Чужак.
Очутившись внизу, на дороге, мужчина сделал все, чтобы не оставлять следов. Он ступал, как настоящий разведчик, тщательно выбирая сухие камни. Ставил ногу лишь там, где не было грязи, луж и крови. Хотя кровь и привлекла внимание незнакомца. Он опустился на корточки возле недавно убитых мутантов, собрал их кровь в пузырьки, плотно запечатал крышки, засунул пузырьки в заплечный мешок. Много внимания гость уделил мертвой собаке. Разжал ей челюсти, зачем-то пересчитал зубы, затем обмерил ее тело веревкой с узелками…
Внезапно незнакомец замер, готовясь в любой миг сбежать. Его круглая голова, покрытая короткой гладкой шерстью, быстро поворачивалась из стороны в сторону. Его ладони легли на разбитый бетон, мышцы напружинились. Чужак ощутил, как ползут под землей черви к свежим мертвецам. Он слышал ладонями стук копыт, слышал, как топчется далеко на востоке громадный стальной биоробот. Какой-то звук или дрожание почвы показался чужаку опасным.
Миг — и его не стало. Даже кусты не шелохнулись. Не прошло и минуты, как со стены спикировали самые голодные падальщики.
Пир начался.
2ГАРАЖИ
— Здеся, — кивнул Голова. — Точно этот вагончик, крестиком меченный. Вона там, у лесочка, мы в прошлом году с Рябым болотника порубали. Сосал себе деревяшку мирно и вдруг на нас полез.
Место тут было чудное, меня от него слегка мороз пробирал. Не то, чтоб страшно, в Пепле вон намного страшнее. Но мне в Гаражах всегда не по себе. Вечно хочется оглянуться, что ли. И ходить сюда стараемся пореже, только если богатый заказ или батя попросит. Вот Лужи, к примеру, — там все ясно. У бати есть эта, как ее… технологическая схема, во, выговорил! Схема старая, еще до Последней Войны рисована. Там так все запутано, но батя у меня самый умный. Он говорит, что Лужи — это отстойники, короче, такие ямы, куда все Капотнинские заводы еще до войны дерьмо сливали. Потому ничего удивительного нет, что вокруг Луж всякая мерзость плодится. Там только муты и рыбачат, ну туда им и дорога.
А в Гаражах тихо. Вьются заросшие кустами проселки. Гаражи крыш-травой густо заросли, хрен теперь повалишь. Насквозь трава прогрызла, ешкин медь, топором не прорубить. Прежде тут были не кусты, а крепкие дороги, еще заметно по столбам и насыпям. А нынче — крысиные тропы, собачьи норы, птицы стайками прыскают. Сотни их тут, гаражей и всяких ангаров. А сбоку еще ржавые пути с вагонами. Муты Шепелявого тоже где-то в Гаражах ночуют, ага, но западнее, у самого Берега. Голова клянется — сам видал, как вонючки голыми руками в реке рыбу ловят. Это ж какое надо брюхо стальное иметь, чтобы рыбу из реки запросто жрать? Да и био заморские сюда редко забредают, обычно они вдоль реки круги кружат и за кладбищем, а тут им чо? Жратвы не найти, давить некого.
Уж больно тихо в Гаражах. Может, потому что кладбище близко?
— Степан — наверх, Леха, ходить можешь? Возьми собак, прикрой нас с дороги. Бык, Иван и Голова, — берем лопаты, за мной!
Я и сам взял с телеги лопату. В башке еще маленько кружилось, но ничо так. Втроем мы откатили скрипучую дверь. Вагон весь в дырах, проржавел насквозь, внутрях ласточкиных гнезд полно.
— Это что, она и есть — сера? — Лопата зазвенела о желтую застывшую кашу. Каша занимала половину вагона.
— Она и есть, — подтвердил Голова. — Вона тама мы с химиками в прошлый раз интенсивно копали.
Бык долбил штыком и бурчал. Бык вечно бурчит.
— Ты чем недоволен? — спросил я, когда мы высыпали в телегу первые мешки.
— Так химикам надо, пусть сами бы и ходили! Вон, Гаврила из-за них погиб.
— Дурень ты, Бык. Химиков меньше, чем нас?
— Ну… почитай втрое меньше. Сотни три, может, наберется.
— А кто порох будет мастерить, если они охотниками заделаются? А сыр кто будет делать? А спирт лекарям кто выгонит? А свечи кто сварит?
— Спирт мы и сами бы смогли, — запыхтел Бык. — Вон, я слыхал, на совете инженеров порешали, что мыло сами варить будем. Вот так. А если мыло свое, то и порох наладим!
— Ага, ты, Бык, сперва со своей бабой наладь, — сквозь дыру в крыше поддержал меня Степан. — Только слухи по ушам гоняешь. Дьякон Назар на совете сказал иначе. Что мыло будем варить на самый крайняк, если химики цену не скинут. А про порох он молчал. Давай свой самопал, я тебе туда серы напихаю, поглядим, много ль ты настреляешь! Молчишь? Вот так, молчи и копай. У химиков на заводе своих секретных порошков куча, а лаборанты тайны хранят еще с прадедовских времен. Дьякон Назар верно говорит — каждый свою долю должен честно нести. Ежели каждый цех свое дело будет крепко знать, так и всем выгода.
Я кидал лопатой задубевшую серу и помалкивал. Когда так сладко про моего отца говорят, мне стыдно, что ли, делается. Вроде как дьякон Назар — герой, а я за его спиной в похвалах греюсь. Батя мой, конечно, герой, главный в совете инженеров и первый дьякон Факела уже лет десять. А Степан, как был с юности охотником, так и остался. Но с батей они крепко дружат. И вместе открывали главный люк убежища, когда наружу без хоботов резиновых стало можно вылазить. Это давно было, до того, как меня родили…
— Кони дергаются, — Иван понюхал воздух. — Десятник, может, кусты подпалить немного, вычистить? Как бы крысопсы не подобрались.
— Не, — сказал я. — На огонь поглазеть еще неизвестно кто пожалует.
Первая телега нагрузилась с верхом. Кидали глыбами, хрен ее разломаешь, серу эту. Да, жаль, что рельсы раскололись да под землю вросли, а то мы вагон бы прямо до Факела дотолкали.
Кудря поближе подогнал прицеп. Кудря мне совсем не нравился, белый весь стал и глаза мутные.
— Вань, немного подпалить не получится, — подтвердил с крыши Степан. — Подожгем на хрен всю округу.
А кони дергаются вон чего. В «спальнике» могильщик шляется. Дайте мне бинокль!
По тряской лесенке я живо влез к Степану на крышу. По очереди поглядели с ним в стекло. Жаль, в бинокле один ствол остался, приходилось, ешкин медь, глаз жмурить. «Спальниками» южные кварталы называли еще старики, когда из убежища вылазили только в защитке. Мой батя говорит, что до Последней Войны люди сами так про свои кварталы шутили, он в книжке читал. Дивное время было, небось. Мне и не представить, как это жить, к примеру, на пятом этаже, а до кузни или там до базара топать целый час.
А Степан угадал верно.
Био шагал по улице, с вагона не видать по какой, но приближался к нам. Шагал как-то странно, будто браги перепил, водило его маленько. Вокруг его круглой башки торчали остатки многоэтажных домов, точно гнилые дырявые зубы. Которые дома на бок завалились, а которые — еще ничего так. Одну башенку я вспомнил — мы там внутрях с дверей стекла снимали.
— Километра три будет, — прикинул Степан. — Не нравится мне это, не его время.
— Может, оголодал? На кладбище идет?
— На кладбище он бы пауков своих послал.
Тоже верно.
— Смотри, там еще один. Тоже могильщик, аж трясет всего.
Я послал Степана вниз, чтоб мяса коням нарубил, а сам остался следить. К счастью, прицеп уже набили. Псы тоже дергались, Бурый весь извелся на цепи.
— Кудря, разворачивай, уходим.
— Чего тама, Славка? — Ко мне влез весь желтый Голова. Замолчал, нахмурился, едва глаз в окуляр вставил. Долго смотрел, вихры рыжие чесал. Наши уже через рельсы телегу протащили, на дороге строились. Но я Голову не торопил. Потому как он самый умный, против правды не попрешь.
— Могильщик, зараза, да тока незнакомый, другая модель, на плечах артиллерия, — почесал за ухом Голова. — Тот, что выше, я его номер помню, он зимой речку переходил. Прежде он по квадрату бродил, точно часовой, а потом сбился.
— Дай-ка мне! — Я покрутил колесики. Да, первый био оказался старым знакомцем. Наши мортиры в нем вмятин уже наделали, и под огнемет попадал, с одной стороны почернел.
— Сдается мне, Славка, гадость эти кинестетики замышляют, — Голова потрогал рыжие усики. Он их вечно трогает, все надеется, что отросли уже. — Я тута с лаборантами лялякал… Они думают, что нормального био, даже могильщика, лихорадка не возьмет.
— Чего ж он трясется, мобыть, шестерню где заело? — Я повел биноклем по кругу. Над Факелом дымы не поднимались, стало быть, все спокойно, тревогу не объявляли. Зато сильно дымило за рекой, отсюда не видать. И пальба доносилась.
— А того и трясется… — понизил голос мой друг. — Лаборанты покась не уверены… но как бы железяки до свинцовых гробов не добралися.
Я снова попытался поймать в крестик незнакомого робота. Но, к счастью или нет, оба био свернули и исчезли за высокими домами. Тут до меня маленько дошло, что сказал Голова. Во-первых, лаборанты. Я лично, сколько на охоту хожу и химикам грузы таскаю, а лаборанта только издалека видал. Они вечно заняты, как мой батя, а наружу с химзавода под сильной охраной выходят. Только когда на базар что-то редкое подвезут, уж очень редкое и непонятное. А Голова с ними, старцами, запросто лялякает. Вот же проныра! Ну чо, на то он и Голова, хоть двадцати еще не стукнуло.
Во-вторых, могильники. Закрытые, запаянные. Мы бы про них не знали, кабы река сильно берег не подмыла.
— А если добрались, то чо?
— Меняются они, — еще тише сказал рыжий.
— Ешкин медь, куды ж дальше-то меняться? И так мертвечиной котлы набивают.
— То-то и оно. Мертвечина мертвечине рознь. Лаборанты думают, может, на могильниках микроб какой завелся, шестеренки у био жрет.
— Пошли, быстро!
Мы скатились вниз, забрали собак. Тяжелогруженые телеги катили мягко. Солнышко кидало длинные тени, над Лужами висел туман, зычно перекликались жабы.
— Обратно идем через Асфальт, — постановил я. — Глядеть в оба, поставить запасные баллоны, не галдеть!
Фенакодусы тянули бодро, чуяли, что скоро в конюшню, костяшек с кухни погрызут. Кудря совсем ослабел, испариной покрылся. Леха держался молодцом, хотелось парню в моем десятке закрепиться. Я следил за Бурым, он впереди нас, высунув язык, рыскал. Я следил, а сам все думал про могильники.