У нее после ссылки дрожали руки, но она старалась преодолеть это, вышивала. Могла перетерпеть любую боль. И часто говорила, что жизнь очень сложна. Повторяла: «Я всегда верила, что дед меня спасет, и мы опять будем вместе».
— Скажите, — спрашиваю я Ларису Алексеевну, а сердце мое готово выскочить из груди в предчувствии любого ответа, способного подтвердить, а скорее, опровергнуть мое предположение о любви Жемчужиной к Сталину, — как вы думаете, Полина Семеновна любила Вячеслава Михайловича?
— Они очень любили друг друга. Такая любовь — одна на миллион. Скрывали друг от друга свои боли. Она ему создала режим и прекрасную домашнюю атмосферу: никто ни на кого не кричал — голоса не повышали. Он лишь иногда говорил: «Поленька, мы с тобой спорили — я был неправ». Их поступки никогда не расходились со словами. Она умирала и звала его. Спустя много лет умирал он, я сидела у его кровати, он принимал меня за нее и звал: «Поля, Поля».
— Почему вас называли «бабушкин хвостик»?
— Мне было шесть лет, когда она вернулась и взяла меня к себе. И мы были очень привязаны друг к другу. Я ходила с нею даже на ее партсобрания.
Она воспитала маму в изнеженности, но, пройдя жизнь, считала такое воспитание ошибкой. Меня воспитывала крепкой и сильной. Внушала мне это. И внушила. Я свою маму-девочку всегда ощущала своей дочкой, — говорит хрупкая Лариса Алексеевна. — Мама моя очень переживала то, что свалилось на нашу семью в пятидесятых и после. Она читала всю ложь и пасквили на деда и страдала. Думаю, это ускорило ее смерть. Умерла мама внезапно, встала и упала — разрыв сердца.
Что знаем мы о наших близких? Какие тайны их молодости известны нам? Нужно ли знать эти тайны?
Не существует на сей счет нравственных кодексов. У каждого свое понимание.
Я узнала некоторые секреты своих родителей много позднее их ухода из жизни. И что? Они стали мне еще ближе, понятнее.
Жемчужина была слишком полнокровной натурой, чтобы смотреться однозначно, однобоко.
Молодая жена кремлевского вождя, с неограниченными возможностями внутри узкого властного мира.
Зрелый советский нарком в юбке, обладающий большой властью.
Хозяйка большого гнезда.
Все это разные люди в одном человеке.
Я наводила Ларису Алексеевну на разговор о Сталине и Жемчужиной, но она уходила от этого разговора, возможно, потому, что не видела в моих вопросах подвоха. Ей, вероятно, в голову не приходила мысль о любви бабушки к Сталину.
А может быть, я ошибаюсь?
Вторая, младшая внучка Полины Семеновны, Любовь Алексеевна, рассказывает:
— Бабушка была женщиной высокого класса. Сильная, властная, целеустремленная, справедливая. Мне исполнилось 15 лет, когда она умерла 1 мая 1970 года. Она много занималась внуками, вообще была стержнем семьи, душой дома. О тюрьме и ссылке никогда не говорила — я узнала об этой странице жизни после ее смерти. Безгранично была предана партии, и в старости из последних сил ходила на партийные собрания. Искренно верила в коммунистическую идею. Без фальши.
Внуков учила всему: готовить, шить, вязать; если сами делать не будем, сможем домработницу научить. Свою домработницу, деревенскую, ничего не умеющую девчонку, превратила в первоклассную повариху. В доме вела борьбу за чистоту и порядок. Дед жил по установленному ею режиму. Вся еда по часам. В определенные дни было определенное меню. Если она что решила, изменить ничего нельзя. В среду всегда готовилась молочная лапша. И хоть тресни, лапша была. В этом смысле дед дома жил в тяжелом режиме. Но может, потому он так долго прожил, что она создала ему все условия.
Любовь Алексеевна ведет меня по квартире, подводит к большим фотопортретам бабушки и деда. Глядя на них, вспоминаю, что точно такой же официально-партийный портрет Молотова висел над моей кроваткой в эвакуации. Почему? Расскажу дальше. Фотография Полины Семеновны обнаруживает породистое библейское лицо с вьющимися волосами, изящные кисти рук, надменный взгляд.
Она была, конечно, несравненно сильнее деда характером. Тонкая фигура, высокая грудь, ногти вот такие! Перед смертью ей делали маникюр.
— Они разошлись, перед тем как ее посадили?
— Да. Она была инициатором развода. Ушла к сестре и брату. Там их всех взяли. Сестра погибла в тюрьме.
— Скажите, у вас есть связь с американским братом бабушки?
— К сожалению, никакой. Они прислали соболезнования, когда бабушка умерла, — в американской прессе было сообщение о ее смерти, — и все. Сейчас хотелось бы найти их, но не знаю как… («Сейчас», то есть в те времена, когда безумия дедушкиного времени канули в Лету. — Л.В.)
— Они любили друг друга? — предчувствуя положительный ответ, спрашиваю я.
— Более любящих друг друга людей я не видела, — отвечает она мне. — Не просто сюсюкающие старички, а двое влюбленных. У нее на первом месте был дед, потом уже все мы.
Вот и снова накрылось мое романтическое предположение о тайной любви Полины к Иосифу. Она, оказывается, любила только своего высокопоставленного мужа и ушла жить к сестре и брату, чем погубила их, — лишь бы спасти его.
Знай Любовь Алексеевна о моем «смелом» предположении, она презрительно отвергла бы его. Не удивляюсь. Легко представлять себе предков идеально ходульными героями, которым чуждо все человеческое, будучи при том вполне современно-раскованными, прочно стоящими на зыбком фундаменте посткремлевского благополучия, созданного этими предками.
Я все же стою на своем: Полина Жемчужина любовь к Сталину переплавила (глагол! — Л.В.) в преданность вождю и партии.
— Вы спрашивали деда, почему он не заступился за нее?
— Он считал, что если бы поднял голос, ее уничтожили бы. Эти правительственные мужики все были заложники.
Они менялись. Сильно менялись кремлевские женщины. В 20-х эхо были раскованные хозяйки жизни, не чуждые безумств; в 30-х становились «парттетями» с большей или меньшей долей партийности; в 40-х они несколько расслабились. И расслабившаяся чуть сильнее других была крепко одернута.
В конце пятидесятых, когда Сталина развенчали, она говорила ЕГО дочери: «Твой отец был гений. Он уничтожил в нашей стране пятую колонну, и когда началась война, партия и народ были едины».
Переживая за своего исключенного отовсюду при Хрущеве мужа, Жемчужина не желала дать его в обиду. И себя также. Она презирала послесталинское правительство, писала письма, в категорических формах требуя целого ряда привилегий: повышения пенсии, предоставления загородной дачи.
«Если вы его не уважаете, то я все-таки была наркомом и членом ЦК». Предоставили им совминовскую дачу в Жуковке, а в 1967 году повысили пенсию до 250 рублей.
Вся молотовская семья, все знакомые Жемчужиной и сам Молотов вспоминают, что Полина Семеновна никогда не меняла своего отношения к Сталину, до последнего дня была страстно предана его памяти и ненавидела Хрущева прежде всего за измену Сталину, не могла слышать ни слова против своего вождя:
— Вы ничего не понимаете в Сталине и его времени! Если бы вы знали, как ему трудно было сидеть в его кресле!
У Светланы Аллилуевой, которая удивляется верности Полины памяти Светланиного отца, есть строки: «Полина Молотова мелко накрошила чеснок в борщ, уверяя, что «так всегда ел Сталин».
Внучка Полины Семеновны рассказала мне «семейное предание»:
— У бабушки за обедом еду быстро подавали и быстро уносили. И Сталин, когда обедал у них, всегда говорил: «Я у вас не наедаюсь, пойдем ко мне, посидим за обедом».
Полина любила Сталина в жизни и смерти?
Она не могла простить или не простить ему свою ссылку и Лубянку — она не считала его виноватым перед нею?
Как сказала Ахматова:
От других мне хвала — что зола,
От тебя и хула — похвала.
Она «понимала» его репрессии против еврейского народа?
Ей легче было признать виновной себя, чем ЕГО? Всю свою жизнь она думала и поступала в унисон с НИМ?
Сталин не внял ее желанию дать евреям счастье в СССР и наказал ее тюрьмой за это желание. Для нее признать ЕГО неправоту означало перечеркнуть свои идеалы.
Она была не библейской, а советской Эсфирью.
Две большие разницы, как говорят в Одессе.
P.S. А может быть… Все она знала, все понимала, все ненавидела и выживала?
Но может ли быть?
Четыре бледно-голубые папки. Три первых — допросы обвиняемой и свидетелей. Очные ставки. Четвертая папка содержит документы, приобщенные к делу, — это личная переписка обвиняемой с разными людьми. Поздравления, присланные ей к праздникам. Просьбы. Обращения писательницы Серебряковой, попавшей в тюрьму, В. Белинкова — просит о своем сыне Аркадии, арестованном за «написание антисоветского романа», — жалобы работниц разных фабрик, тоже попавших в тюрьму.
Все письма небезответны — Жемчужина обращается к прокурорам, судьям, просит разобраться, устроить дополнительное расследование. Ей отвечают, разбираются.
Она переписывается с сосланной писательницей Галиной Серебряковой, интересуется ее новым романом, берется перепечатать его на машинке. Пытается облегчить участь тяжело больного Аркадия Белинкова. Есть среди писем, приобщенных к делу, записка академика Лины Штерн к Жемчужиной с просьбой передать письмо Молотову, есть и копия письма Штерн, она просит Молотова как министра иностранных дел помочь ей быстро оформить документы для поездки делегации ученых-физиологов в Австралию.
Есть в четвертом томе копия письма Жемчужиной ее брату, американскому капиталисту.
Нехорошо, конечно, читать чужие письма, но эти письма прочитало большое количество недоброжелателей моей героини, они превратили их в обвинительные документы.
У меня даже нет ощущения, что передо мной письма. Но это письма. Вот криминал — брату, в Америку: