В первом из них плавало человеческое тело, сплошь покрытое багровыми, выпуклыми шрамами. Такие шрамы могли появиться лишь в одном случае – когда с человека тонкой полоской снимают кожу, а потом дают ране зажить. Но здесь шрамами было иссечено все тело мертвого воина, покрывая его сложным узором.
Но не это было самое страшное.
У воина были отрезаны кисти и ступни, а потом обрубки конечностей Крагг сшил между собой. Труп сидел на дне сосуда, перед ним лежало кольцо из его собственных ног, а на животе покоились руки, по локоть покрытые незажившими почерневшими ранами.
– Самое сложное было так сломать кости, чтобы получились именно кольца, – пояснил предводитель нео. – А потом я очень удачно сшил ему ноги и даже успел сделать шрамирование на месте соединения. Но с руками твой товарищ меня огорчил. Он умер, и картина получилась немного незавершенной.
В голосе Крагга слышалось неподдельное огорчение.
– Зато вторая картина получилась лучше, – сказал он, поднося факел к другому сосуду. В нем обнаженный воин, также изукрашенный страшным и одновременно притягательным узором, застыл в позе человека, вырывающегося из объятий гигантской змеи. Правда, опутан он был не змеей, а собственными кишками.
– В обоих случаях не обошлось без вживленного в тело каркаса из арматуры, – с гордостью сообщил Крагг. – Искусство такого рода есть очень сложная работа, и ты сам скоро это поймешь. Понимаешь, каждая картина должна нести в себе смысл. Воин с замкнутым циклом кровообращения конечностей никому не причинит вреда и может спокойно размышлять о смысле бытия, не отвлекаясь на иные чувства. А хомо, вырвавшийся из плена собственных животных потребностей, это уже нечто большее, чем хомо, верно?
Крагг засмеялся, подошел к стене и воткнул факел обратно. Теперь свет падал прямо на Данилу.
– Так вот, я и хочу обсудить с тобой, какой смысл мы придадим картине, которую я сделаю из тебя. У нас будет много времени. Думаю, сначала я покрою твое тело изумительным рисунком, а уже потом мы с тобой решим, какой будет окончательная стадия моего творения.
Проговаривая все это, предводитель нео вытащил из ножен меч – и Данила с удивлением узнал собственное оружие, которое, убегая с поля боя, прихватил с собой мутант по имени Кер.
– Самое ценное, что я делаю все картины мечом! – провозгласил Крагг, проводя кончиком лезвия по руке разведчика. – Согласись, это требует большой точности движений, чтобы не повредить вены и артерии.
Второй росчерк меча – и на руке разведчика возникли два параллельных разреза, расположенных очень близко друг к другу. Следующим движением мутант поддел клинком полоску кожи и резким движением кисти вправо-влево срезал ее с тела разведчика. Данила сжал зубы и подавил стон.
– Замечательно! – воскликнул Крагг. – Ты хороший и сильный воин, Данила. Я уверен, ты не будешь кричать и дергаться, и тогда моя картина получится идеальной. Знаешь, когда я работаю мечом, я ощущаю себя художником, стальной кистью создающим очередной бессмертный шедевр…
Новый взмах меча – и еще одна полоска кожи с левой руки Данилы влажно шлепнулась на пол.
Проклятый мутант!!! Чертовски жалко умирать вот так. И не в мучениях дело, которых еще предстоит немерено. Что стоит боль душевная по сравнению с телесной? А на душе плохо, очень плохо. Потому что, если проклятый нео не врет, то дни Кремля действительно сочтены. А какой ему смысл врать очередному трупу, практически уже засунутому в банку?
И Данила взревел, словно раненый зверь. Но не от боли шел тот рев – от сердца, от натянувшихся как канаты мышц, пытающихся разорвать ремни, опутавшие конечности. Широкие полосы выделанной кожи впились в щиколотки и запястья, тонкой струйкой брызнула кровь из свежей раны на руке…
– Ну вот, как всегда одно и то же, – сокрушенно вздохнул Крагг. – Но ничего, это ненадолго. Покричишь, выбьешься из сил, и тогда…
Данила уже не был собой. Страшный, лютый зверь, до поры дремлющий в каждом человеке, вырвался наружу. И сейчас ему уже было все равно: боль, увечье, смерть – наплевать, лишь бы впиться пальцами в изуродованный Полями Смерти кусок мяса, в его глаза, рвать его пасть, выламывать зубы – лишь бы не жила на свете эта мутировавшая тварь, посмевшая называть себя человеком!
Краем сознания, малой толикой человеческого, оставшегося в нем, Данила понимал, что не порвать ему ремней, что все, чего он добьется, – это полное истощение сил или же смерть от неимоверного перенапряжения. Но не ее ли надеялся он позвать своим криком, идущим из середины груди, от средоточия души? Не появления ли подруги с косой ждал разведчик, выплескивая всего себя в последнем крике?
И она услышала…
Пространство справа от головы Крагга внезапно стало зыбким – и вдруг лопнуло, словно с другой стороны вселенной плотный кисель мироздания быстро и резко пробили чем-то смертоносным вроде свинцовой пули со стальным сердечником.
Потом Данила услышал эхо далекого, очень далекого выстрела и увидел, как рядом с виском Крагга схлопывается в невидимую точку звездообразный разрыв пространства.
Мутант покачнулся, дотронулся лапой до морды, размазал пальцами по бугристой щеке остатки левого глаза, застонал – жалобно, как ребенок, – и рухнул грудью на хирургический стол, насквозь пропитанный кровью его жертв.
– Спасибо, Снайпер, – прошептал Данила. – Я очень рад, что ты вернулся домой и сумел остаться в живых…
Изуродованная мутациями и снайперской пулей башка мутанта придавила ноги Данилы, но это было не главное. Главным сейчас было, чтобы тело Крагга не сползло вниз, – ведь на хирургическом столе лежала не только его голова, но и рука, сжимавшая меч. И от ремня, опутывающего руку разведчика, до клинка бритвенной заточки оставались считаные миллиметры.
– Только не вставай с коленей, предводитель нео, – прошептал Данила, со всей силы натягивая ремень, обильно политый его кровью. – И не падай, ладно? Сделай в своей жизни хоть что-то полезное…
Вряд ли разведчику удалось бы растянуть путы, если б они были сухими. Но свежая, теплая кровь, сочащаяся из длинных поверхностных ран на предплечье, размочила сыромятину. Осторожно поерзав минут пять на своем ложе, Данила все-таки добился того, что ремень коснулся меча.
Крошечного, едва заметного разреза хватило. Стягивающие руку путы лопнули, и разведчик едва успел подхватить падающий меч. За клинок.
Данила зашипел от боли, но хватки не ослабил. Ведь упади меч на пол, и пленник, скорее всего, так и остался бы лежать на столе, пока его не нашли б соплеменники Крагга, – вряд ли удалось бы за короткое время развязать раненой рукой намертво завязанные путы, стягивающие правую руку и ноги.
Обоюдоострое лезвие разрезало мясо, скрипнуло по кости ладони, но Данила все-таки завершил движение. Меч лег поперек груди – и разведчик улыбнулся. Снайпер остался в живых, враг умер, он сам – почти свободен. А еще к нему вернулся отцовский меч. Малая, крайне малая цена отдана за все это. Совсем недавно он готов был заплатить жизнью лишь только за то, чтобы вцепиться в глаза Крагга. И что значит по сравнению с такими подарками изрезанная рука? Мизер, не стоит и говорить. Правда, в ближайшее время воевать ею вряд ли получится.
Рассечь оставшиеся путы оказалось делом болезненным, но выполнимым. Действуя двумя – большим и указательным – пальцами левой руки, а остальными тремя зажав кровоточащие раны ладони, Данила перепилил путы, стягивающие правое предплечье. После чего двумя движениями клинка освободил ноги.
Подобрав валяющуюся у стола свою камуфляжную куртку, он мечом отмахнул от ее нижней части длинную полосу и перетянул рассеченную ладонь. После чего оделся, снял с трупа Крагга пояс с ножнами, укоротил его вдвое, перепоясался и взял меч в правую руку. Слегка влажная от крови рукоять легла в ладонь как влитая.
– Еще повоюем, – шепнул Данила мечу, вкладывая его в ножны.
Он подошел к колбам, в которых замерли навеки трупы его товарищей. Разведчик знал обоих – дядька Степан, завидный стрелок из фузеи, в свое время многому научивший Данилу, и Мишка-пластун, которому едва стукнуло шестнадцать. Где-то пару месяцев назад, когда нео еще только подошли к Кремлю, бесследно пропали оба. Степан с Мишкой несли ночной дозор на стене, и все решили, что их ночью сдернули арканами подкравшиеся мутанты. Дурацкая версия, конечно. Чтобы разведчик даже ночью не заметил группу крадущихся нео метров за сто до стены – бред. Но как объяснить иначе пропажу двух воинов? Теперь Данила точно знал как…
А еще он знал, что жидкость, сохраняющая мертвые тела от разложения, просто обязана быть горючей.
Разведчик со всей силы ударил круглым навершием рукояти меча по толстому стеклу – и колба треснула. На пол хлынул прозрачный поток, а в воздухе остро запахло спиртом. Именно спиртом, а не самогоном-первачом – отличить одно от другого Данила мог вполне. Небольшая ректификационная колонна в Кремле имелась, но получаемый спирт шел в основном на медицинские и производственные цели, народ же по праздникам варил самогон и медовуху. Получается, для своих «картин» Крагг где-то нашел нечто большее, чем змеевик и две кастрюли…
Еще удар – и вторая колба разбилась на сотни осколков, но зафиксированные стальными каркасами фигуры мертвых воинов остались недвижимы.
– Прощайте, братья, – сказал Данила подходя к стене и вынимая из нее факел. Легкое прикосновение горящей просмоленной ткани к луже, разлитой по полу, – и страшное творение Крагга потонуло в море огня.
– Прощайте, – повторил Данила и побежал в ту сторону, откуда пришел предводитель нео…
Разведчик рассудил здраво – поскольку Крагг так дорожил своими «картинами», то наверняка обустроил свою мастерскую подальше от места возможных боевых действий. И пришел, скорее всего, оттуда, где нео обустроили свои позиции. Значит, и нам туда дорога. Еще бы узнать, что это за подвалы… Хотя, скорее всего, ГУМ, где сверху все настолько заросло гигантской крапивой, лебедой и вьюном, что лучшего места для схрона не найти.