Злые языки говорят, что однажды за увесистый гонорар зазвал Димонов к себе в замок Челентано. Ну, чисто постебаться. И говорит ему:
– Адриано, а попляши-ка босиком в бочке с виноградом, как в том кино…
А тот:
– Пусть у тебя медведь на ярмарке пляшет, брателло…
И уехал пить Cinzano в простой портовый кабак. А опущенный Димонов с горя велел купить еще и оливковую рощу по соседству.
Но, несмотря на все имиджевые издержки, сеньор Димонов и примкнувшие к нему товарищи – сырьевые бояре в Гейропах прижились. Ну, как прижились – завалили деньгами Старый Свет, на что тот всегда был падок. Их и терпят, хотя в приличные дома все же стараются не звать. Мечутся они на своих шикарных яхтах по всему Средиземноморью: то туда приткнутся на кинофестиваль, то сюда на чемпионат «Формулы-1». Чужие среди своих…
Кстати, о яхтах. У Димонова их несколько, но все называются одинаково – Fekla. Может, и совпадение, но так зовут его жену. Как и положено монархической бабе, не зарабатывает она ничего, только тратит. И родственников не забывает. Пара ейных братьев удивительно легко раскрутили до уровня крупнейшей в царстве фирму «Мослы и оковалки».
Как грибы после дождя, повсюду в чистом поле стремительно возникают фермы и свинокомплексы фирмы, которым уходит целиком вспомоществование от казны, выделяемое на свино-коровью отрасль. «Мослы и оковалки» все в кредитах, но их им удивительным образом прощают, а то и вообще казна оплачивает долги ушлых мясников. Зря, что ли, сеструха спит с самим Димоновым?
Под ногами братьев, конечно, мешаются отдельные кулаки и артели – норовят свои туши всунуть на базар в той или иной губернии. Но с ними разговор короткий: если и не сожгут, то вдруг окажется, что эпидемия напала на скотину, и выход один: под нож пустить, а останки – уничтожить. Вместе с останками уничтожаются и крестьяне – разоряются и по миру идут, но это их проблемы.
Надо ли говорить, что подати братья платят не в своем царстве, а на заморских островах, где фирму с ее подразделениями зарегистрировали. Да и прибыток там же хранят – мошна целее будет. В своем Отечестве порядка ведь нету.
Поэтому и сынка своего Димoнов отправил к проклятым заокеанским партнерам. Тот весь в отца – настоящий патриот России. И логично, что хоть совсем молодой пацанчик, но уже имеет гражданство заокеанской державы и владеет там сетью супермаркетов и заправок. Поэтому, когда папа топал ножками и грозил партнерам за океаном кузькиной матерью, никто не поверил: он что ж – матерью этой долбанет по сынку своему, его магазинам и заправкам?
Так и жили они, поживали, добра наживали. Этим и запомнятся. Ну а Димонов войдет в историю кроссовками и отлитой в граните мудростью: «Денег нет, но вы держитесь».
«Прошу отнестись с пониманием»
Будущий царь, сменивший на троне Бориса, в младые годы был просто Никто. Так его и звали во дворе – за невзрачность. (Были и обидные клички, но мы в своем сказе упоминать их не станем – чай, не хейтеры какие-нибудь.) Ему это было обидно, и он начал заниматься боевыми искусствами, записался в секции самбо и дзюдо. Мечта была: чтобы обидчики ползали в ногах и унижались, прося помиловать. Это светлое чувство пронес он через всю свою жизнь.
Время было трудное, ели кое-что, одевались кое-как. Но – учились. Никто поступил на юридический факультет. В студенческие годы познакомился он с Собакевичем, будущим питерским предводителем дворянства. Это знакомство сыграло решающую роль в его судьбе.
Так часто бывает в царстве, что еще во время учебы в университете на будущих юристов обращает внимание всесильная тайная служба. Говорят, в первую очередь замечают как раз невзрачных, никаких – чтобы облик невозможно было запомнить, увидев где-нибудь в массе других людей. Это издревле так повелось, потому что тайная служба на то и тайная, чтобы народ не догадывался, что вокруг масса соглядатаев, которые вынюхивают, высматривают, берут на карандаш, чтобы потом предъяву кинуть:
– А помнишь, враг престола, как ты сидел на кухне у собутыльника по кличке Контра и, лапая девку по кличке Шаболда, рассказал ей анекдот: «Лучшим памятником великому русскому царю Ивану Васильевичу было бы переименование Москвы в Грозный»? Не помнишь, сволочь, как оскорблял память самодержца? Вот, ознакомься с показаниями гражданки Шаболды…
Тайная служба не занимается, как думают многие неграмотные, сопровождением и охраной царя, когда едет его карета с керосиновой мигалкой, а впереди и сзади несутся телеги с вооруженными опричниками. Тело помазанника другое ведомство сторожит. А тайная служба выявляет, не умышляет ли кто-нибудь что-нибудь супротив престола и царства. И опутала она своей паутиной всю страну. Как один генерал сказал: «В России на каждом голубой мундир, а если не мундир, то голубая подкладка, если не подкладка, то голубая заплатка».
Вербовщик, промышлявший в университете, где учился Никто, сразу заприметил серенького студиозуса и сделал ему царское предложение, от которого тот не смог, а главное – не захотел отказаться. Более того, это было его давнее сокровенное желание.
Судя по всему, в государевых органах оценили перспективного кадра. Однажды Никто на глазах сокурсников подъехал к воротам на стальной телеге, хоть и не престижной марки. Озадачились те такою роскошью. Никто же заявил: «Выиграл я ее в государственную лотерею».
И вот сбылось: Никто – кадровый сотрудник тайной службы. Вступил он в государеву должность во времена последнего-распоследнего гонения на диссидентов. Это те, кто рассуждал на кухнях, будто у подданных какие-то еще права есть, кроме как прислуживать. А заодно с ними – неформалы писатели, художники и прочие хомяки. Набрались они наглости противостоять официальному монархическому искусству и официальной идеологии, которая включала в себя разные погремушки: самовар, балалайку, медведя, водку, – и, как венец, жизнь за царя.
Еще в давние времена царя Никиты художники-неформалы устроили в Первопрестольной выставку. Картины были для обывателя чудны́е: килька в томате, кладбище, худые голые бабы, космос и вот это вот все. На выставку зачем-то занесло тогдашнего самодержца. Он любил картины традиционные: море пшеницы, медведи на лесоповале, загорелая плотная крестьянка с серпом. В окружении свиты прихлебателей и классических художников, шептавших на ухо, царь осмотрел модную экспозицию, осерчал и вынес экспертную оценку: «Мазня пидарасов!»
Было это равносильно судебному вердикту, не подлежащему опротестованию, и руководством к немедленному действию. Тут же прискакали жандармы и копытами коней потоптали всю авангардную живопись. А царь издал указ: «Важнейшим из искусств для нас является ярмарочное скоморошество».
Лейтенант Никто с живописцами не боролся, хотя подвизался в том же отделе приказа, что и карательные идеологи. Его отрядили шпионить за туристами и спортсменами, отправлявшимися за рубеж. Ездил он за границу в составе таких делегаций, чтобы с поличным схватить за руку идейно слабого борца или штангиста, покупающего журнал с голыми революционерками.
Замечали его и среди участников, например, демонстрации пацифистов – Никто изображал дружинника с повязкой, следящего за правопорядком, а на самом деле фиксировал в уме всех, кто выступает супротив армии.
Плотно работал Никто и со студентами. Например, ловят его студиозуса городовые, а у того при себе запрещенная литература про Конституцию. «Ну, ты попал… – говорит полицейский урядник перепуганному юному поборнику демократии. – Сейчас в околоток поедем, но сначала иди вон туда, с тобой поговорить хотят».
Заходит студент в потайную комнату, а там – человек в сером, с зализанными набок редкими волосами, со стальным цветом лица и злыми, близко посаженными глазками.
– Все, отрок, – зловеще тянет он, – готовься прощаться со своей учебой. Батюшке с матушкой из университета письмо пошлют о том, что ты – негодяй, не достойный учиться в кузнице императорских кадров. А родители-то надеялись, что ты карьеру сделаешь в почтовом ведомстве, станешь им надеждой и опорой. А вместо этого будут тебе передачи возить на каторгу. А когда выйдешь (если выйдешь), на службу никуда не устроишься, даже мелким ассенизаторским чиновником в Магадане. В столице-то, ясное дело, жить не разрешат. Начнешь бухать, под забором окажешься и кончишь жизнь в бомжатском приюте или чахоточной лечебнице. Есть один только вариант избежать этого…
– Какой же, сударь?! Я готов на все, лишь бы не позор и бомжевание!
– Ты подпишешь бумагу о том, что будешь нам помогать. Нам – это слугам государевым, стоящим на страже престола и целостности Отечества. Услышишь разговор средь студентов о демократии и Конституции – ты не противоречь, соглашайся, ругай власть, а вечером – к нам. Предметно доложишь, кто и что говорил. Иначе можешь заранее лоб брить на каторгу…
– Согласен.
– Смотри, до первого прокола! Если финтить начнешь или расскажешь кому-то, будешь в психбольнице галоперидол пить и пузыри пускать…
За явленное недюжинное рвение в борьбе с вольномыслием через какое-то время получил Никто назначение в подразделение, занимающееся разведкой в тылу врага. Это была элита тайной службы. И мечта других сотрудников. Длительные зарубежные командировки, где можно было расслабиться и получить удовольствие, – это вам не шастать по улицам в любую погоду с повязкой дружинника, пытаясь обнаружить объект для разработки среди алкашей.
К тому же из-за рубежа можно было привезти талонов, которые обменять в специальных магазинах на номенклатурную еду и шмотки. Обязательным трофеем разведчика, возвращавшегося с задания на родину, были также стереосистема и телевизор «Телефункен».
Правда, офицер Никто попал в страну дружественную. Недруги нашего царства-государства и там были, конечно, но не в таком количестве, как в Лондоне или за океаном. В этот городишко с традиционной кирхой, десятком пивных и картинной галереей, то есть в отстойник, не засылали перспективных бойцов невидимого фронта – те ехали в логово врага. А в таких городишках, как тот, где работал Никто, служили шпионы, которым надо хоть сколько-то послужить для выслуги по специальности, раз уж они ее получили.