«Суматоха и грохот ожившей платформы…»
Суматоха и грохот ожившей платформы…
Почему то запомнились: черный номер «5»
И желтые канты электротехнической формы…
Ах, зачем я пошла его провожать!
Если бы, если бы во сне это было!
Он жадно шептал: «Согласись, согласись»,
И, почти соглашаясь, «нет» – я твердила,
А за меня плакала серая высь.
Было печально, непонятно печально
Любимое лицо за стеклом wagon-lits.
На губах алел поцелуй прощальный –
Поезд спрятался вдали.
А когда я спускалась со ступенек вокзала,
Ко мне наклонился господин в котелке,
Безстыдно шепча… И на улыбку нахала
Я улыбнулась в своей тоске.
«Мне нравятся Ваши длинныя ресницы»
Мне нравятся Ваши длинныя ресницы,
И девически-нежныя щеки,
И странное сходство с когда то любимым лицом,
Теперь чужим и далеким.
Я знаю: я слишком ласкова с Вами
И, может быть, этого не надо…
Но Вы говорите его словами
И его взглядами.
Но есть сладострастие: вспоминая былое,
Вплетать в настоящее прошлаго нить…
При наших встречах со мной двое:
Вы и он, забытый.
…Помните, был так ярок электрический тюльпан.
Запоздалые извощики врывались в окно…
Кто меня целовал у стараго дивана –
Вы – или он?
Н. Львова
Москва.
Сергей Третьяков
«Восток в крови. Неистовый и грубый…»
Восток в крови. Неистовый и грубый
Он заменил стеклянно-голубой.
В накат небес уперлись дружно трубы
И жидкий дым восходит над трубой.
Восток бурлит, но воздух не колеблем;
В нем синева и свежесть всех морей.
И сизый свет скользит по черным стеблям
Таких ненужно-желтых фонарей.
Ясней резьба кирпичнаго балконца
И вот уже, безбрежность проколов.
Откуда-то подпрыгнувшее солнце
Жжет поцелуй на ребрах куполов.
«Он стоит посредине полки…»
Он стоит посредине полки,
Я ему имя дал: Кри-Кри.
Его глаза – смешныя щелки –
Грустно смотрят в жерло зари.
Хочет крикнуть – заперты губы:
Деревянный замок висит на них.
Его пугают дальния трубы
И тысячи окон домов одних.
Жмется пугливо к серым обоям,
Схвативши пальцем стенной крючок.
И иногда нам страшно обоим –
А ну как встретит зрачок зрачок?
Когда же в заре вечерней тихо
Приносят жертву дымы труб,
И по панели гуляет купчиха
С красной краской на мясе губ,
Сажусь я в кресло полон беззлобья
И, не слыша слов на панели внизу,
Слежу потаенно изподлобья,
Как бедный Кри-Кри роняет слезу.
Монументы
Где чугунные люди на гранитных пьедесталах
В замороженной позе микроскопируют момент,
Бегут, переплескиваются шапки, фуражки больших и малых
И дрожат на каркасе распятыя складки лент.
Куда? Куда? Подождите!.. Я хочу сказать вам два слова.
Примите меня, примите в растрепанный калейдоскоп.
Я тоже хочу торопиться туда, где пестро и ново.
Ах, Господи, да подождите!.. Я прищемился…
Стоп. Ну, так и не надо… Уехали в трамвае,
А я растерянно глянул на небесный брезент…
Чугунные люди, камень, фабричныя трубы-сваи,
А напротив к скамейке прилип облинялый студент.
«Зафонарело слишком скоро…»
Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взглядов и ресниц,
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шоффера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучнаго опора,
Чуть не задевшая меня.
Романс голоднаго
Небо оклеено газетами,
Земля обрюзгла.
Фонари над сумерками недопетыми
Светят тускло.
Червячком охры из тюбика
Фонарь на сырую панель…
Из четырехэтажнаго кубика
Оркестрион и хмель.
Чувствую ребро ворота
У самых ушей.
Храпенье мокраго города
Заглушило писк мышей.
Ветер качает кадилами
Дуговых фонарей вверху.
Озябшему стали немилыми
Дамы с зонтом и в меху,
Лицо слезится ненамеренно.
Куда пойдешь?
Все возможности проверены.
Все – ложь.
Сергей Третьяков
Москва
Рюрик Ивнев
«Враг! Слово: Враг! Сколько муки…»
Враг! Слово: Враг! Сколько муки
В нем. Сколько ужаса в слове: Враг!
Поцелуйте растянутыя руки
И примите из крови знак.
Пусть безумно и страшно будет,
Пусть кричат разумники: Идиот!
Помолиться бы о прошлом чуде,
Пока не выступит теплый пот.
Враг! Слово: Враг! Сколько звуков,
Сколько звуков в сочетании буква!
Я забыл железные стуки
И ослабевших я не помню рук.
И вот только помню поцелуй последний,
И вот только вижу бледный лик
И крик: жалкий привередник!
Молодой старик!
Враг! Слово: Враг! Сколько мыслей,
Сколько мыслей и сколько мук!
Пусть к кликушным я буду причислен,
Вот поцелуй мой – жестокий друг!
«Я брожу с такой глупой рожицей…»
Я брожу с такой глупой рожицей
С двенадцати ночи до двенадцати дня.
Рядом друг, который божится,
Что очень любит меня.
Забыв о многих обязанностях,
Выйдем за город. (Там, где снег).
Говорим о нашей привязанности,
О слиянии двух рек.
От катаний, скитаний усталые,
С головы и до ног в снегу,
Возвращаемся переулками маленькими
К домашнему пирогу.
«Я хочу разсказать Вам кратко…»
Я хочу разсказать Вам кратко
Мои глупыя, преглупыя мечты,
Но боюсь, что покраснеет тетрадка,
В которой я пишу и мои черты.
Я не буду говорить о многом,
О главном ничего не скажу.
Я боюсь, что вы взгляните строго
И поднимете темный абажур.
А когда электричество меня обсветит,
Когда я зажмурю от боли глаза,
Ваш проницательный взгляд все заметит,
И вы будете против, а я – за.
Рюрик Ивнев.
С.-Петербург.
Павел Широков
Подвал
Устало смотрит со стены
На пол, где брошены окурки,
Простая лампа. Тени юрко
Ушли в подобье тишины.
За столиками жадно пьют,
Беседуя чуть слышно, люди.
Покинуть только жизнь принудит
Их этот выцветший уют.
Пусть здесь табачный дым, темно
И воздух режет пьяный выкрик –
Им хорошо, они привыкли,
Душа тиха, и – все равно.
Душа тиха, но ссора, нож –
И миг спокойствия развенчан.
В паденьи стульев, в брани женщин
Звенит и вьется ниткой дрожь.
Удары, стон; боязни мгла
Слегка щекочет грудь убийцы…
И новый кандидат больницы
Лежит у грязнаго стола.
Вот что-то вниз, как серый пар,
Медлительно вползает извне…
Здесь ощутилась поступь жизни,
Еще глупей, чем сам кошмар.
Павел Широков.
С.-Петербург.
Петр Погодин
Коробочка-кораблик
Приготовили корытце.
Это море для коробочки-кораблика.
А в кораблике хранится
Груз гвоздей, матросов и кусочков яблока.
Свисни громче – ты умеешь,
Я же пальцем оттолкну его от берега.
Ну, плыви, плыви смелее –
Где попорчен бок корытца, там Америка.
Петр Погодин.
С.-Петербург.
Грааль Арельский
В трамвае
На остановках, с яростью звериной,
В трамвай, толкаясь, торопясь,
Садятся люди. И опять витрины,
Дома и фонари и уличная грязь
Мелькают в окнах сетью непрерывной.
Знакомо все – дома, дворцы, мосты.
Огни трамваев в радости призывной…
Перед Исакием в тоске застыл,
Как и всегда, на сумрачном граните
Великий Петр на скачущем коне.
К чему стремитесь и чего хотите?
Кондуктор скажет все равно: конец
Билетам красным. Снова вы уйдете
В туман холодный злобною гурьбой…
Но не отдамся жалкой я заботе;
Где мне сходить? Билет мой голубой.
Грааль Арельский.
С.-Петербург.