— Старая песня, — кивнул я.
— Угу. Так вот. Я первый начал торговать стероидами, и первый столкнулся с проблемами их приема. В библиотеке я проштудировал все книги по биохимии, какие смог найти, и постепенно понял, в чем корень зла.
— И в чем же?
— Человеческий организм отторгает химию, так же как и занозу в заднице, засунутую туда насильно.
Я недоверчиво хмыкнул.
— Мы жрем восстановленную химию каждый день — и ничего, до сих пор не загнулись.
Саймон попытался улыбнуться, но у него это получилось криво и жалко.
Возможно, в этом был виноват мой кастет, который я все еще задумчиво крутил на указательном пальце.
— Только не в случае с анаболиками. Человек, как таракан, приспосабливается ко всему, в том числе и к самой вредоносной химии. Но половые гормоны делают человека человеком, и в этом случае химия падает лапками кверху. Вместе с тем, кто ее себе колет. Собственные половые гормоны вырабатываются тремя органами — твоими яйцами, надпочечниками и гипофизом — куском твоих мозгов. И как только ты начинаешь колоть искусственные гормоны в количествах, превышающих нормальные потребности организма, синтез твоих собственных гормонов начинает потихоньку загибаться. А вместе с ним потихоньку загибаются органы, которые ответственны за этот синтез.
— То есть яйца, надпочечники и мозги.
— Типа того. И еще печень — главный фильтр организма, неспособный справиться с лавиной токсинов, возникающих в процессе усвоения стероидов организмом.
— Мило. И что же делать?
— Можно качаться натурально. Лет через пять-десять, может быть, чего-то и достигнешь.
— Но у меня результат попер после трех месяцев занятий!
— И ты сразу стал похож на Мистера Совершенство Объединенных охраняемых поселков? Того самого сержанта полиции, чемпиона среди профессиональных бойцов Периметра, который любит позировать перед единственной сохранившейся видеокамерой?
Вместо ответа я убрал кастет в карман.
— И чего ты предлагаешь?
— Я создал универсальный анаболик, — просто сказал Саймон. — Он еще недоработан, но за четыре месяца из жирного ленивого ублюдка я сделал призера чемпионата Охраняемых поселков. И почти без побочных эффектов, не считая приступов агрессии, вызванных избытком гормонов. Но от этого уж никуда не деться.
«Жирного ленивого ублюдка» я старательно пропустил мимо ушей, одновременно подавив желание от души треснуть по белесой морде. Ей бы и без кастета мало не показалось.
— Так в чем соль?
Саймон откинулся на спинку кресла, одновременно расцепив пальцы.
Подумав некоторое время, он осторожно положил ноги на стол.
— Это ты о том, почему нет побочных эффектов? Помнишь, я в первый раз подошел к тебе в зале? Ты тогда явно толкал не свой вес.
— Было дело, — хмыкнул я.
— Ты был явно чем-то расстроен. Так?
Я промолчал. Про Джилл вспоминать не хотелось. Просто было незачем вспоминать.
— Вижу, что я не ошибся. Твои яйца, мозги и надпочечники тогда бурлили как кипяток в чайнике и с избытком выбрасывали в кровь тот самый тестостерон, который был нужен для того, чтобы толкнуть нереальный для тебя вес. Твой тестостерон, родной, не химический. Адская смесь — тестостерон, плюс адреналин, плюс эндорфины — гормоны наслаждения. Признайся, такая тренировка была тебе непривычно по кайфу?
Тот день вспомнился, как будто это было вчера. Вернее, утро после того дня. На следующий день после той тренировки я проснулся от адской боли в квадрицепсах и еще пару дней ходил на полусогнутых. Но на самой тренировке всю свою горечь и злобу я от души выместил на платформе. И это, действительно, было в кайф.
— Ну допустим.
— А представь, если б такие тренировки были бы каждый день.
— Да я бы сдох давно!
— И если бы такого тестостерона в твоей крови становилось все больше и больше? Больше, чем твой организм способен выработать. Причем натурального. Человеческого.
До меня потихоньку начало доходить.
— Ты хочешь сказать…
— Именно.
— Так… Ты мне колол…
— Правильно. Чужую сперму. Только химически адаптированную под твой состав крови и твой обмен веществ до твоего натурального тестостерона.
Меня начало слегка подташнивать.
— Но… Где ж ты брал доноров? Причем с кучей таких переживаний?
— А вот это довесок к твоему «я тебе плачу…». Знаешь, какого экстерьера нужна баба, чтобы ублажить бойца Периметра после боя с мутантами? И при этом умудриться собрать в пробирку плод его агрессии? И сколько все это вместе может стоить?
Тошнота несколько улеглась, но на желудке все равно было тоскливо.
— Ты конченый урод, — сказал я. — И извращенец к тому же.
— Я исследователь, — усмехнулся он. — И, как любой нормальный исследователь, ради своих экспериментов я способен на многое…
Я скривился, как от зубной боли.
— …так же, как и ты — ради своих, — добавил Саймон. — Цель у нас одна — результат, причем любой ценой. Разница только в ярлыках, которые мы навешиваем на средства его достижения.
Все это было очень мудрено, но, надо признать, справедливо. Иначе какого дьявола я сюда приперся? Можно, конечно, покривляться перед самим собой, мол, пришел выяснить правду и наказать урода, чтоб другим неповадно было… Но особо кривляться было некогда. И я перешел к делу.
— Мне нужно еще.
Саймон рассмеялся и вытянул свои мосластые ноги на всю длину стола, пихнув при этом стоптанной подошвой набитую доверху пепельницу. Верхний окурок упал на стол, прокатился до края, помедлил мгновение и свалился мне на штанину. Этого я тоже не заметил.
— И побольше.
— Лавочка закрывается, — грустно сказал Саймон, закончив смеяться. — Мне на хвост села полиция Объединенных поселков. У них ничего нет на меня, но они что-то подозревают. Работа у них такая. Своя сперма у этих служебных крысопсов наверняка давно кончилась, и теперь они присматривают за чужой…
Он говорил что-то еще, но я не слушал.
Это был конец. Конец всему. Жизнь потеряла смысл. Зачем жить, если путь вперед окончен? Мне никогда не стать первым… Скоро мои мышцы начнут сдуваться, как проколотые воздушные шары, и восхищенные взгляды моих почитательниц постепенно превратятся в презрительные. Больно быть просто толстым, но таких много среди гражданских на Побережье, и на них никто не обращает внимания. Во много раз больнее снова становится таким, как раньше. Этого не прощают. И, прежде всего, я сам не прощу себе этого…
Окурок восстановленной сигареты сиротливо висел на моей штанине, цепляясь фильтром за микроскопические ворсинки ткани. Я хрустнул кулаками. Что-то нарушилось в сцепке, и окурок упал на пол, ткнувшись опаленной мордой в давно не мытый пол.
Я поднял голову.
— И что теперь?
Саймон молчал.
— Так что мне теперь делать, черт тебя побери?!!!
Саймон ухмыльнулся. Но глаза его не смеялись. Сейчас они были похожи на черные дырки в стволах полицейских «Бульдогов».
— Это зависит от того, — медленно сказал он, — насколько ты готов продать свою душу дьяволу.
Я был готов. На все сто процентов.
Сезон отдыхающих сук подходил к концу. Погода портилась. Все чаще ближе к вечеру над Побережьем начинал носиться противный ветер, склизкий как медуза и так же мерзко жалящий невидимыми щупальцами в открытые части тела.
А по ночам частенько штормило море. Не особо серьезно, балла эдак в три-четыре, но по утрам уборщики уже при всем желании не успевали приводить в порядок пляжи — такие кучи всякого дерьма вываливала на них стихия.
Но бывало и по-другому. Без шторма. Просто ночь, ветер, завывающий так, что по шкуре мороз, пустынный пляж, утонувший во мраке, слабо освещенный висячим фонарем пятачок около спасательной будки, включающий в себя кусочек пляжа и немного моря, ритмично протягивающего черные водяные щупальца к фигуре человека, сидящего на камне.
Это, конечно, был Френк. Как я уже говорил, Френк любил море. Причем в любых его проявлениях. Я ничуть не удивился, когда в такую проклятую ночь увидел его спину. Спасатель восседал на круглом камне, лежащем возле спасательной будки. Более того, я ожидал и очень надеялся его там увидеть. Я даже загадал — если он там, то все будет о'кей.
«Все будет…»
Ветер выл так, будто на небо забросило громадную стаю крысособак и кто-то заставил мутантов оплакивать на крысособачий манер всех когда-либо преставившихся покойников. Короче, было жутковато. И, честно говоря, дело даже было не в ветре, и не в ночи, и не в моем воображении, развлекающемся с крысособаками и покойниками.
Слишком уж неподвижно сидел на камне Френк, затянутый в черную штормовку и накрывшийся сверху капюшоном. В какой-то старой книжке была картинка, где в похожий балахон одевали приговоренных к казни…
«А в другой книжке в таких балахонах разгуливала инквизиция», — подумал я.
Мое воображение мигом организовало мне повторный просмотр сцены на чердаке. В деталях. И, естественно, ухмыляющуюся физиономию Френка, пускающего дым в лицо Джилл.
«А через пару месяцев ты снова станешь уродом…»
Я отчетливо услышал эти слова. Так, будто кто-то стоящий совсем рядом за моей спиной произнес их мне в затылок.
Я обернулся.
Сзади меня был только смутный силуэт моей диетической закусочной, наполовину переваренный темнотой ночи.
«Ты так скоро рехнешься…»
Это когда-то сказал мой повар Билл. Похоже, его слова начали сбываться.
Френк продолжал неподвижно сидеть на камне. А я стоял сзади него в десяти шагах и осязал ветер, жалящий меня в открытую шею.
Десять шагов…
«Ты просто боишься…»
Мое воображение работало как никогда. Теперь это был издевательский голос Саймона. Похоже, сейчас я имею удовольствие чувствовать на своей шкуре то, что ощущают убийцы-новички, вышедшие в первый раз на настоящую работу.
«Трудно становиться мужчиной по-настоящему? Давай, тебе понравится. Это покруче, чем кувыркаться с бабами или до одурения толкать ногами железку…»