Ищу в двух направлениях: что сказано о жене, что написано о его любовных похождениях.
«Находясь в конце 20-х годов в Абхазии; — рассказывает Тадеус Уиттлин, — Берия жил в роскошном специальном поезде, в котором он приехал в Сухуми. Поезд стоял на запасных путях, на некотором расстоянии от здания станции, и состоял из трех пульмановских вагонов: спальни, салон-вагона с баром и вагона-ресторана.
В тот вечер, когда Берия собирался отправиться в Тбилиси, около станции к нему подошла девушка лет шестнадцати, среднего роста, с черными глазами и сдобной комплекции.
Девушка приехала из родной мингрельской деревни, соседствовавшей с деревней Мерхеули, откуда родом был сам Берия. Она попросила его заступиться за ее арестованного брата.
Берия заметил красоту девушки. Якобы желая получить дополнительные детали о брате, он пригласил ее в поезд, но не в салон-вагон и не в ресторан.
В спальном купе Лаврентий приказал девушке раздеться. Когда она, испуганная, хотела убежать, Берия запер дверь. Затем он ударил ее по лицу, скрутил руки за спиной, толкнул на кровать, навалился на нее всем телом.
Девушка была изнасилована.
Берия продержал девушку всю ночь. На следующее утро он приказал своему ординарцу принести завтрак на двоих. Перед тем как уехать по делам, Лаврентий снова запер свою жертву. Берия был покорен свежестью и очарованием этой девушки, он также понял, что она именно тот тип, который полностью соответствует его чувственности. Она была молода и невинна, но выглядела созревшей. Она была скромна, изящна, но ни в коем случае не худа. У нее были маленькие груди, большие глаза, излучавшие добрый свет, и пухлый чувственный рот.
Было бы глупо с его стороны отказаться от такого создания природы. Берия провел еще несколько дней в Сухуми, проверяя выполнение пятилетнего плана 1928–1933 годов в деле строительства местных дорог и шоссе, нового жилья, больниц и школ. Все это время он держал свою маленькую пленницу запертой в поезде.
Так маленькая Нина стала его женой».
Помню первое впечатление от прочитанного: я не поверила. Нет, не потому, что хранила какие-то иллюзии в связи с Берией. Он меня вообще не интересовал. Раз и навсегда решив, что он старый, страшный, злой садист, никоим образом впрямую не пострадав от него, я выкинула его, расстрелянного почти двадцать лет назад, из головы.
Но та красавица!
Нет, категорически не могло быть, чтобы гордая и прекрасная женщина прошла через такое унижение, дабы получить жизненные привилегии.
Конечно, Уиттлин не то что бы врет, он сочиняет, пишет так, словно при сем присутствовал. И вообще, он взял этот эпизод из книги Светланы Аллилуевой «Только один год» и расписал, раздул его.
Аллилуева со своими воспоминаниями, конечно, весомый источник, но лишь в тех случаях, когда описывает свой собственный опыт. Когда же я читаю кремлевские легенды в ее пересказе, мне кажется, что все, рассказанное ей другими, удачная попытка дезинформации.
— Нина Теймуразовна… У нее были золотые волосы с медным отливом. Огромные карие глаза, пушистые ресницы, завивающиеся кверху, как у куклы. Прекрасная кожа и мягкий цвет лица. Хорошая фигура. Кривизну ног она искусно прятала. Невысокая. Отлично играла в теннис, — вспоминает былые дни вдова маршала Катукова, Екатерина Сергеевна.
После войны маршал Катуков в течение нескольких лет командовал советскими оккупационными войсками в Германии. Дрезден, где жили Катуковы, я уже писала об этом, стал местом паломничества советской знати: манили к себе красоты Германии, севрский и мейсенский фарфор, меха и ткани еще догитлеровского производства, мелкие драгоценности, чудом уцелевшие в катастрофе немецкого поражения.
В то же время для кремлевских жен и детей открылась социалистическая Чехословакия, а в ней — курорт Карловы Вары. Испорченные нервными сталинскими стрессами и избыточным холестерином спецпитания желудки, печени, желчные пузыри и кишки стареющих властителей Кремля, их чад и домочадцев буквально возрождались, прополосканные чудодейственной карловарской водой.
По дороге на курорт или с курорта вожди, а чаще их жены с детьми заворачивали в Дрезден, к Катуковым.
Жена маршала Катукова — умная, зоркая, все понимающая женщина — смотрела и видела все. Она в тридцатых была женой кремлевского работника Алексея Захаровича Лебедева, который был посажен и расстрелян, сама два года сидела в Бутырках, сама прошла со своим вторым мужем-маршалом от Москвы до Берлина, сама была частью этого общества с той разницей, что они приезжали ненадолго, а она оставалась. Они нуждались в некоторой ее помощи, она нуждалась лишь в том, чтобы, уехав, не навредили. Поэтому была приветлива, ненавязчива, осторожна.
— Нина Теймуразовна и я играли в теннис. Иногда она играла со своими охранниками. Он не разрешал ей играть с чужими мужчинами.
После тенниса, если это было не в Дрездене, а в Карловых Варах, я бежала пить воду, а Нина Теймуразовна ехала к водопою на машине — Берия не разрешал ей ходить среди людей.
Следила за своей красотой. У меня был крем, мне дала его рецепт мадам Бенеш, я поделилась и кремом и рецептом с Ниной Теймуразовной. Забыла об этом. Там, в Дрездене, часто приходилось помогать приезжим женам членов правительства покупать сервизы, меха, шляпки. Иногда они не успевали завершить покупки, оставляли мне деньги, полагаясь на мой вкус. Я покупала, пересылала, отчитывалась в деньгах. И ни разу ни слова благодарности не получила ни от Жемчужиной, ни от Хрулевой, ни от Хрущевой. А Нина Теймуразовна, когда я вернулась в Москву, позвонила, поблагодарила за крем, сказала, что должна отдать долг. Пригласила к себе на дачу. Я поехала. Дача была в Барвихе. Когда приехала, Нина Теймуразовна как раз каталась на велосипеде, в своем, как говорится, квадрате: впереди военный, сзади военный. Как в клетке.
Очень красиво одевалась Нина Теймуразовна. Одно платье у нее было невероятной красоты, сшитое из двадцати пяти метров шифона. (Уж не то ли, абрикосовое? — Л.В.) Бриллиантами себя не увешивала, тогда вообще никто не вешал на себя бриллианты.
Однажды в Дрездене Нина Теймуразовна сказала мне:
— Я все смотрю и любуюсь, как вас любит Михаил Ефимович.
— А вы? — спросила. — Разве вас не любит муж?
— Я глубоко несчастна. Лаврентий никогда не бывает дома. Я всегда одна.
В Карловых Варах ее «люкс» был окружен стражей. Со всех сторон. Ей ничего было нельзя.
Она очень дружила со своим сыном…
С кем ни поговоришь, все знавшие в те годы жену Берии сходятся во мнении: она очень хороший, добрый и, по всей вероятности, несчастный человек.
Сослуживцы Нины Теймуразовны по Тимирязевской академии, где она работала, вспоминают Нину Берия добрым словом: по ее просьбе Берия принял ее учителя, академика Прянишникова, и каким-то образом были смягчены некоторые удары партии и правительства по сельскохозяйственной науке. Многого, видимо, она все же не могла сделать, следуя кремлевскому правилу для жен: не лезь куда не просят. Не высовываться!
Я расспрашивала людей, и кто-то сказал: кажется, Нина Берия жива.
Может ли это быть? Почему же, все бывает на этом свете.
Значит, она сама способна рассказать о себе всю правду? Зачем теперь ей лгать и таиться?
Я вспомнила, какими страшными эпитетами награждали ее мужа в дни его падения. Да и по сей день.
Что тогда творилось с нею, сыном? У нее есть внуки. Это заклейменное имя — пятно. А чем виновато дитя, в котором течет частица крови этого человека? Ребенок в школе может получить такой стресс от преследований, что страшно подумать. Дети жестоки.
Она жива. Значит, можно поехать к ней, расспросить ее, если она захочет говорить.
Но почему же я не еду? Почему?
Боюсь?..
Смешно сказать — боюсь. Да нет, не мистически зловещей тени ее казненного мужа. Боюсь полюбить свое старое воспоминание в лице живого человека и, таким образом, потерять чувство объективности, остроту восприятия личности через воображение. Боюсь, полюбив, размякнуть, почувствовать себя обязанной чего-то не договорить. В сущности, в каждом случае, при каждой встрече с героями этой книги я и без того попадаю в нелегкое положение: нужно сказать правду и нельзя оскорбить ни живых людей, ни память о мертвых.
И тут происходит очередное «чудо», к которому я, работая над этой книгой, уже начинаю привыкать: в газете «Совершенно секретно» появляется огромное интервью грузинского журналиста Теймураза Коридзе с Ниной Теймуразовной Берия.
Впиваюсь в текст, ища свое в строках и сквозь строки.
«Я родилась в семье бедняка», — рассказывает Нина Теймуразовна, опровергая все сплетни, слухи, легенды. Интервью взято в 1990 году. Нине Берия 86 лет. Она прекрасно говорит и по-русски и по-грузински. Живет в Киеве, в малогабаритной трехкомнатной квартире. Из дому почти не выходит. Интервью дает на грузинском языке. Это перевод:
«Особенно трудно стало матери после смерти отца. В то бремя в Грузии богатые семьи можно было пересчитать по пальцам. Время тоже было неспокойное — революции, политические партии, беспорядки. Росла я в семье моего родственника — Александра Гегечкори, который взял меня в себе, чтобы помочь моей маме. Жили мы тогда в Кутаиси, где я училась в начальной женской школе. За участие в революционной деятельности Саша часто сидел в тюрьме, и его жена Вера ходила встречаться с ним. Я была еще маленькая, мне все было интересно, и я всегда бегала с Верой в тюрьму на эти свидания. Между прочим, тогда с заключенными обращались хорошо. Мой будущий муж сидел в одной камере с Сашей. Я не обратила на него внимания, а он меня, оказывается, запомнил.
После установления советской власти в Грузии Сашу, активного участника революции, перевели в Тбилиси, избрали председателем Тбилисского ревкома. Я переехала вместе с ними. К тому времени я была уже взрослой девицей, отношение с матерью у меня не складывались.
Помню, у меня была единственная пара хороших туфель но Вера не разрешала мне их надевать каждый день, чтобы они подольше носились. Так что в школу я ходила в старых обносках и старалась не ходить по людным улицам — так было стыдно своей бедной одежды.