А чтобы неугомонный аферист-завхоз еще чего не замутил, приставили к нему выписанного из Питера бдительного Никто. Надо сказать, Царь-колокол и ему приглянулся, но начинать кремлевскую карьеру, по питерской привычке, со стрелки с бандитами, где можно было бы подбить их вывезти колокол из Кремля, а бабки поделить, он не решился. Было много других проектов, требовавших безотлагательного его участия.
Перво-наперво следовало обеспечить недвижимостью и жалованьем понаехавших подельников, потянувшихся за ним из Питера. Свои люди на чужбине (а Москва – она такая) очень нужны. А затем надо влезать в темы, на которых сидел Бородкин, понемногу отодвигая его – все равно не жилец он в Кремле.
Но тут Никто ждало фиаско, ибо Бородкин выпивал с царем. Дубайс и Смутьяна отсекли от папаши всех собутыльников, и Бородкин был тогда один, кто мог тайными тропами через кремлевские чуланы и кладовки пробраться к самодержцу в опочивальню со штофом смирновской и соленым огурцом. Поэтому ценный кадр усидел в своем кресле, еще какое-то время отравляя существование питерским.
А Никто тем временем стал главным инспектором царского двора. Это как если бы медведя назначить проверяющим на пасеку. Но он быстро осознал, что поживиться особо нечем – все было украдено до него сладкой парочкой: Смутьяной и Дубайсом. Поэтому оперативного простора у него не было.
Еще больше этот простор скукожился, когда за питерскую бригаду, в том числе были Никто и Дубайс, по-всамделишному взялись силовики. Одна ушлая баба в городе на Неве, промышлявшая тем, что организовывала право поставки ко двору его величества, раскололась и начала давать показания. Возникло дело о коррупции, моментально распухшее до таких размеров, что подключились самые высокие чины тайной службы, полиции, сыска и прокуратуры. Потянули и почти вытащили всю взяточную цепочку, важным звеном которой была организованная уркаганская группа, на связи с которой замазались высокопоставленные чиновники. Фигурировали в материалах и Никто, и сам градоначальник Собакевич, которого вообще арестовать собирались.
Собакевич лег на сохранение в больничку – что-то там местные врачи нашли в организме, подточенном градоуправлением. Их поехали инспектировать московские медики. А то ведь часто бывало: найдут местные эскулапы у шишки губернского разлива какое-нибудь опаснейшее изменение мозгов, а на поверку выходит, что у того только лишь бытовой алкоголизм и заурядное раздвоение личности. Но пока телеги московских профессоров тащились по тракту, Собакевич сбежал из больничной палаты и улетел на аэроплане в Париж.
А инспекторская деятельность Никто в администрации двора бесполезной для него не стала: ему удалось сформировать 88 папок – по числу губерний. И в каждой из них мелким почерком было написано о том, что губернаторы и прочие предводители дворянства на местах хотели бы забыть. Эти папки очень пригодились потом, когда Никто взошел на трон.
А пока нужно было тешить царя Бориса, вернее, его «семью» – в полном смысле этого слова, то есть мафиозном. Никто стал в нее вхож. Семейка процветала, занимаясь традиционным дворцовым промыслом: здесь воровала, а там (за границей) прятала. И ей кровь из носу понадобился надежный и близкий по духу начальник тайной службы, чтобы, в случае чего, вместо арестантской телеги прислал свежих стерлядей.
Предыдущий шеф тайной службы наломал дров: полез в грязных сапогах в изящное дело внешних сношений и во внутреннюю кухню двора. А баба его была настолько алчная, что и сравнить не с кем. Так и до скандала недалеко.
Так в тайной службе появилась новая метла. Никто разогнал прежних топтунов и сыскарей. С особым злорадством отомстил тем, кто в свое время расследовал его питерские подвиги. На все хоть сколько-нибудь значимые должности своих клевретов понаставил, проверенных питерскими стрелками и разборками. Главным качеством претендента на должность была не оперативная смекалка или другие какие-то филерские таланты, а личная преданность – Никто не доверял никому со стороны. Так, кстати, в службе возник будущий знатный нефтедобытчик Секин. Он до того был армейским переводчиком, и корифеям тайной стражи пришлось учить его азам профессионального мастерства: запоминать скабрезные анекдоты про власть и вербовать проституток.
Как Никто на трон попал? Насчет этого ходит в народе много былин и сказаний.
Одни говорят: ночью после штофа смирновской приснился царю Борису сон. Будто окружили трон комиссары (это бесы такие агрессивные), подняли его на руки и выбросили вместе с царем в дворцовое окно. А там, на площади, – тысячи и тысячи обманутых, обворованных, уволенных, посаженных за все годы его правления. И заставили они Бориса водку пить, пока он не лопнул. Мол, после этого сна Борис задумался о том, что пора ему на монархическую пенсию.
Другие уверены: это известный всем интриган Абрам Борисович подсуропил. Царь Борис его не жаловал особо, и Абрам Борисович в отместку решил посадить на трон свою креатуру (марионетку по-нашему), чтобы его капиталы сберег и приумножил.
Третьи рассказывают, что ползучий дворцовый переворот семья царя Бориса устроила.
Мол, так это было. Приходят однажды утром к царю в опочивальню его Смутьяна и Дубайс. Борис проснулся и пытается понять, кто он и где он.
Дочь говорит:
– Папа, ну вот что ты опять вчера отмочил…
– А что? – заинтересовался царь.
– Тебе что Егорка сказал по поводу плохих дел в экономике: ваше величество, правительству нужен толчок. А ты что сделал? Зачем ты прислал министрам унитаз?
– Пусть спасибо скажут: белый, красивый, современный! Другой бы на моем месте дощатый нужник с дыркой им поставил во дворе…
После этого приближенные решили: засиделся самодержец на троне. Нужен молодой, решительный, надежный и непьющий. Борис уже не справляется с ролью гаранта сохранности наворованного ближним кругом.
Уже и не выяснишь, кто именно подсунул царю папку с личным делом, на котором было крупно выведено: «Директор тайной службы НИКТО». Кто-то утверждает, что это сделал придворный летописец Парашев, но так ли это – неведомо. Может, и правда: не просто же так Парашев долгие годы при новом царе был тайным советником – ничего не советовал, но за жалованьем приходил.
Еще бы ему советовать: каждый истопник во дворце знал, что Парашев – английский шпион со счетами в тамошних банках, на которых лежат серебреники, полученные от короны за предательство родины. За него Смутьяна потом замуж вышла, а она за абы кого не пошла бы, тем более за такого физически квелого, как этот персонаж, если бы у него не имелось предательских активов.
Народ считает, что ближний круг постановил: а что, пусть этот никакой из тайной службы становится царем и гарантирует нам защиту от тюрьмы и сумы. Все равно он будет как та королева: с собаками гуляет, на балы ходит, а ничего не решает. Ежели что – пинком под зад, заменим на другого. Они просчитались: Никто их переиграл, но это станет ясно сильно потом…
Семья назначила день смотрин и приемку клятвы верности от претендента на трон. В загородное имение одного из толстосумов прибыли цесаревна Смутьяна, серый кардинал Галошин, Абрам Борисович, Дубайс, Парашев, любимец царя кучерявый Боря Немец и другие решальщики. Разместились в зале, увешанном кабаньими головами и рогами. Гостям принесли уху из стерляжьих голов и заморский самогон – виски. Выпили, закусили, обменялись внешними и внутренними сплетнями.
Никто в это время, одетый в новый кафтан, скрипел сапогами в предбаннике, бегая в волнении взад-вперед – прикидывал, о чем сейчас на совещании сановной братвы говорится, одобрят его кандидатуру в цари или нет. Хотел по старой службистской привычке подслушать, поерзал ухом по двери, но ничего не услышал – она из сибирского кедра толщиной с ладонь.
И вот позвали Никто в зал высокого собрания. Масоны уже осоловели от ухи и виски. Смутьяна с раскрасневшимися ланитами полировала ногти, Галошин ковырял щепкой в зубах, Абрам Борисович по привычке мельтешил туда-сюда.
Парашев, исполнявший роль тамады, вышел в центр и огласил вердикт:
– Ты, Никто, есть пока никто. Нечаянно пригретый славой плешивый щеголь, враг труда. Но тебе будет оказана великая честь – принять скипетр и державу. Пока просто подержать, так что ты о себе много не думай. Мы всегда рядом и будем знать о каждом твоем шаге, помни об этом. Раньше думай о Родине (о нас и наших активах), а потом – о себе. Иначе коллектив тебя накажет…
Присутствовавшие по очереди подходили к новобранцу, хлопали по плечу и говорили напутственные слова: чтобы старших уважал и про общак не забывал.
На следующее утро Абрам Борисович представил наследника царю Борису. Тот одобрил:
– А что, почему бы и нет. С лица воду не пить, главное – чтобы семейными ценностями дорожил…
И вот настал последний день царствования царя Бориса. Постельничий, который принес ему в опочивальню традиционный утренний стакан рассола, уже глядел без почтения. Стража в коридорах тоже не вытягивалась во фрунт. Сбитого летчика накормили в столовой вчерашней яичницей, и пошел он к выходу – в новую для себя, непривычную и пугающую жизнь. Возле дверей отирался Никто. Борис взял его под локоток, вывел на крыльцо и объявил собравшейся внизу толпе:
– Я устал, ухожу я от вас. Вот мой сменщик. Вы не смотрите, что ростом не вышел. Ведь для нас, царей, шта главное? Не рост, а вот, – Борис сжал кулак, – карательная функция. А с этим у него порядок. Любить его не обязательно, а вот бояться – надо…
Борис расчувствовался, обнял преемника и капнул ему на макушку скупой старческой слезой:
– Береги царство!..
Так Никто перестал быть никем. Напялил корону, схватил скипетр и державу: свершилось!
Распрямился он, вширь раздался. Оголяет торс, летает на аэроплане, гребет на галере, борется с медведем (дрессированным, но это секрет), принародно гнет подкову (подпиленную), ездит с ряжеными на двуколке, скачет на коне, размахивая мечом и делая героическое лицо. И народ впадает в экстаз: вот царь так царь, не то, что тот алкаш, который ничего тяжелее стакана держать уже не мог!