Еврейские жены вождей, естественно, ощутили себя дочерьми своего народа. Но если Екатерина Ворошилова, Мария Каганович и другие спрятали это ощущение подальше, то Полина Жемчужина вся раскрылась навстречу новому чувству.
Жемчужина устроила прием в честь Голды Меир и стала бывать у Голды. Говорили, что Полина и Голда Меир вообще школьные подруги. Говорили, что Полина Жемчужина вместе с Голдой Меир выработала план и подготовила бумагу в ЦК с просьбой объявить Крым Еврейской автономной областью.
Началась кампания против безродных космополитов. Массовые репрессии. А у Жемчужиной идет такая игра!
Верная «сталинка», Полина Семеновна, кажется, немножко забылась?
Все бумаги на Жемчужину, как старые, так и новые, были у Берии в порядке. Оставалось пустить их в ход. Берия ждал своего часа. В атмосфере всеобщей охоты на еврейских ведьм, ощущая к 1949 году уже определенную отдаленность Сталина от Жемчужиной и ее домашнего уюта, Берия представил вождю документы на Жемчужину.
«Когда на заседании Политбюро он (Сталин. — Л.В.) прочитал материал, который чекисты принесли ему на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано — не подкопаешься, — говорил Молотов Феликсу Чуеву, — чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотела сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее слишком хорошие отношения с Михоэлсом…
— И ты поверил! — закричала она, когда я сказал, в чем ее обвиняют. Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка.
Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, верней, шептал мне на ухо: «Полина жива!»
Красивая картинка. Сидят на Политбюро мужчины, как пауки в банке. У каждого своя слабина, за каждым крылатый страх. И двое вершителей, Сталин и Берия способны в секунду исправить положение, но ни один политмуж не решается поднять вопрос о собственной жене. Все вместе взятые ломают какую-то невообразимую комедию, пахнущую бедой.
— А она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали, — свидетельствует Молотов.
Татьяна Кирилловна Окуневская, попавшая на Лубянку в одно время с Полиной Семеновной, вспоминает:
«Однажды в открытую дверь камеры я услыхала громкий капризный и знакомый мне скрипучий женский голос, требовавший:
— Позвоните мужу! Пусть он пришлет мне диабетические таблетки! Я тяжело больной человек! Вы не имеете права кормить меня всякой баландой!
— Это Жемчужина, жена Молотова, — объяснила мне сокамерница, — никак не может привыкнуть к новым условиям. Не понимает, что ее мужу сейчас не до нее — может быть, сам уже «сидит». (Глагол! — Л.В.)
Молотов сидел… на заседаниях Политбюро и, быть может слова Берии — «Полина жива» — были для него тогда единственным эликсиром жизни.
Много лет спустя, после похорон Жемчужиной, Молотов Сказал:
— Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен.
Разойдясь с Молотовым в сорок восьмом и уйдя жить к сестре и брату, Полина Жемчужина некоторое время была на свободе и сильно тосковала по дому. Но, опасаясь подвести (глагол! — Л. В.) семью, она никак не давала о себе знать. Лишь изредка вечером, после своей работы, к ней заезжал на красном «Москвиче» зять, муж Светланы. Он рассказывал семейные новости и вез опальную тещу за город, прямо к забору молотовской правительственной дачи.
Они гуляли вдвоем и ей казалось, что она почти побывала дома.
Можно ли вообразить: вчера еще гордая, независимая, бесстрашная, властная (да чертову дюжину эпитетов можно найти для Жемчужиной) Полина Семеновна сегодня — раздавленная паровым катком партийной машины несчастная женщина, со дня на день ожидающая тюрьмы.
И терпит все безропотно, все принимает как должное.
А ее любящий муж сидит за забором, отдыхает от тяжких партийных трудов и в ус не дует? Вряд ли. Он тоже мучается, переживает, испытывает массу неудобств в связи с отсутствием своей властной хозяйки дома.
Но он не пойдет к Сталину с требованием оставить жену в покое. Он не бросится вызывать на дуэль Берию — какая дуэль в двадцатом веке, в СССР, между двумя партийными вождями?
Он будет молчать и терпеть во имя… коммунизма, светлого будущего, в которое верит, как верит он и в вину Полины Семеновны.
Да, да, верит — таково правило игры у руля машины.
В день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, отнюдь не убитые горем соратники мертвого грозного вождя Хрущев и Маленков, спускаясь с трибуны Мавзолея, подошли к Молотову и поздравили его с днем рождения.
— Какой тебе сделать подарок? — спросили они, переглянувшись между собой.
— Верните Полину! — резко сказал Молотов и, наклонив голову, быстро пошел от них.
Хрущев и Маленков передали просьбу Берии. К этому дню Полина Семеновна уже сидела в Москве, на Лубянке: в связи с «делом врачей» ее вернули из кустанайской ссылки в тюрьму, заново обвинив в сионистском заговоре.
В тюрьму проник слух о болезни Сталина. У Жемчужиной начались серьезные переживания — О НЕМ. Возможно, была она единственной узницей ГУЛАГа, кто страстно желал здоровья Сталину.
Десятого марта Жемчужину вызвали к Берии. Он встретил ее возгласом:
— Героиня!
Она отвела от себя его руки. Спросила:
— Как Сталин?
В голосе были неподдельные волнение, тревога, надежда. Узнав, что его больше нет, она без чувств упала на пол. В кабинете Берия был тогда и муж Полины Семеновны, Вячеслав Михайлович Молотов.
Когда ее арестовали, все думали: в тюрьме она не выживет. Дочь ничего не знала о матери.
После тюрьмы Жемчужина, по мнению некоторых, выглядела лучше, чем когда бы то ни было. Непонятные болезни, точившие ее прежде, исчезли.
Такое нередко случается с людьми — попав в сложные условия, они собирают все силы и в сопротивлении, выживая, начинают функционировать нормально.
Позднее, она перенесла три инфаркта и операцию на сердце: ничто даром не проходит.
Кто помнит сегодня Полину Жемчужину? Молотов умер, дочь их, Светлана, умерла. Внуки?
Зная, что поэт Феликс Чуев в последние годы посещал Молотова и выпустил книгу бесед с ним, я спросила его:
— Кто мог бы рассказать мне о Полине Жемчужиной?
— Никого не осталось.
— А внуки?
— Там трое внуков. Но им это (выделено мной. — Л.В.) уже не нужно.
И я, недоверчивая, поверила. Не стала искать типичных кремлевских внуков, которым сегодня хотелось бы забыть, кем были бабушка и дедушка.
Но что-то точило меня: «Пойди, найди, убедись сама» — шептал внутренний голос.
И вот сижу на кухоньке в квартире Ларисы Алексеевны, переводчика художественной литературы с английского и на английский, специалиста по творчеству прерафаэлитов, старшей внучки Полины Семеновны.
— Меня в семье называли «бабушкин хвостик». Вернувшись из ссылки, бабушка сразу взяла меня к себе, и я воспитывалась у Молотовых. Моя мама по характеру была большой ребенок. Она в детстве была сильно защищена, и это, видимо, сделало ее вечной девочкой. Бабушка не хотела повторять со мной этой ошибки.
«Жизнь очень сложна», — говорила она.
Бабушка была сильная птица, закрывающая гнездо своими крыльями. Они с дедушкой активно занимались моим воспитанием и образованием. Все, что я знаю и умею, все во мне хорошее — это бабушкина заслуга. Все плохое — собственное приобретение.
Она учила всему, считая, что «жизнь может измениться в любую минуту. Нужно быть готовой».
Бабушка и дедушка развивали мою память и восприятие. С малых лет по вечерам я должна была рассказывать им, что видела за день, как качались деревья, какие были запахи. Потом все это я пересказывала им по-немецки.
Какая она была? Необыкновенная. Внешне — настоящая леди. Очень добрая и заботливая. К ней шли толпы, даже когда дед был уже в опале, при Хрущеве. Она всем помогала.
У них была история с детским домом. С сорок третьего года он и она посылали свои орденские купоны в один московский детский дом. (Это купоны за ордена. Они превращались в деньги по правилам того времени. — Л.В.) Орденов у обоих хватало. Поступка своего они не афишировали. В пятьдесят седьмом году деда отправили в опалу — послом в Монголию, а спустя некоторое время в МИД пришла телеграмма из детского дома с вопросом: где средства и почему они перестали поступать? Тут и выяснилось, что средства были не мидовские, а лично молотовско-жемчужинские.
Несколько лет назад я была на кладбище и увидела у могилы моих деда и бабушки старую женщину. Она кланялась могиле в пояс и говорила: «Здравствуйте, Полина Семеновна! Здравствуйте, Вячеслав Михайлович! Святые вы были люди. Пока вы были живы, сироты были сыты».
Я, конечно, подошла. Это была нянечка из того детского дома.
— Вспоминала ли ваша бабушка, — пытаю я Ларису Алексеевну, — время тюрьмы, ссылки? Весь свой страшный период жизни?
— Она ушла «туда» в беличьей шубке и вернулась в ней, потертой и залатанной. Она говорила о том времени: «Мне «там» было нужно только три вещи: мыло, чтобы быть чистой, хлеб, чтобы быть сытой, и лук, чтобы не заболеть».
Когда она пришла «оттуда», то сразу свалилась. Наверно, полгода лежала на диване, в столовой и с этого дивана руководила всем домом.