Вход в сам дом находился метрах в двадцати правее, просто его было сложно заметить под несколькими слоями густой паутины, что оплела пустой дверной проем. Но мне стало любопытно – что это за картинная галерея такая была здесь в незапамятные времена? Я и сам некоторым образом человек, причастный к искусству, – не в смысле, что стреляю с душой, творчески подходя к убийству всяких гадов, а к тому, что имею привычку описывать свои похождения. При случае даже в издательство отправляю свои рукописи – конечно, когда оказываюсь в своем мире… А потому весьма интересуюсь творчеством других людей, и живописью в частности. Исходя из чего и решил я, что, если зайду в заброшенную галерею минут на пять, большой беды не будет.
Стальная дверь в помещение была хоть и покосившейся, но вполне себе надежной. Просто не особо надежный электронный замок рассыпался от времени, и оказалось достаточно потянуть за облезлую ручку, чтобы дверь отворилась с ужасным скрипом.
Пройдя через короткий коридор, заваленный лепестками облупившейся штукатурки, я оказался в довольно просторном квадратном помещении, потолок которого подпирали мощные колонны. Бетон на большинстве из них раскрошился, обнажив переплетения ржавых арматурин, но пока еще колонны справлялись, словно древние, смертельно раненные титаны из последних сил держа на себе тяжеленный потолок. Когда-то были здесь и легкие перегородки, но время вместе с сыростью сделали свое дело – от перегородок остались лишь едва различимые линии на полу, присыпанные потемневшей от времени гипсокартонной пылью.
Некогда крашенные в белый цвет бетонные стены тоже выглядели не лучшим образом. Во многих местах краска облупилась, порой и отвалилась вместе с кусками штукатурки, обнажив растрескавшийся бетон, кое-где скрепленный волокнами крыш-травы, тонкими и прочными, словно стальные тросы.
Но что удивительно – на этих убитых стенах висели картины. Без малейших признаков ущерба, словно их написали только вчера. Обрамленные в золоченые рамы, поражающие взгляд яркостью красок и буйством фантазии неведомого художника, откуда-то слишком много знающего об этом мире. Вот огромный биоробот «Маунтин А14», пробирающийся меж разрушенных зданий. Вот сиам, перевитый собственными щупальцами и разинувший страшную пасть в жутком оскале. Вот матка потолочника, одно из самых ужасных созданий этого мира, порождающее человекообразных монстров, ненавидящих все живое. Вот кремлевский дружинник верхом на фенакодусе, в броне и при оружии, нарисованный настолько детально, что кажется живым…
Но больше всего меня поразила картина, на которой был изображен сталкер, отбивающийся от монстров посреди болота. В одной руке у воина сверкающий нож, во второй он сжимает отсеченную лапу кошмарного мутанта. А рядом со сталкером – девушка. В ее руках автомат, из которого она ведет огонь по врагам из положения с колена. И глаза у нее светлые… Даже светлее платиновых волос, рассыпавшихся по плечам…
Я стоял на месте, словно громом пораженный. Да, это Зона, в которой случаются самые разные аномалии. Да, любой сталкер скажет вам, что есть у Зоны свой, иррациональный, неподвластный нашему пониманию разум, и подтвердит, что вполне могла она сохранить в нетронутом виде картины, изображающие ее… Но сейчас я вполне определенно смотрел на себя самого, изображенного на холсте, на Анью, на ее автомат, плюющийся огнем, и осознавал, что в правом углу картины есть маленькая незаметная завитушка – роспись автора. И дата создания этого полотна. «07.07.2014». То есть, не вчера и не позавчера оно было создано, а двести лет назад, может, в этом мире, а, может, в какой-то другой вселенной Розы миров. И вряд ли я когда смогу понять, как так получилось, что на моем пути я встретил изображение самого себя и девушки, которую мне еще предстояло спасти…
Воспоминание об Анье словно вывело меня из ступора. Я зажмурился, тряхнул головой, с силой протер глаза и открыл их снова…
Передо мной снова была та же самая стена, с ржавыми потеками, трещинами и рваными ранами, потемневшими от времени. И не было на той стене картин, лишь чуть более светлые прямоугольники на грязно-белом фоне отмечали те места, где они некогда висели. Грязно-светлые пятна и кучки праха внизу – все, что осталось от шедевров гениального художника…
Хотя нет, не всё. Далеко не всё. Пусть развалятся здания, пусть целые миры сгорят в пламени войн, пусть превратятся в прах люди и их воспоминания. Но Зона помнит всё. И однажды непременно покажет достойному путнику великолепные творения мастера, которые, однажды написанные, никогда уже не превратятся в серую пыль на подошвах вечности…
Я повернулся и, выйдя наружу, осторожно прикрыл за собой скрипучую дверь. Теперь я понимаю, почему эта часть здания выглядит как новая. Ей есть что хранить внутри себя, ведь картины, как и рукописи, не горят и не рассыпаются в прах от времени. Настоящее искусство вечно даже в мире, пережившем собственную смерть…
Соседний с Галереей дверной проем облюбовал паук величиной с суповую тарелку. Он сидел в центре паутины, плотностью плетения похожей на шерстяное одеяло, и нахально пялился в мою сторону ярко выраженной парой передних гляделок. Остальные шесть более мелких глаз при этом чутко следили за тем, что происходит по бокам.
Я посмотрел на забранные ржавыми решетками окна первого этажа. Можно, конечно, рубануть «Бритвой» и попробовать влезть, но в «Мутанте» это может оказаться затруднительным. Костюмчик тяжеловат, и ради спокойствия паука мне как-то несподручно заниматься столь сложной акробатикой.
– Пропустишь? – поинтересовался я на всякий случай.
Паук молчал. Наверное прикидывал «за» и «против».
– Мне очень надо, – добавил я аргумент. – Я только маленько твою сеть подрежу, протиснусь, а ты потом ее в два счета залатаешь.
Мне показалось, что арахномут меня понял. Во всяком случае, он оторвал от паутины мохнатую задницу и не спеша так, с достоинством, переполз к левому краю своей ловчей сети, усеянной высосанными досуха трупиками насекомых. Ну и хорошо. Я ж, по сути-то, мирный человек, и всегда предпочитаю договариваться по-хорошему. Жаль, что многие этого не понимают, в отличие от глазастого паука.
Паутину я подрезал аккуратно, насколько это было возможно. Протиснулся в образовавшуюся щель и осторожно, по стеночке, стараясь не обрушить лестничные пролеты, державшиеся на честном слове, поднялся на шестой этаж.
Лестничная площадка, где я оказался, напоминала обчищенный мародерами труп. Все, что можно было отодрать и утащить, было отодрано и утащено. Вплоть до дверей и косяков, с мясом выдранных из бетона. Удивительно, как не утащили покосившуюся дверь Галереи, но там, думаю, отдельная история из серии необъяснимых явлений.
Впрочем, к убитым зданиям различных аномальных Зон я давно привык, как к неотъемлемому элементу своей бродячей жизни. К тому же мне тут не зимовать. Я ненадолго зашел, чисто поглазеть и свалить побыстрее, пока от нашего с «Мутантом» совокупного веса не рухнули перекрытия.
Достав половинку бинокля, я облокотился на подоконник и принялся разглядывать расположившееся среди редколесья странное сооружение, о котором мне рассказал щербатый.
Значит, вот она какая, Альгамбра. Если мне память не изменяет, в Испании имеется одноименный роскошный архитектурный комплекс, со всех сторон окруженный высокими крепостными стенами и мощными башнями.
Здешняя Альгамбра была куда скромнее. Четырехугольное земляное укрепление-редут высотой с трехэтажный дом, наверху которого раззявили свои жерла шесть чугунных пушек. Меж пушками рассеянно бродили человекоподобные существа, по всем признакам – тоже зомби, но слепленные из мертвой плоти куда аккуратнее, чем те, что я видел на кладбище. Монокуляр давал хорошее увеличение, позволяющее рассмотреть монстров в деталях.
Да уж, местному Оператору не откажешь в мастерстве. Никаких тебе швов и грубых стыков одного бесформенного куска мертвечины с другим. Да, тоже длинные конечности, оканчивающиеся стальными когтями. Да уродливые головы с хорошо развитыми зубастыми пастями. Но каждая тварь по-своему совершенна, словно статуя, слепленная безумным, но весьма талантливым скульптором. Но как он этого добился? Никогда не поверю, что подобный ходячий кошмар мог родиться и выжить даже в этом ужасном мире, где мутантов как селедок в бочке.
«Ты хочешь ответов, убийца моего бестолкового брата? – внезапно прошелестел у меня в голове чей-то бесплотный голос. – Изволь. Сначала ваши трупы очищаются от плоти. Потом из костей создается нужный мне скелет. Потом я своей слюной размягчаю плоть и облепляю ею скелеты, придавая куклам нужную форму, и оживляю их своей кровью и своим дыханием. Поэтому мне, в отличие от покойного брата, не нужно отдавать приказы моим творениям. Они плоть от плоти, кровь от крови моей. Они – это я. Мои глаза, уши и мускулы, действующие автономно, но при этом исключительно в моих интересах. И сейчас ты узнаешь, что такое месть совершенного существа».
Вся эта напыщенная чушь все еще шелестела внутри моей черепной коробки, когда твари на стене редута словно проснулись. Вздрогнули, разом повернулись в мою сторону – и вдруг, перевалившись через край стены, побежали по ней вниз, словно гигантские насекомые перебирая длинными конечностями. И сразу же следом за этими несколькими порождениями ночного кошмара появились следующие, а за ними – еще. Словно мертвенно-бледная жидкость сначала каплями, а потом сплошным потоком хлынула через край земляной чаши.
«Я возьму тебя живым, хомо, – звучал в моей голове зловещий шепот. – И тогда все муки вашего ада покажутся тебе детской забавой. Ты узнаешь, что такое настоящая боль. И когда твои голосовые связки лопнут от крика, я заберу твою плоть и сделаю из нее настоящего воина, нечувствительного к боли. Совершенного убийцу, а не то жалкое подобие жизнеспособного организма, которое ты сейчас представляешь из себя…»
Псионик продолжал трепаться внутри моего черепа, а я уже несся вниз по лестнице прыжками, слыша, как за моей спиной разваливаются на куски и падают вниз целые куски бетонных пролетов. Но сейчас мне было не до соблюдения техники безопасности. Если эти твари пересекут проспект раньше меня, то угрозы невидимого урода могут оказаться вполне осуществимыми…