В Лондоне на конференции «двадцатки» удивились, что он не возражал, когда рассмотрение его новых предложений, а он их сделал много, отложили. А это был тактический ход с его стороны. Зачем возражать? Сейчас их не примут, но идеи никуда не денутся. И он не сочтет за труд еще раз напомнить, уже более настойчиво. Найдет союзников и доведет дело до конкретного результата. Глупо спорить, как будет выглядеть результат. Но процесс запущен, и он не даст ему остановиться. Терпения хватит, и здравого смысла тоже.
Создание мегакорпорации в правительстве отвергли. Рассказывают, премьер резко высказывался. Не понравился проект или то, что его стали продвигать в обход главы правительства? Трудно сказать, почему такая реакция, и не нужно в этом копаться.
Он легко воспринял неприятную новость, которую наверняка подадут как трещину в отношениях между Кремлем и правительством. Ничего, поговорят и успокоятся. А кто будет слишком распускать язык, можно и к порядку призвать. Такая страна.
Премьер как-то пошутил, когда западные эксперты спросили, будет ли он попирать свободу слова. Честно ответил: мол, даже не знает, что «попирать» – демократии в России никогда не было. Верно: традиции и менталитет не переделаешь. Для этого потребуется несколько исторических эпох. А будут ли они, эти эпохи?
Пока приходится учитывать эти особенности и не переживать из-за них. Стоит президенту показать недовольство действиями правительства, покритиковать за медлительность и неэффективность, тут же говорят, что он выступает против премьера. А некоторые спекулируют на этом. Не понимают, что ставки в игре слишком высоки. В другой стране не стали бы даже обращать внимания – рабочий момент. А у нас сразу паника: кризис власти! Кремль против правительства!
Глава 28Надлом
– А! – сказал капитан. И не прибавил ни звука.
Самолет летел над Татарским проливом, отделяющим остров Сахалин от материка. Внизу, совсем рядом, медленно перекатывались огромные черные волны. Казалось, они дышат расплавленной космической лавой.
При посадке «транспортник» сильно тряхнуло. Под ударами ветра он побежал по полосе к зданию грузового терминала, остановился, задрожал, как в припадке удушающего кашля, и замер.
Задувала поземка. Ударялись о борт замерзающие на лету мокрые снежинки. Они превращались в ледяных пчел – звонких, назойливых, беспорядочно жалящих остывшее тело самолета и лица выбирающихся из его чрева пассажиров.
Попрощавшись с экипажем, Петр и Марика побрели к ангару, откуда их доставили на стоянку такси. Автопарк состоял исключительно из японских машин с правым рулем. Сахалинские водители в одинаковых коротких куртках, плечистые и чем-то неуловимым отличающиеся от своих коллег во всех других российских городах, с интересом поглядывали на молодую пару, появившуюся из военного автобуса.
– Подумают, что ты жена офицера, а я приехал в отпуск к родным, – сказал Петр.
«А мне бы хотелось быть его женой», – неожиданно подумала Марика.
Ей казалось, что бегство из Москвы случилось уже много лет назад. Ратов, его проблемы, их жизнь остались в далеком прошлом, а рядом остался только уверенный в себе Громов. Она резко тряхнула головой, чтобы подавить греховные мысли и вернуться в реальность.
– В «Мидзуи», – сказал Громов водителю.
Тот с уважением посмотрел на пассажира:
– А я думал, вы к родственникам.
– Так оно и есть, но работают они в «Мидзуи». Сварганили мне номер, – успокоил его Громов.
Марика поняла, что речь идет о гостинице, хотя сначала подумала, что Петр назвал какую-то японскую фирму. Вроде производителя бытовой электроники.
– Гостиницу строили японцы, поэтому она так называется. Тебе там понравится, – пояснил Петр.
– Медовый месяц? – вновь спросил любознательный таксист.
– Все как у людей, – широко улыбнулся Громов.
Город оказался беспорядочным скопищем панельных серых пятиэтажек, заваленных снегом и разделенных замерзшими ледяными торосами. Никаких признаков наступающей весны. Сыро и неуютно.
Однако в окрестностях гостиницы пейзаж разом преобразился. За окном мелькали сопки, заросшие сосновым лесом. Зигзагообразное здание – не выше двух этажей, – как ящерица, пряталось среди деревьев, прижимаясь к изгибам ландшафта.
– Из каждого номера можно выйти в сопки, – пояснил Громов. – Очень удобно для отдыха.
В холле он без труда получил один из лучших номеров. В межсезонье гостиница была заполнена наполовину. В «карточке гостя» Громов записал, что они с Марикой приехали для участия в семинаре по выработке антикризисных мер.
– Мы что, действительно будем ходить на этот семинар? – удивленно спросила Марика.
– Ты же хотела не терять времени и подготовиться к экзаменам.
– Шутишь?
– Разумеется. Объявление о семинаре висит в холле. Чем скучнее, тем лучше. Никто даже внимания не обратит.
– Ты все замечаешь. Но нас могут найти. Зачем мы зарегистрировались? Я думала, мы снимем квартиру.
– Не волнуйся. Кому придет в голову, что мы на Сахалине? Мой друг будет молчать, а рейсов на Сахалин из Томска не предусмотрено.
– Все ты знаешь, – вновь восхитилась Марика.
– Если бы, – вздохнул Громов и... неожиданно обнял ее. Так, что перехватило дыхание.
Задыхаясь от желания, они стали срывать с себя одежду, едва успев закрыть дверь.
– Не нужно, мы пожалеем, – шептал Громов, но не мог оторваться от зовущего тела девушки. Марика бурно дышала и гладила его дрожащими руками.
– Не думай ни о чем, милый.
Они долго лежали на широкой кровати и смотрели друг на друга. В комнате темнело. Ветер стих, и пошел снег. Мягкий и тяжелый, словно мокрая вата.
– Как это случилось? – спросила Марика.
– Ты жалеешь?
– Не знаю, ничего не знаю! Вчера была уверена, что люблю только Игоря, а потом появился ты.
– Ты сразу влюбилась?
– Нет, не сразу.
– Женщина считывает свои впечатления о мужчине в первые секунды знакомства. А до мужчин доходит медленнее. Чтобы понять и оценить женщину, им требуется целых тридцать минут. А иногда вся жизнь.
– Я поняла, что не смогу без тебя, еще там, в квартире. Когда ты меня защищал. А потом, в самолете, я уже знала, что люблю тебя и схожу с ума от угрызений совести. Мы еще ничего не сделали, а я чувствовала, что страшно виновата перед Игорем. Я плохая. Ты этого не понял. Но поймешь.
– Я не лучше. Игорь – мой друг. Доверился мне.
– Это только моя вина. Не оправдывайся.
– Ты ему скажешь?
– А ты хочешь, чтобы я скрыла?
– Нет, конечно.
– Ты уже жалеешь?
– Ни о чем я не жалею. Нельзя об этом жалеть! – в сердцах сказал Громов, опрокинул Марику на спину и поцеловал в шею. Чуть пониже подбородка.
– Я договорился, мы едем к моему приятелю в гости. У него рыбное хозяйство. Примерно в ста километрах от города. Увидишь настоящий Сахалин, – сообщил Петр на следующее утро.
– У тебя повсюду друзья. – Марика выглядела отдохнувшей и счастливой. Она даже не подумала, можно ли позвонить в Москву, словно выбросив из памяти свою предыдущую жизнь.
– Приятель, кстати, тоже работал в Японии, но после командировки занялся бизнесом. Самолетами поставляет свежую рыбу и икру в лучшие европейские рестораны и гастрономические бутики. Мы сможем воспользоваться его самолетом для возвращения, – заметил Громов.
– Никуда не хочу возвращаться, – предупредила Марика. – Твой друг еще может разориться из-за кризиса.
– Вряд ли. Машину арендуем в гостинице. Дорогу я знаю. – Громов сделал вид, что не слышал ее слов о возвращении. – Ты не хочешь позвонить в Москву?
– Я ничего не хочу. – Марика посмотрела на Петра влюбленными глазами.
– Странные ты выбираешь методы. Клоны какие-то! Мне это не нравится, – проворчал Бровин. Он уже час внимательно выслушивал историю отношений своего племянника с Марикой и всю эту «хрень», которая возникла вокруг конфликта с Моревым.
– Клонировать – сильно сказано. Просто встретил очень похожую внешне женщину. Увидел и был поражен – внешность словно скопировали с моей бывшей. Но оказалось, что за этим прелестным фасадом скрывается совершенно другой человек. Мне он, кстати, намного симпатичнее, чем моя прежняя пассия. Правда, Марину я любил, не задумываясь, хороша она или нет.
– Значит, Марику ты не очень любишь, раз задумываешься, – сказал Борис Павлович. – В любимой принимаешь все как есть. Не хочешь ничего менять. Да и невозможно переделать личность. Человек – существо самостоятельное, независимое и на всякое вмешательство реагирует с возмущением.
– Странно от тебя это слышать. Ты же ученый, привык мыслить, не стесняешься людей переделывать и перекраивать. В физическом смысле.
– В отличие от тебя, дорогой племянничек, я привык уважать окружающих. Независимо от того, мои они пациенты или я их вижу в первый и последний раз. Тебе это покажется странным, но с уважением относятся даже к тем, кого любят. Они, знаешь ли, тоже люди, – с сарказмом заметил Бровин. – Меня что беспокоит? У тебя вообще нет никаких ограничителей.
– А в чем это проявляется? – насупился Ратов.
Разговор приобретал агрессивные формы, и ему это не нравилось. Ссоры с Бровиным уже случались, и они даже не разговаривали месяцами. Потом мирились.
– Ты ведешь себя, будто наделен высшим разумом. Это гениальные люди часто не задумываются о морали. Они ее просто не чувствуют и не понимают. Имеется даже медицинское объяснение. У неординарных личностей биохимические процессы протекают иначе, чем у обычных людей. Но чаще мораль отрицают отморозки, нелюди. Они как бы на другом полюсе. Гений – над моралью, а примитивы не доросли до ее понимания и никогда не дорастут.
– Мне казалось, что талантливый человек гениален в своей области, а в других сферах может быть совсем даже не гением, – заметил Ратов.