаях автор работает с региональным контекстом с тщательностью этнографа и жаром публициста: он на разных уровнях исследует устройство кавказской культуры и намечает конфликт цивилизации (метрополии) и природы (непокорных окраин).
Хунзахская крепость, Дагестан[37]
1890-е годы – полноправное возвращение Толстого в литературу как бы на новых основаниях: после долгого перерыва он снова испытывает потребность в развернутом художественном высказывании, которое бы позволило ему изложить свои идеи в популярной форме. В этом смысле можно сказать, что «Хаджи-Мурата» предвосхитили другие произведения, написанные Толстым в это десятилетие, – от «Плодов просвещения» (1890) и «Дьявола» (1890) до «Сна молодого царя» (1894) и «Хозяина и работника» (1895).
Тема повести определенно связана с перипетиями толстовской биографии. 21 февраля 1895 года он объявил жене о желании уйти из дома: они повздорили из-за того, что писатель отдал «Хозяина и работника» в журнал «Северный вестник», лишив семью доходов от произведения. Через два дня умер их последний – и особенно любимый – ребенок, шестилетний Ваня. Толстой записал в дневнике: «В первый раз в жизни я чувствую безвыходность». Два мотива – уход из семьи и тревога за детей – соединились в письме, которое писатель хотел оставить на прощание Софье Андреевне в июне 1897 года, и в «Хаджи-Мурате».
Наконец, Толстой провел огромную исследовательскую работу. «Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности», – сказал он Ивану Корганову, который ребенком видел Хаджи-Мурата и поделился с автором своими воспоминаниями. Следуя этому принципу, писатель освоил обширный – по меньшей мере 172 сочинения – круг источников. Назовем самые главные: многотомный «Сборник сведений о кавказских горцах», «Двадцать пять лет на Кавказе» Арнольда Зиссермана, «Воспоминания» Владимира Полторацкого, «Плен у Шамиля» Евграфа Вердеревского, «Император Николай Первый. Его жизнь и царствование» Николая Шильдера и мемуары об императоре, подготовленные художницей Екатериной Юнге по просьбе Толстого. Помимо прочего, писатель перечитал беллетристику николаевского времени – повести Александра Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» (1832) и «Мулла-Нур» (1836), которого раньше критиковал за обилие романтических клише. Вероятно, к числу источников можно отнести и собственные сочинения Толстого о Кавказе: «Набег» (1852), «Записки маркера» (1853), «Рубка леса» (1855), «Разжалованный» (1856), «Казаки» (1862) и «Кавказский пленник» (1872).
После смерти Толстого в 1910 году его бумагами распоряжался друг и соратник писателя Владимир Чертков.
Лев Толстой и Владимир Чертков в Ясной Поляне[38]
Готовя вместе с Павлом Буланже трехтомное издание «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого» (в числе которых был и «Хаджи-Мурат»), он сам решил отдать книги властям на предварительный просмотр: это должно было обезопасить их от конфискации после публикации. Министерство двора намекало Черткову, что главным цензором Толстого хочет стать император Николай II – подобно тому, как его прадед Николай I был цензором Пушкина, – но в итоге эта обязанность была возложена на начальника Главного управления по делам печати Алексея Бельгарда.
Он обнаружил в «Произведениях» много «противозаконного». В частности, по мнению Бельгарда, в «Хаджи-Мурате» «император Николай I подвергается недопустимым, крайне грубым и оскорбительным для его памяти нападкам»; помимо прочего, «изложены в дерзостной, неуважительной форме отзывы о нем как носителе верховной власти, а также о царствовавших ранее государях и государынях».
В результате первое издание повести (Москва, 1912 год) вышло с несколькими цензурными пропусками. Глава про Николая I была сокращена более чем вдвое: четыре с половиной страницы вместо десяти. От XVII главы осталось одно предложение: «Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским».