Тряпичное пугало споткнулось, выронило алебарду и ткнулось мордой в битый кирпич, вбив нож себе в голову по самую рукоять. Клинок был достаточно длинным, и из затылка мутанта, пропоров тряпки, вылезло острие «Легиона», измазанное грязно-кровавой жижей…
Второй дамп оценил ситуацию и решил не рисковать. Алебарда легко крутанулась в его руках – и вокруг уродливого пугала завертелся тот самый хрестоматийный пропеллер, неоднократно виденный мною в боевиках про восточные единоборства. Только, пожалуй, побыстрее. Алебарда не шест и не легкое китайское копье, а тяжелая инертная фиговина, которую если раскрутил, то сразу не остановишь.
Но дамп если и собирался ее остановить, то лишь с помощью моего тела. Причем для этого у него имелись все шансы, иначе бы он, думаю, не рискнул применить столь рискованный трюк, быстро расходующий силы бойца. Но жертве – то есть мне – деваться было некуда, и он это прекрасно понимал.
Штанина на моей ноге намокла и теплым комком прилепилась к ране. Чувство знакомое и неприятное до жути. Ибо чувствуешь себя уже не бойцом, а эдаким аэростатом, из которого медленно вытекает жизнь. Ты, конечно, еще летишь к цели, но уже понимаешь, что хрен ты угадал. Не получится. Очень скоро рухнешь, не дотянув до намеченной точки, шлепнешься на землю и будешь валяться никому не нужной кучей окровавленного тряпья. Хотя в моем случае наверняка до валяния дело не дойдет. Разделают и сожрут, а камуфляж разорвут на лоскуты и соорудят пугалу-победителю обновку на его гнилую башку…
Злости добавилось. Хорошей такой, веселой злости, когда уже по барабану, сдохнешь ты или еще подергаешься. Поэтому я не стал пятиться или пытаться убежать, а просто шагнул навстречу смертоносному пропеллеру, одновременно подныривая под него и выбрасывая вперед руку с зажатой в ней «Бритвой».
Мою кисть рванул страшный удар, ладонь, пальцы и запястье онемели сразу. Но я как-то сразу понял, что моя рука на месте, просто удар алебарды вырвал из нее нож. А еще я понял, что серебристый, начищенный до блеска острый наконечник больше не мелькает у меня перед глазами, а, вращаясь, летит над развалинами, сверкая в лучах заходящего солнца.
От такого поворота событий слегка обалдел и дамп. В его лапах, обмотанных полосками грязной материи, сейчас лежало не смертоносное оружие, а простая палка, с которой «Бритва» срезала устрашающее навершие, оставив лишь длинную, заостренную щепу. Заминка длилась лишь долю мгновения, но я не стал ждать, пока тварь придет в себя, – в умелых руках короткий шест не менее страшное оружие, чем алебарда.
Я прыгнул вперед и двумя руками схватился за остатки вражьего оружия.
Дамп очнулся и напрягся, в свою очередь пытаясь отнять шест у меня. Нормальная рефлекторная реакция любого живого существа: отнимают собственность – не отдавай. Что мне было и нужно.
От наших усилий древко кастрированной алебарды поднялось на уровень груди. Еще немного – и эта неправдоподобно сильная груда гнилого мяса вырвет у меня из рук свое покалеченное оружие…
Я не стал ждать такого финала и изо всех сил саданул носком берца между ног лоскутного урода. Тот замер, но хватку не ослабил. Может, у них проблемы с гениталиями? Или наоборот, никаких проблем с ними ввиду их отсутствия? Тогда на всякий случай н-на тебе повтор, но на этот раз – носком берца в колено.
Дамп охнул, пошатнулся и наконец ослабил хват. Это он зря.
Я вырвал палку из его лап и мощно рубанул правым ее концом чуть ниже того места, где у нормального человека находится ухо. И сразу противоходом левым концом – по замотанной тряпками морде.
Урод грохнулся на обе лопатки словно подкошенный. Но я не играю по правилам с теми, кто только что собирался меня убить. Поэтому я размахнулся и, вложив в удар весь вес тела, всадил заостренный конец древка в узкий просвет между тряпками на уровне глаз поверженного противника. Потом еще раз для верности. И еще…
Для тех, кто никогда не убивал, вонзая нож или штык в лицо жертвы, ощущение не из приятных. Для тех, кто убивал, – тоже. Ладонями чувствуешь, как твое оружие проходит сквозь лицевые кости, проламывая их словно тонкую фанеру. Палкой хуже. Острее чувствуется это проламывание. Так что, когда торчащая щепа сломалась о затылочную кость трупа, даже мне захотелось блевануть…
Я отпустил древко, оставив его торчать в голове мертвого дампа, – и понял, что я, увы, не настолько душевное и чувствительное существо, каким только что ощутил себя. А ведь даже некую гордость почувствовал несколько мгновений назад – мол, надо же, не бездушный я убийца. Переживаю, когда валю вражью силу изуверскими способами. Не все еще потеряно…
Оказалось, все. И тошнит меня не от хруста вражьих костей и не от вида мозгов на палке, перемешанных с содержимым вытекших глаз, а банально от потери собственной крови… Которой вытекло преизрядно.
С верха берца смыло густую кирпичную пыль, и он блестел, словно покрытый темным лаком. Все ясно. Кровопотеря приличная. И если это дело быстро не поправить, то можно считать, что дамп достиг своей цели. То есть победитель довольно быстро упокоится рядом с побежденными.
«Бритву» я подобрал в пяти шагах от места битвы. А за «Легионом» не пошел. Потом схожу – если, конечно, встану с кучи битого кирпича, на которую обессиленно сел, сжимая в руке свой вечно стерильный боевой нож.
Еще в моем мире было установлено – на клинке «Бритвы» не остается ни грязи, ни крови. Любое инородное тело не задерживается на его идеально отполированной поверхности. Более того – на ней не выживает ни одна бактерия. Дохнут моментом. Хорошее свойство, не раз выручавшее меня в сложной ситуации. Думаю, и сейчас пригодится.
Расшнуровывать берц я не стал – кровь успела запечься на узлах, теперь их только резать. Я просто вытащил из голенища заправленную штанину, закатал. Руки моментально стали красными, словно я помыл их в банке с соком переспелой земляники.
Резаная рана, оставленная алебардой дампа, была не особенно глубокой, но длинной. Хорошо, что кровотечение почти остановилось, не придется жгут накладывать. А вот шить придется. Занятие весьма болезненное, но это мелочи.
Если ты берешь в руки оружие, значит, будь готов ранить и убивать. А еще осознай – те, кого ты собираешься «зачистить», наверняка тоже готовы и наносить раны, и лишать жизни своих врагов. Только их враг – это ты…
Мой друг с характерным погонялом Японец рассказывал, что в древности самураи, готовя себя к битвам, постоянно представляли в медитациях различные способы своей смерти. А еще практиковали так называемое «матануки» – резали себя, а потом зашивали раны. Правильная практика для тех, кто собирается стать воином. Сначала порежь себя. Потом зашей. И после этого много-много раз подумай о том, сможешь ли ты воткнуть нож в другого. И что будешь делать, если этот другой воткнет нож в тебя…
Мне «матануки» уже давно было без надобности. И огнестрелы пережил, и колото-резаные… Одно противно – если обезболивающего нет, уж больно мерзкое ощущение, когда через себя нитку тащишь. У других спрашивал, говорят, да нет, нормально все. Наверно, я все-таки душевно чувствительный, только тщательно это скрываю. И проявляется во мне все мое хорошее и светлое, только когда штопаю свои свежие раны…
Мозг развлекал себя лирикой, а руки делали привычную работу. Рюкзак сгинул, но все самое необходимое я привык таскать на себе. А именно: оранжевую портативную аптечку в нагрудном кармане и мультитул – в боковом. Не все проблемы можно решить боевым ножом. Гораздо чаще могут понадобиться воину портативные многофункциональные пассатижи, в полых ручках которых размещено множество полезных инструментов. Но в данный момент интересовали меня именно пассатижи…
В аптечке был самый несложный набор необходимого – два бинта, несколько бактерицидных пластырей разного размера, флакончик с хлоргексидином, шприц-тюбик с коктейлем из противостолбнячной и противошоковой сыворотки, шовный материал в стерильной упаковке и еще кое-что по мелочи, в данном случае бесполезное.
Коктейль я вколол себе сразу. Половина флакончика с антисептиком ушла на стерилизацию рук и мультитула. Почти все, что оставалось, я вылил в рану, обильно оросив землю кровью, растворенной в хлоргексидине.
После чего началось самое веселое.
Открыв пакетик с шовным материалом, я зажал в пассатижах иглу и сделал первый прокол, резко проткнув край раны. Потом второй, гораздо более болезненный – изнутри разреза. В кожу всегда не так больно колоть, как в живое, открытое мясо… Завязал узелок и начал штопать длинную рану простым обвивным швом, стараясь держать шелковую нить натянутой, чтобы не ослабли предыдущие стежки, но в то же время и не разрезать ею плоть.
В свое время накладывать швы нас учили на трупах. Когда штопаешь мертвое мясо, ощущения нестрашные. Игла входит как в валенок. Проколол-протянул-завязал и так далее.
Когда же шьешь сам себя, процесс расцвечивается гаммой сложных переживаний. С непривычки из мозгов неофита может разом выветриться вся военная романтика, и останутся только вот эти самые переживания. Если он, конечно, найдет в себе силы сначала порезать себя, а потом сделать первый прокол кривой хирургической иглой…
Наконец я затянул последний узелок, вылил на закрывшуюся рану остатки антисептика, налепил на нее бактерицидный пластырь, наложил сверху бинт и вновь заправил окровавленную штанину за голенище.
Все. Состояние хреновенькое, но не смертельно. Нормальное, можно сказать, состояние после такой кровопотери. Руки-ноги ледяные, пульс учащен, дышу как загнанный конь, желудок грозится вылезти наружу через горло, мир слегка плавает перед глазами… Но – переживем. Теперь главное – добраться до базы Иона, и желательно больше без битв. Потому что, боюсь, еще один бой уже точно окажется для меня последним.
Я рассовал по карманам аптечку и мультитул, поднялся и, пошатываясь, подошел к трупу дампа, из затылка которого торчал кончик клинка «Легиона». Кровь на ноже успела запечься и почернеть, а над трупом уже вились крупные ленивые мухи. Несколько выше парил небольшой рукокрыл, дожидаясь, когда же я наконец свалю или сдохну. Где-то неподалеку раздался протяжный вой. Значит, не только летающие гурманы учуяли запах мертвечины. Скоро появятся и другие любители местных деликатесов.