М. Россиянский.
Крематорий здравомыслия
Выпуск III–IV. Мезонин Поэзии. Ноябрь-декабрь 1913.
Игорь Северянин
Самоубийца
Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
Повисшую живописно над пропастью и над рекой.
Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.
Вам так надоели люди, но некуда было деться:
Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
Лицо Ваше стало бледным, и взор бирюзовый – лилов.
Как выстрел, шатнулись двери! Как крылья, метнулись фраки!
Картавила банда дэнди, но Вам показалось – горилл…
Как загнанная лисица, дрожа в озаренном мраке,
Кого-то Вы укусили и прыгнули в бездну с перил.
С.-Петербург.
От Севастополя до Ялты
Вам, горы юга, вам, горы Крыма,
Привет мой северный!
В автомобиле – неудержимо,
Самоуверенно.
Направо море; налево скалы
Пустынно-меловы.
Везде провалы, везде обвалы
Для сердца смелаго.
Окольчит змейно дорога глобус, –
И нет предельнаго!
От ската к вскату дрожит автобус
Весь цвета тельнаго.
Пыль меловая на ярко-красном –
Эмблема жалкаго… Шоффер!
А ну-ка, движеньем страстным
В волну качалковую!
Ялта. 1913. Март.
Игорь-Северянин
Хрисанф
«Нынче еще ты не умер…»
Нынче еще ты не умер,
Однако, не радуйся:
Рока раздумчивый юмор
Параболой сделает радиус.
Не предмыслишь еще никакого ты
Таинственнаго подарка,
Но вешают снова, как оводы,
Креп траура факельщики на руку.
Убийца-маньяк-парикмахер
Щекочет нас всех одинаково.
Катафалк! Кладбищенский лагерь!
Процессия приведена к вам.
«Скорбью Я скоро убью…»
Скорбью
Я скоро убью
Адовы кавалькады.
В трупах тропы.
Тропическая труба,
Скорбь моя! Байрон
Перед нею беднее горба –
В мантии гаер он.
Карлик и арлекин
Дьявола и ловеласа
К виселицам
Ввысь лицом
Человеческую расу!
Тошно душе.
Потушу,
Неоплакиваемый палач,
Пламена, и плакаты, и плач –
Кончена гончая.
Варвары? воровать
Будет из сердца отчаянье.
Самому мне самумом
Кто осмелится стать
Чаянно или нечаянно?
Город расколот и дым.
«Демон-убийца!».
Возглас безглазаго дня.
Жизни не жалко почти-что.
Братоубийством меня
Демон-убийца, почти же ты!
«Небо усталостью стиснуто…»
Небо усталостью стиснуто.
Какого декокта
Очарований и бисмута
Выпить мне, доктор?
Смерть – милосердие в чепчике –
Укусит любого.
Дьявольские скептики!
Неврастения любови!
Последнее, что я чувствую –
Эротическия комбинации.
Магией не излечусь твоей,
Магний, от галлюцинаций!
«Тарантелла тарантула!..»
Тарантелла тарантула!
А я полежу
Утомленным вандалом.
Распните меня,
Сердце снесите на тропики,
Хлопните плотныя пробки!
Распните меня.
Брызните кровь,
Механики, из насосов!
Я развратник, но не философ.
Брызните кровь.
Тарантелла тарантула!
А я полежу
Утомленным вандалом.
«В сумрак опустим…»
Посв. В. Гунвор.
В сумрак опустим
Кровавыя головы.
Пусть им
Ни медь, ни железо, ни олово
Не делают грусти.
Фосфор,
Из поцелуев и роз сфор –
мируй мою камеру!
Хитрыми сердце руками рой,
Лирика и страсть.
Этой последней не выльешь
Мюрам и мерилизам.
Очарования были-ж,
Ты – лишь
Призрак, мой нигилизм.
Хрисанф.
Paris.
Вадим Шершеневич
«Благовест кувыркнулся басовыми гроздьями…»
Благовест кувыркнулся басовыми гроздьями;
Будто лунатики, побрели звуки тоненькие.
Небо старое, обрюзгшее, с проседью,
Угрюмо глядело на земныя хроники.
Вы меня испугали взглядом растрепанным,
Говорившим: маски и Пасха.
Укушенный взором неистово-злобным,
Я душу вытер от радости насухо.
Ветер взметал с неосторожной улицы
Пыль, как пудру с лица кокотки. Довольно!
Не буду, не хочу прогуливаться!
Тоска подбирается осторожнее жулика…
С небоскребов свисают отсыревшия бородки.
Звуки переполненные падают навзничь, но я
Испуганно держусь за юбку судьбы.
Авто прорывают секунды праздничныя,
Трамваи дико встают на дыбы.
Землетрясение
Небоскребы трясутся и в хохоте валятся
На улицы, прошитыя каменными вышивками.
Чьи-то невидимые игривые пальцы
Щекочут землю под мышками.
Набережныя протягивают виадуки железные,
Секунды проносятся в сумасшедшем карьере –
Уставшия, взмыленныя – и взрывы внезапно обрезанные
Красноречивят о пароксизме истерик.
Раскрываются могилы и, как рвота, вываливаются
Оттуда полусгнившие трупы и кости,
Оживают скелеты под стихийными пальцами,
А небо громами вбивает в асфальты гвозди.
С грозовых монопланов падают на землю,
Перевертываясь в воздухе, молнии и пожары.
Скрестярукий любуется на безобразие,
Угрюмо застыв, Дьявол сухопарый.
«Вы вчера мне вставили луну в петлицу…»
Вы вчера мне вставили луну в петлицу,
Оборвав предварительно пару увядших лучей,
И несколько лунных ресниц у
Меня зажелтело на плече.
Мысли спрыгнули с мозговых блокнотов.
Кокетничая со страстью, плыву к
Радости, и душа, прорвавшись на верхних нотах
Плеснула в завтра серный звук.
Время прокашляло искренно и хрипло…
Кривляясь, кричала и, крича, с
Отчаяньем чувственность к сердцу прилипла
И, точно пробка, из вечности выскочил час.
Восторг мернобулькавший жадно выпит…
Кутаю душу в меховое пальто.
Как-то пристально бросились
Вы под Пневматическия груди авто.
«В рукавицу извощика серебряную каплю пролил…»
В рукавицу извощика серебряную каплю пролил,
Взлифтился, отпер дверь легко…
В потерянной комнате пахло молью
И полночь скакала в черном трико.
Сквозь глаза пьяной комнаты, игрив и юродив,
Втягивался нервный лунный тик,
А на гениальном диване – прямо напротив
Меня – хохотал в белье мой двойник.
И Вы, разбухшая, пухлая, разрыхленная,
Обнимали мой вариант костяной.
Я руками взял Ваше сердце выхоленное,
Исцарапал его ревностью стальной.
И, вместе с двойником, фейерверя тосты,
Вашу любовь до утра грызли мы
Досыта, досыта, досыта,
Запивая шипучею мыслью.
А когда солнце на моторе резком
Уверенно выиграло главный приз –
Мой двойник вполз в меня, потрескивая,
И тяжелою массою бухнулся вниз.
Вадим Шершеневич.
Москва
Сергей Третьяков
«Мы строим клетчатый бетонный остов…»
Мы строим клетчатый бетонный остов.
С паучьей ловкостью сплетаем рельсы.
Усните, слабые, в земле погостов,
И око сильнаго взглянуть осмелься!
Мы стекла льдистыя отлили окнам,
В земле и в воздухе мы тянем провод.
Здесь дым спиралится девичьим локоном.
Быть островзглядными – наш первый довод.
Нам – день сегодняшний, а вам – вчерашний.
Нам – своеволие, момент момента,
Мы режем лопасти, взвиваем башни,
Под нами нервная стальная лента.
Швыряем на землю былые вычески.
Бугристый череп наш – на гребне мига.
Нам будет музыкой звяк металлический,
А капельмейстером – хотенье сдвига.
В висках обтянутых – толчки артерий…
Инстинкт движения… Скрутились спицы…
Все ритмы вдребезги… И настежь двери…
И настоящее уже лишь снится.
Лифт
Вы в темноте читаете, как кошка,
Мельчайший шрифт.
Отвесна наша общая дорожка,
Певун-лифт.
Нас двое здесь в чуланчике подвижном,
Сыграем флирт!
Не бойтесь взглядом обиженным
Венка из мирт.
Ведь, знаете, в любовь играют дети!
Ах, Боже мой!
Совсем забыл, что Ваш этаж – третий,
А мой – восьмой.
Безоблачное небо
Охотничий рожок:
До-ми, до-соль, до-до!
Ты сделаешь прыжок.
Evviva! Я в пальто.
Мороз, мороз, мороз!
Скажи, который час! –
Ах, голубой вопрос!..
Ответ? Сейчас, сейчас!
Фелука в парусах…
По снегу горностай…
А в голубых лесах:
«Перекатай-… атай!..»
Итти светло
Остановить. Спросить. Узнать.
Острить зрачки.
Дорогу дай! Нашел? Истрать!
В клочки! В клочки!
Снять шляпу солнцу. Сотни глаз
С нахвату взять.
Набросок. Штрих. Монах. Ловлас.
Отец и зять.
Отдашь? Беру и все и часть
И труб и цитр.
Все краски влажныя украсть
Со всех палитр.
Прибой! Волна в волну! Враздробь
Стремглав и ниц.
Кого схватила оторопь?
Миганье спиц.
Продраться. Выпачкать пальто.
Алло. Алло.
Дорогу дайте. Ни за что. Итти светло.
«Мы чаю не допили…»
Мы чаю не допили,
Оставили тартинки.
На быстром Опеле
На пляж, на пляж.
Белеют в синеве пески,
В воде паутинки.
Гитары вдребезги,
Мир наш, мир наш.
Сирена неистово
Взывает с испугом.
Пространства чистаго
Мильоны верст.
Пейзажи взморских сумерок
Заходили кругом.
Мы все без нумера,
Нас только горсть.
Колей и выдолбин
Не стало на дороге.
Сквозь воздух выдолбим
Мы корридор.
Шарахнулись лошади,
Вздрогнул месяц трехрогий.
Вы-ль запорошите
Наш метеор.
Сергей Третьяков
Москва