Ахмед с калашом нас догнал, другие самопалы да ножи достали. Только Чич махал себе прутиком, ешкин медь, будто по Базару гулял. Наконец нашли мы место, вблизях опознали. Повезло нам тогда, земли голой тут нет, сплошь обломки кирпича на два метра в глубину. Видать, дом стоял или цех какой, ага, бомбой его сровняло. Ну чо, глянул я — у рыжего руки маленько затряслись. Ясное дело, кому охота второй раз травиться? Короче, отпихнул я его, сам камень сдвинул, бутыль нашу, в мешки завернутую, вытащил.
— Открывать не буду, — сказал я. — Жить охота.
От таких слов маркитантов маленько по сторонам раздуло. Зато отшельник подошел, покряхтел, сам рукой в мешок залез.
— Будешь нюхать, уважаемый? — заржал Рустем.
— Это она, — подтвердил Чич. — Сделка закрыта. Мы отдаем то, что держали в оплату. Есть кто скажет против?
— Отдавай-отдавай, — чересчур быстро покивал Тимур.
Глянул я на него, ешкин медь, и точно голой пяткой на гвоздь наступил. Вдруг увидел, чо сейчас тут будет. И не то чтоб сам увидел, а вроде как мне картинки показали, что ли. Никогда такого со мной не было, даже на Пасеке, хотя лесников колдунами все зовут. Увидал я в картинке, как Ахмед калаш поднимает и что надо будет мне упасть рожей вниз и рыжего за компанию прихватить.
— А ты откуда знаешь, что в бутыли? — спросил вдруг Голова.
— Поживи с мое, красавчик, — гоготнул Чич.
Его тощие ученики свалили нам под ноги мешки. Тимур забрал бутыль, сунул в короб, подвесил за спиной. Ахмед вообще отвернулся, побрел себе взад, с камня на камень запрыгал. Солнце уже почти скатилось, темнело быстро. Я себя будто голый чувствовал, впервые в промзону без брони и меча вышел.
— Чито теперь, уважаемый? — поклонился Чичу Рустем. — Поздно уже, может бить, завтра будем договор писать?
Вдруг я снова картинку увидел. Того же Рустема, но с другой стороны. Вроде как… глазами отшельника, что ли. Хотя быть такого не могло! Недолго смотрел, и сглотнуть-то не успел, но успел напужаться. Чич… он вроде как не просто видел, как обычные хомо видят, он вроде как на язык пробовал. Нет, ешкин медь, это тоже неправильно, никакого языка не было! Эх, жаль, что я не такой умный, как Голова, толком объяснить не могу. Языка не было, но отшельник каждого из нас по вкусу разделял. И от Рустема его почти тошнило. Врал маркитант, всем подряд врал и, что судью-отшельника за друга держит, притворялся. Трусил он, здорово хвост поджал, но скорей бы помер, чем показал слабину. Ну чо, меня от его вкуса чуть не вывернуло, ага, уж не знаю, как однорукий терпел. А может, он и не мучился особо, может он к разным людям попривык?
— Да, ребятки, нам пора, грибков еще пособирать надо, — слишком охотно согласился Чич и затопал куда-то в сторону. Ученики за ним, как утята за мамкой, пристроились.
— Извини, дарагой, провожать вас некогда, — совсем другим голосом сказал Рустем, едва отшельник скрылся в кустах. — Сами дарогу найдете, да? Только пагади немного, ми первые уйдем. Нэ надо нам вместе ходить.
Хотел я сказать, что гады они, с одними ножами нас посреди промзоны бросают. Потом вспомнил про гранатомет и печенег в мешках, маленько успокоился. Рыжий нагнулся, стал в мешок впрягаться, Тимур жирный лыбился и быстро так пошел, Ахмед куда-то делся. Вдруг справа, с Асфальта, поднялась стая бабочек, я еще удивился маленько, они же дохлятину заранее чуют. Такие уж антиресные птички, еще никто не помер, а они — тут как тут.
— Славка, ты глянь… — как-то шибко тихо пропел Голова и упал на коленки.
А я упал рядом с ним. И в третий раз башка затуманилась. Спереди я видел кусок стены с дырами-окнами, на него падальщики слетались. Высокий кусок, этажа четыре, остальной дом давно завалился. А сбоку видел Ахмеда, он к стволу калаша какую-то трубку круглую прикручивал и зубы скалил. Никуда я больше поглядеть не мог, как ни старался, хотя коленками чуял острые камни, а потом и вовсе брюхом вниз повалился. Ну чо, харю не разбил, и то хорошо. Еще и рыжего за ворот сцапал, вместе грохнулись. Рыжий удивился, ешкин медь, залопотал чо-то, дурья башка.
А над нами пульки уже засвистели. Вот какая приспособа у Ахмеда хитрая оказалась, чтобы без шума стрелять! Какой там бабах, вообще ничего не слыхать, вроде как щелкнуло маленько.
Ясно стало, на кого птички слетались, это ведь нас тут некультурно угробить собрались!
Кажись, Голова заворчал, руку мою спихивает, дык хрен меня спихнешь, если навалюсь, я же корову за копыто на спину кидаю, ешкин медь! Хотя он прав, рыжий-то, надо немедля в сторону скатиться, ежели в тебя целятся! Но скатиться не пришлось. Увидал я прямо перед собой круглую рожу Тимура, близко-близко. Только понял уже, что не я вижу, а кто-то другой за меня смотрит. Ну чо, глазья у Тимура стали вдруг такие, будто мертвяк на него прошлогодний с топором кинулся. А может, он мертвяка и увидал, кто ж теперь скажет? Сам белый сделался, морда потом покрылась, рот набок свело, глазья близко-близко, впритык совсем. И орет, ух как он орал, спаси нас Факел от такого!
Мне вдруг стало ясно, что его кто-то держит, за ухи, что ли, и к себе впритык тянет. Когда совсем впритык стало, в каждый глаз Тимура вроде языка воткнулось. Или вроде пальцев мягких, сморщенных, только без ногтей. Быстро так, я приметить не успел, может, вовсе и не пальцы?
— Живы, красавчики?
Проморгался я, кое-как кости в кучу собрал. Ешкин медь, коленки дрожат, пальцы занемели, чо со мной? Голова так вообще захрипел, мешок свой обнял и лежит, трясется.
Чич стоял над нами, тихий, ласковый, с посошком. Учеников было не видать. На краю поляны, заваленной битым кирпичом, я приметил Тимура. Короба на спине маркитанта уже не было. Сам он вел себя забавно, что ли, никуда уже не бежал. Сидел, привалившись к той самой четырехэтажной стене, отсюда ее плохо было видать. Сидел, лыбился, ага, слюни пускал, вроде как на солнышке грелся. Только солнышко закатилось почти. Поганое время на промзоне наступало, сумерки — они даже хужей полного мрака. Всякая дрянь из нор вылазит перья почистить. Вдали на огнеметных башнях зажглись костры родимого Факела, справа разгорались огоньки асфальтовых.
— Разлепитесь уже, а то срамно как-то, — сказал Чич.
Глянул я, обалдел. Некультурно я на рыжего навалился. Кое-как разлепились. Голова отряхнулся, вскочил, быстрей меня смекнул, куда ветер задувает.
— Тут такое дело, — культурно запел Голова. — Поскольку вы среди населения уважаемый справа-защитник и вообще известный про-дюсер, мы категорически рады…
— Шибко умно говоришь, механик, — перебил Чич. — Девке-пасечнице спасибо скажете.
— Ну да… то есть как? Чо… ты чо с нами сделал, колдун?
— С вами ничего, — отшельник вынул из торбы бахромчатый мухомор, сунул под маску, громко зачавкал. — Эх, слабоваты пока грибки, не натянуло покамест. Хотишь кровь взбодрить?
— Нет уж, спасибо, только мухомора мне не хватает…
Я следил за Тимуром. Он пополз на коленках, стал зубами рвать траву.
— Ты убил их, отшельник? Всех троих убил?
— Ты что, красавчик? — Отшельник весело заржал. — Все тут живы. Погляди на меня, убогого. Разве я кого могу зашибить?
— Ты… ты их заколдовал.
— Не пойму, о чем ты твердишь.
В этот миг мне почудилось, будто он меня отпустил. Будто до сих пор держал цепко, единственной своей ручкой прямо внутрях башки держал. И разом отпустил, ешкин медь. Сразу запахло отовсюду травками, и грязью с отстойников, и блевотой маленько, и порохом. Ученик Чича вел за собой Рустема. Глазья у того запали внутрь, штаны намокли, обделался маркитант. То есть, вроде как Рустем, а глянешь впритык — волосы дыбом встают. Мелкий ученик на ходу поправлял и завязывал свою маску.
— Ну что, кто тут мертвый? — Чич дожевал мухомор. — Ты подумай, факельщик, прежде чем слово сказать.
— Мы все поняли, — снова влез Голова. — Мы ничего не видели. Обменяли товар, потом все разошлись. Отшельник ушел, маркитанты ушли.
— Вот как ладненько, — покивал Чич. — Долго проживешь, красавчик. Теперь слушайте оба. Хасан вас убивать не хотел, раз трубу под рекой искать поручил. Это Рустема жадность загрызла. Уж больно не хотел с гранатами расставаться. В караване половина товаров его, чужих он бы все равно не пустил, тем более — русских… Так что вы пока к Хасану не ходите. А пушки лучше заройте, ладненько? После сгодятся.
— Дык ясное дело… А куда же нам идти?
— Идите куда собирались. На Факел. Ищите карту.
— За… зачем? — разинул рот Голова.
— Затем, красавчик. У вас гайка, у меня — винт. Я знаю, где на Пепле вход в Насосную станцию. Оттуда труба должна идти…
Тут я обалдел маленько. Если честно, то не маленько, а здорово так обалдел. Точно в башке мысли друг на дружку наскочили. Ясное дело, никто про запертые колодцы вслух у нас не говорит, это вроде сказок. Самая страшная сказка, еще когда мальцом был, — про Насосную станцию. Будто бы под мусорным комбинатом есть такой бункер, живет в нем всякая нечисть и ходы роет во все края земли. Я еще, когда мелким был, батю спрашивал, но тот только смеялся. Говорил, мол, в Последнюю войну так бомбили, что вода с реки во все трубы залилась. Нет никаких ходов, страшилки ребячьи, ага.
Но Чичу я сразу поверил.
— Зачем тебе желчь, отшельник? — Рыжий, как всегда, вспомнил про главную беду, я-то уж и позабыл.
— Отыщем дорогу под мусорной фабрикой — покажу зачем.
— Ты чо, с нами пойдешь?
— Куда вы без меня, красавчики? Садовый-то рубеж пощупать хотите? Кто же вам, кроме меня, пособит?
25ДЕНЬ ЗНАНИЙ
— Так ты чо, с Чичем заодно была?
— Ой-ой, какие мы страшные, — Иголка уперла руки в боки. — Воздух-то выпусти, не то лопнешь сейчас.
— Откуда ты… ты его знаешь? — глупо спросил рыжий. Ясное дело, глупо, кто ж не знает отшельников, их не так много.
— Ты чо, с ним заранее сговорилась, да? — Я все никак не мог поверить, что Иголка, моя Иголка, могла так лихо нас обдурить. Мы все это время тряслись, думали, чо против нас хитрый гадальщик затевает, а они, оказывается, все по-хитрому порешали, теперь небось ржут над нами.