Долго летала она по лесу, выбирала красивое дерево. Выбрала березу, прямоствольную, упругую. Свила среди ее ветвей гнездышко из тоненьких прутиков, выстелила дно его пухом. Примерилась: удобное гнездышко, хорошо в нем будет птенцов высиживать. И положила в него четыре яичка.
— Выведу птенцов и буду жить большой семьей, — сказала сама себе кукушка и села на яички.
День посидела на них, другой, скучным ей это занятие показалось. Задумалась кукушка: сейчас вот она на яичках сидит, потом, когда вылупятся птенцы, кормить их надо будет. И так день за днем, неделя за неделей — все лето. Ни полетать, ни порезвиться.
— Нет, я не такая дура, чтобы молодость свою в гнезде просидеть. Детей иметь хорошо, но лучше их иметь уже большими, чем самой выращивать.
С этими словами выпрыгнула кукушка из гнезда, взяла яичко и полетела с ним к жене кобчика. У кобчика в гнезде пять яичек. «Ничего не сделается с его женой, если она посидит на шести», — рассудила кукушка и, когда отлучилась на минутку из гнезда жена кобчика, подложила ей в гнездо свое яичко.
Так по одному разнесла кукушка по чужим гнездам свои яички и летает по лесу довольная: выведутся ее птенчики, соберет она их всех возле себя и будет жить с ними большой семьей.
Весело провела кукушка весну. То, смотришь, уговорит сизого голубя соловьев с ней на зорьке послушать, то, глядишь, затеет с красавцем кобчиком игру в пятнашки, то улетит к Лысой Горе полюбоваться, как тюльпаны цветут.
Лето тоже было веселым. И не вспомнила за все это время кукушка про своих птенцов. А тут и осень подошла. Птицы шумными стаями кружили над лесом, готовили птенцов к отлету. Все были заняты серьезным делом, играть больше с кукушкой никто не хотел, и она почувствовала
себя одинокой. Грустно ей стало, и она решила отыскать своих детишек.
Она полетела к гнездам, куда весной подложила свои яйца, но гнезда были пусты. Кукушка заглядывала в темные дупла,звала:
— Детки!
Прислушивалась, но никто не откликался на ее зов. Тогда она летела дальше, снова звала и снова слушала. Один раз в огромной птичьей стае ей повстречался взрослый кукушонок. Она спросила его:
— Не ты ли мой сын?
— Нет, — ответил он, — вон мои папа с мамой, — и указал на кобчика и его жену.
Это был ее сын, но он ее не узнавал. Кукушка почувствовала себя еще больше одинокой и полетела над лесом, скликая своих потерянных детей:
— Ку-ку! Ку-ку!
Звала долго, тоскливо:
— Ку-ку! Ку-ку!
Но никто из ее детей не знал ее голоса, и никто на него не отозвался. Птицы уже потянулись к югу. Вокруг было тихо, печально. И, увидев, что она осталась совсем одна, кукушка заплакала. Она летала по лесу и плакала. И там, где падали на землю ее горячие слезы, выросли на следующую весну алые цветы, которые стали зваться кукушкины слезки.
КРЕМЕШКИ
В Гореловском лесу есть Родничок. Сейчас он уже постарел, ряской покрылся, угрюмый, одинокий, а бывало... Бывало, к не-| му каждое утро приходила в гости белка Рыжее Ушко. Ах, если бы вы видели, какая это была белка! Сама маленькая, глазки кругленькие, а хвостик пушистый. Придет она, бывало, сядет на бережок, свесит ножки и скажет ласково так, нежно:
— Здравствуй, Родничок. Как поживаешь?
— Замерз маленько, а так ничего, — ответит Родничок и — ЖУР, жур — от камушка к камушку, от кустика к кустику, под мосток через дорогу, напрямик по лугу бежит к речке.
А Рыжее Ушко смотрит на него и говорит: -—
— А я тебе кремешков принесла. Лoви — и достанет из-за щеки кремешок.
Поймает Родничок кремешок, булькнет, пустит круги и — кремешок под водой. Булькнет еще раз, пустит круги и — второй скроется. А Рыжее Ушко хлопает лапками и говорит
— Ой, как красиво!..
— Как же, красиво... — журчит Родничок и запевает песню:
Я с утра до заката,
И весной и зимой,
В брызгах солнечных радуг Бьюсь веселой струей.
Надо мною о сосну
Пестрый дятел стучит,
Белка Рыжее Ушко,
Свесив ножки, сидит.
— Хорошо, ой, как хорошо! — восклицает Рыжее Ушко и достает из-за щеки новый кремешок.
— Хо-ро-шо, — булькает Родничок, и Рыжее Ушко видит, как на дне его шевелятся кремешки. Много кремешков. Красные, синие, коричневые. Красиво!..
Родничок журчит. Рыжее Ушко машет лапками. И обоим хорошо, и обоим весело.
Но вот Рыжее Ушко вышла замуж и перебралась жить в другую рощу. И, кажется, ничего в лесу не изменилось. Все так же по утрам выкатывается из-за горы солнышко. Прибегают с лукошками ребятишки за ягодами. Но больше никто не приходит к родничку и не бросает в него красивые кремешки.
Много времени прошло с той поры, как Рыжее Ушко вышла замуж,
а Родничок все ждет, не вернется ли она. Постарел, травой зарос, ряской покрылся. Одичал. Иногда почудится ему голос ласковый такой, нежный:
— Здравствуй, Родничок! Как поживаешь? Встрепенется Родничок. Засияет радостью. Отмахне!
волной в сторону зеленую ряску, скажет:
— Ты пришла все-таки...
Но глянет — нет вокруг никого, только зеленые ножи осоки торчат по берегам — и запечалится. И лежит между берегов тихий-тихий. Прислушивается: не идет ли, не шуршат ли ее шаги. Но шагов не слышно, никто не идет.
КАРАСЬ И КАМЫШОВОЕ ОЗЕРО
Плохо жилось Карасю в Камышовом озере: ни ракушек в тине, ни личинок в воде. А тут еще щуки по целым дням охотятся, того и гляди, угодишь к какой-нибудь в зубы. «Нет, — решил он, — надо перебираться в другое озеро. И немедленно».
И поплыл Карась с товарищами прощаться. Окружили они его, ахают, плавнички в стороны разводят:
— Да ты что? С ума сошел? Жить тебе надоело? Дорога вон большая какая. В момент пропадешь. Или щуки изловят, или заблудишься где.
И пошла у Карася голова кругом. В самом деле, о до-роге-то он и не подумал. Поднимется откуда-нибудь со дна щука и скажет: «Пришел-таки, а я ждала, ждала тебя...» Опять же, новое место. Кто его знает, как там будет. Тут он хоть и не совсем хорошо, да устроился, а там — ни угла своего, ни товарищей. Переночевать и то негде будет.
И остался Карась в Камышовом озере. А еды с каждым годом все меньше становится. Не живет, а мучается: сегодня — не доел, завтра — не доспал. Тощий стал, страшный — чешуя да кости. Под глазами морщинки залегли, стареть Карась начал. Поглядел на него как-то Ерш и говорит :
— Разве на нашем озере свет клином сошелся? Я ухожу. Пойдем со мной. Хуже, чем здесь, не будет.
Усмехнулся Карась: дескать, куда уж хуже. За всю жизнь раза два только досыта наедался. И повернулся к жене — к этому времени жениться успел Карась:
— Поплывем, а? Втроем любую дорогу одолеть можно. У жены от страха даже плавничок на спине дыбом
встал:
— И что ты все заладил: поплывем да поплывем. Нам ли, карасям, о других озерах думать? Ему, Ершу, хорошо: у него вон иглы какие. Он и на чужбине постоять за себя сможет. А ты? И сам пропадешь, и семью загубишь. Не надо на рожон лезть. Если быть ему, счастью, так оно тебя и здесь найдет.
И пошла опять у Карася голова кругом. И хочется ему с Ершом в другое, озеро пойти, и боязно: вдруг там еще хуже будет. Тут хоть и мало личинок, зато ему каждый уголок знаком: знает, где искать, а на чужбине и впрямь погибнуть недолго.
Опять же и про счастье правильно жена сказала: если быть ему, так оно и сюда придет. Долго ждал, а немножко уж подождет. А то придет к нему счастье в Камышовое озеро, а его нет здесь. И скажет счастье: «Значит, Карась не нуждается во мне». И не пойдет к нему больше.
И остался Карась в Камышовом озере. И дожил до самой смерти, не ведая радости, не зная счастья. Все мечтал о другом озере, а пойти к нему не решался — смелости не хватало оторваться от насиженного места. А когда пришло время умирать, сказал самому себе:
— Пойду погляжу хоть, какое оно там, озеро другое.
Приплыл Карась в соседнее озеро, смотрит и глазам своим стареньким не верит — богатство-то какое: и ракушки в тине! и личинки в воде! И сама вода чистая-чистая, без единой щуки. А караси плавают вокруг сытые, раздобревшие, так прямо и лоснятся от жира.
— О, — развел Карась слабеющие плавнички, — радость-то какая.
Радость действительно была великая, да только мало осталось радоваться Карасю: жизнь-то уж была позади. Выкатилась у Карася из правого глаза и слилась с чужой озерной водой крошечная слезинка. Вздохнул Карась: не надо, оказывается, ждать, когда счастье придет к тебе. Надо идти к нему, искать его. Счастье, оказывается, приходит только к идущим.
МЕДВЕДЬ СПИРИДОН
Лежал у себя в берлоге медведь Спиридон и вздыхал. Утром сегодня вышел он, как ^всегда, на прогулку, и встретился ему на тропинке в орешнике Мишатка. Год назад Мишатка косолапил по лесу маленький, кургузый. Кат£то сказал ему у водопоя медведь Спиридон:
— Какой ты клоп еще, Мишка. Если дать тебе легонькую затрещину, то разыскивать тебя нужно будет за тридевять земель. А ведь тоже медведем зовешься.
Это было в прошлом году.
Собственно, в прошлом году все иным было. Шел, бывало, медведь Спиридон по лесу, расступались перед ним другие медведи, силу его чувствовали. А он пройдет в дубовую рощу, окинет взглядом кряжистые дубы и скажет с гордостью:
— Мне под стать!..
Это было в прошлом году.
А сегодня вышел медведь Спиридон на прогулку, смотрит : идет ему навстречу Мишатка — косая сажень в плечах. А лапищи широкие, когтистые. Уж если даст затрещину, то уж второй раз и бить нечего будет.
Дрогнул медведь Спиридон: что, если Мишатка не захочет ему уступить тропу и скажет: «Я теперь сильнее, сходи с тропы»? И закачаются деревья в лесу, и все пойдет кругом — так будет стыдно медведю Спиридону.
А Мишатка уже совсем рядом. Смотрит, шельма, в самые глаза и улыбается. Заволновался медведь Спиридон.