Не подчинение мужу своих чаяний и недюжинных способностей, а неподчинение мужу своих чаяний и скромных способностей.
Не долгая жизнь с иллюзиями цели, а ранняя смерть без иллюзий о великих целях.
Крупская — надежная Надежда. Женщина времени рождения эпохи.
Аллилуева — безнадежная Надежда. Женщина времени перерождения эпохи.
Самоубийство Аллилуевой — бесполезный протест против тирании мужчины над женщиной.
Бесполезный сигнал тревоги человечеству о надвигающейся опасности, исходящей от ВЛАСТИ.
Голос совести в душе кремлевской жены, не желающей думать одно, а делать другое.
Вылет из золотой клетки Кремля на простор бессмертия.
Психология самоубийцы всегда будет волновать оставшихся на земле. Попытки анализа мало что дают. Есть лишь одно сходное во всех случаях обстоятельство: самоубийца до последней минуты не уверен, что поступит именно так.
Останься Вероника Полонская с Маяковским, он был бы жив? Помирись Марина Цветаева с сыном до его выхода из дому, она не повесилась бы?
Войди Сталин с нежными словами, и Аллилуева была бы жива?
Если это самоубийство…
Ее уход из жизни развязал ему руки. Многие гадают и предполагают: не уйди она сама, он ликвидировал бы ее вместе с другими «врагами народа»?!
Думаю иначе.
ОНА СОВЕРШИЛА БЫ СВОЮ ВЕНДЕТТУ, И ЕГО НАШЛИ БЫ ОКРОВАВЛЕННЫМ В ВАННЕ.
Шарлотта Корде, не сотворившая своего поступка?
А если бы она действительно убила его, где были бы мы теперь? Там же?
Советская Эсфирь
Веками по миру бродит сплетня, прочно утвердившаяся в роли легенды: существует якобы единый еврейский центр, рассылающий евреям, рассыпанным по всему миру, необходимые указания для тех или иных действий.
Так, на рубеже нашего столетия, а может и раньше, этот центр «повелел» еврейским женщинам выходить замуж за перспективных во всех отношениях русских мужчин, стремящихся к власти, всемерно содействовать им на этом пути, влиять на них и, достигнув желаемого, направлять их властную деятельность по руслу, нужному этому еврейскому центру. Думаю, что и сплетня и легенда вышли из древней древности, из главы «Ветхого Завета» — «Эсфирь».
Это на ней, еврейской красавице, женился персидский царь Артаксеркс. Брат Эсфири, Мардохей, предупредил царя о грозящей опасности и заслужил доверие. Но придворный Артаксеркса, Амен, подговорил царя перебить евреев и взять их деньги в свою казну, надеясь, что вместе с другими будет убит и мудрый Мардохей.
Однако Мардохей послал к жестокому царю свою сестру, царицу Эсфирь, и она просила пощадить жизнь ее народа и уничтожить его врагов.
Царь послушался, «указ перебить всех евреев был отменен, и евреи, уничтожив своих врагов, пока жива была царица Эсфирь, жили благополучно».
Эсфири начала двадцатого века в России негде было взять своего Артаксеркса. Николай Второй был занят, да и окружение его, в отличие от древних придворных, не слишком жаловало не то чтобы евреек в жены, пусть даже и крещеных, но и единородных женщин не слишком высокого происхождения.
Сергей Витте со своей еврейской женой был явным исключением, и факт его женитьбы по сию пору вызывает у неофициальных историков разные толкования, касающиеся политики Витте.
Пришлось эсфирям пуститься в революционные круги, благо их отверженность и черта оседлости, которую, конечно же, хотелось перейти, к тому располагали.
В начале двадцатого столетия большая группа еврейских девушек повылетала из своих местечек навстречу зову революционных труб. Девушки были очень разные. Но у всех одна общая черта, пленявшая «простых парней» из Луганска, Мариуполя, Смоленска и прочих мест, включая Москву и Санкт-Петербург: некая явно ощутимая экзотичность, почти что «заграничность», непохожесть на тех женщин, среди которых «простые парни» росли.
Со своей стороны, девушкам определенно нравилась мужественность и бравость славянского мужского начала, их великодержавное происхождение казалось защитой, которую не способны были дать свои мужчины из черты оседлости.
Так, к началу революции и позднее, в двадцатых-тридцатых годах, многие партийные вожди и их окружение оказались женаты на еврейках: Ворошилов, Молотов, Киров, Дзержинский, Луначарский, Каменев, Косарев, Андреев, Поскребышев. Некоторые вожди-евреи женились на русских женщинах: Троцкий, Зиновьев, Свердлов. Думаю, для них в славянках была своя экзотика.
По-человечески понятно и естественно. Думаю, весь мир в результате жестоких этнический войн через несколько тысячелетий придет к смешанному типу и гибриды будут владеть землей. Но пока люди еще бьются друг с другом из-за того, какая кровь в ком течет, считая: моя кровь — лучше.
Женщинам всех рас и наций изначально национализм чужд. Женщины изначально открыты навстречу мужчине, не раздумывая, какого он происхождения.
Женщины изначально интернациональны.
Однако правящий мужской мир никогда не дает женщинам права своего общеженского голоса в решении этнических вопросов. А тысячелетия мужской власти делают свое дело: если мужчине надо, он вышлет вперед свою женщину, под страхом смерти приказав ей действовать вопреки ее природе. И она поступит так, как он велит, заранее зная, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Многовековые драки за землю — это мужское дело. Многовековые войны за выход к морю, за право владеть железной, медной или золотой рудой — это вечные мужские захватнические заботы.
Между женщинами разных национальностей, в отличие от мужчин, таких проблем нет. Женщина не хочет владеть землей. Она генетически знает, что не земля принадлежит человеку, а человек принадлежит земле. Женщине, какие бы другие недостатки у нее ни были, чужды идеи превосходства одного народа над другим. Если же появляются женщины, которым это не чуждо, а они появляются, и во множестве, — это все напрочь экологически разрушенные существа, либо подменившие свою природу мужской природой, либо подчинившие ее требованиям мужского мира.
Многие революционерки были таковы, независимо от их национальности.
Не знаю, есть ли еврейский центр, рассылающий девушек к перспективным мужчинам, но знаю, что большевистский центр, рассыпанный по ссылкам, тюрьмам и эмиграциям, явно предпочитал, чтобы женщины и мужчины, связанные единством революционной большевистской цели, объединялись в семьи, независимо от национальных различий, и религиозных тоже.
Классическим примером такой пары стали Ворошиловы — Екатерина Давидовна и Климент Ефремович.
Вот и начинаются страницы, где изредка буду появляться я со своими воспоминаниями. Они детские, в них нет значительности соучастия, причастности к кремлевской жизни. Я никогда не жила кремлевской жизнью, на высшем уровне, никогда не дружила с детьми кремлевских вождей: они мной не интересовались, а я — ими.
Мои сверстники «оттуда», во всяком случае, те, с кем я была знакома, казались скучны: юноши увлекались джазом, американскими фильмами и водкой, девушки соревновались друг с другом в нарядах и красоте женихов, жаждущих войти в кремлевский круг.
Один из юношей этого круга, вяло ухаживая за мной, сказал однажды о кремлевских детях: «Мы все живем в коммунизме, чтобы когда-нибудь спуститься в социализм. Задача, чтобы это случилось как можно позже».
Для невесты одному из них я была недостаточно «кремлевская» и недостаточно блондинка. Для подруги одной из них — тоже недостаточно «кремлевская» и недостаточно элегантная.
У меня был свой круг, и в нем я была совершенно счастлива.
В сущности, никакого круга не было. Кругом были книги, свои и чужие стихи.
«Одинокая стихоплетка», — назвал меня отец. И был прав.
Моя семья в 1941 году эвакуировалась из Харькова, где отец работал в секретном конструкторском бюро, в город Нижний Тагил. Там прошли четыре военных года. На исходе четвертого отец отправил нас с мамой в Москву самолетом, оттуда мы должны были лететь в Харьков, уже освобожденный от немцев. В Харькове была оставлена вся довоенная жизнь, и матери не терпелось скорее увидеть все собственными глазами.
Перелет был тяжелейший. Меня вывернуло наизнанку. С трудом я воспринимала окружающий мир. Помню, поселились мы в маленьком номере гостиницы «Москва».,Из окна был виден Кремль, но не прямо, а где-то слева, наискосок шла его стена. Первую ночь в гостинице я спала как в бреду.
Утром мама разбудила меня — еще было темно. Быстро помогла одеться, говоря, что сейчас придет дядя Петя Ворошилов, которого я должна помнить, он приезжал к нам в Нижний Тагил, он отведет меня к своей маме, пока моя мама будет занята, но она скоро освободится и заберет меня.
В ответ мне хотелось реветь, спать, есть, пить. Но я была уже большая, умела терпеть.
Пришел дядя Петя — я его вспомнила: он, как и мой отец, был танковый конструктор. Взял за руку, повел, усадил в машину на заднее сиденье. Сел рядом. Впереди с шофером сидел военный. Я, кажется, успела подремать.
Показалось — мы очень быстро приехали к какому-то подъезду. Вошли, поднялись на второй этаж в ярко освещенный коридор. Дядя Петя толкнул ногой дверь. На его голос вышла темноволосая, с гладкой прической, большая старая женщина с неулыбающимся лицом. Она повела меня на кухню. Дядя Петя исчез. Самое главное, что я заметила и от чего окончательно проснулась, был ее халат невероятной красоты. Белый, атласный, до полу. С райскими цветами по всему полю — немецкая трофейная материя. Позднее такие халаты появились и на Урале. Дамы из заводского генералитета нашили их себе.
Женщина, не говоря мне ни слова, усадила за стол, налила какао (!), намазала маслом белый хлеб, положила на хлеб кусок розовой колбасы. Я помню вкус бутерброда. То была кремлевская еда, незнакомая мне в заводском поселке Нижнего Тагила. Мы вообще ели скудно, хотя в сорок четвертом уже были в пос