Я уехала на лето к старшей сестре, далеко, в Сибирь, в Красноярск. Вернулась к середине августа, вместе с сестрой и ее маленькой дочкой. Сестре рассказала. Она отнеслась со всей серьезностью. Мама тоже была летом в длительной командировке.
Соседи, когда я вернулась, сказали, что несколько раз приходил какой-то мужчина, искал меня, спрашивал, куда уехала. Они ответили, под Калязин. Я нарочно дала им неправильный ориентир.
Через два дня после нашего приезда появляется парень:
— А вы приехали из-под Калязина? Вас хочет видеть полковник.
И вскоре полковник появляется. Я, во всеоружии неизвестно чего, браво спрашиваю:
— Что вам нужно?
— Как что? Товарищ хочет вас видеть.
— Какой товарищ? Почему вы не называете имени?
И тут выходит моя сестра с ребенком на руках. Она говорит:
— Если вы ещё раз здесь появитесь, то вам будет плохо.
Смешные мы были. Кому угрожали? Кто мы и кто они? И все же полковник почему-то испугался. Он мог подумать, у нас есть какие-то связи или защита? Наша решительность и бесстрашие его испугали? Не знаю.
— А что случилось?
— А вы разве не знаете, что могло случиться? — кричит моя сестра. Ребенок на ее руках начинает реветь. И тут полковник теряется:
— Вы поймите меня. Я на работе. Я исполняю свой долг. Я не могу ослушаться приказа начальства.
— Ах, это называется долг! — кричит сестра. — Убирайтесь отсюда! Вы врете, что все о нас знаете. Мы и не под Калязиным вовсе были! Понятно? Вы нас на пушку берете!
Выгнали мы полковника. Но, уходя, он сказал:
— Мы еще встретимся. Мы вас не забудем. Он все равно хочет видеть вас.
Сестра уехала к себе в Красноярск. Я начала работать в школе. И чувствовала, за мной следят. Ходит человек. Однажды я даже обернулась, подошла, сказала:
— Забудьте дорогу ко мне!
Он ничего не ответил. Серый такой, как все они.
Потом другой ходил.
Сестра писала мне: «Будь очень осторожна. Не ходи по тротуару близко к домам, могут сбросить кирпич на голову».
Я старалась выполнять ее совет.
За мной ходили до ноября. В ноябре я вдруг почувствовала — нет никого. И стало легко. Но боялась, что опять начнут ходить.
Потом умер Сталин. Началась весна. Закончился мой первый учительский год в школе. В июне пятьдесят третьего я уехала работать пионервожатой в лагерь и там узнала, что начался суд над Берией.
Я облегченно вздохнула.
Теперь вернемся к высказыванию Нины Теймуразовны, отрицающему любовниц мужа.
Неужели она ничего не знала?
Вполне возможно: наивная женщина, окруженная чекистами, не дающими ей шагу шагнуть.
Но вот свидетельство Алексея Аджубея, зятя Хрущева, который знал кремлевскую жизнь поболее, нежели мы с вами:
«Бериевский особняк находился на углу Садово-Триумфальной и улицы Качалова, неподалеку от высотного здания на площади Восстания. Собственно, на Садовое кольцо и на улицу Качалова выходит высокий каменный забор, из-за которого не видно приземистого дома. Проходя мимо забора, москвичи прибавляли шаг и помалкивали. В те времена каждого провожал тяжелый взгляд наружных охранников. Однажды в 1947 году я был там на помолвке сына Берии — Серго. Он женился на красавице Марфе Пешковой, внучке Алексея Максимовича Горького. И Марфа и жених держали себя за столом сдержанно, да и гости не слишком веселились. Пожалуй, только Дарья Пешкова, младшая сестра Марфы, студентка Театрального училища имени Щукина, чувствовала себя раскованно.
Чуть позже в этом же доме поселилась любовница Берии — семнадцатилетняя Л., родившая ему дочь.
Нина Теймуразовна терпела ее присутствие — видимо, иного выхода не было. Рассказывали, что мать Л. устроила Берии скандал, отхлестала его по щекам, а он стерпел. Не знаю, было ли так на самом деле, однако девица чувствовала себя в особняке прекрасно, и мама, видимо, тоже смирилась.
Я часто встречаю ее, теперь уже немолодую, но до сих пор обворожительную блондинку, и всякий раз думаю: вполне соединимы любовь и злодейство».
Многие люди рассказывали мне об этой Л., какая она была хорошенькая, как ее ребенок мирно играл с детьми сына Берия. Одно время мне хотелось встретиться с нею и расспросить, но, честное слово, я знаю, о чем она могла сказать, если бы вообще захотела говорить.
Я услышала бы, какой Берия был хороший, добрый и широкий человек, любил ее ребенка, Нина Теймуразовна была великодушна и добра, они жили в быту очень скромно, это на кремлевском языке значит — старались не бросаться в глаза своими возможностями.
Если бы она захотела быть совсем откровенной, то рассказала бы, какие вкусные обеды готовили повара, какие роскошные продукты можно было выписывать из «кремлевки» — словом, все, что нам с вами известно из других рассказов.
Сейчас много печатается воспоминаний разных любовниц Берии с одинаковым однообразием рассказывающих о благах, полученных за усердие в постели, — не буду приводить их.
Во все века у рычагов власти попадались такие развратники.
Кто-то в статье о Берии написал: «Где женщина, там и трата денег». Хочу добавить — государственных. И раздача благ, тоже государственных. Оплата удовольствия за счет налогоплательщика.
Возвращаюсь к своей героине, Нине Теймуразовне, и ее интервью, данному грузинскому журналисту Теймуразу Коридзе. Ей, большую часть жизни проведшей в клетках — сначала роскошной, потом тюремной, — от природы умной и мудрой женщине, было о чем вспомнить и о чем задуматься за всю свою долгую жизнь.
Жертва она или соучастница?
Какой был выход?
Два.
Бросить все и уйти. Но это выход в тюрьму или, быть может, к расстрелу.
Другой выход — жить с закрытыми глазами, заслонившись сказкой о заветной цели, в которую так приятно и так легко поверить в первой половине двадцатого века на нашей земле.
Был третий путь: повторить бессмысленный подвиг Надежды Аллилуевой.
Нет, тут другой характер. Нина Гегечкори — грузинская девушка. Всей своей покорной жизнью она, должно быть, показывала Иосифу Виссарионовичу безусловную правоту его матери, убеждавшей когда-то сына взять и во второй брак девушку из грузинской деревни.
Берия невольно выполнил этот совет чужой матери. И не ошибся.
На границе света и тени, и в старости все еще красивая, Нина Теймуразовна хранит преданность памяти мужа. Именно преданность памяти его, какой бы он ни был. Память умерших умеют хранить одетые в черное чудесные женщины Грузии.
И Нина Берия говорит главное, что выстрадала она всей своей жизнью:
«ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ДУМАТЬ ТОЛЬКО О СВОЕЙ РОДИНЕ.
Никакой другой народ не оценит его труд. Передо мной пример Сталина, Орджоникидзе, Чхеидзе, Церетели, Гегечкори, Берии и многих других.
Они свято верили в то, что боролись за счастливое будущее всех народов земли, ради какой-то общей благородной цели. Ну и что вышло из этого? Они ни в чем не пригодились ни своей Родине, ни своему народу. А другие народы отвергли их труды. Вышло, что все эти грузины умерли без Родины».
Какая простая, убогая, глубокая, чистая мысль!
Но кто поймет ее?
Правота этих выстраданных слов особенно характерна для интимных отношений ее мужа, которые она со своей позиции совершенно правильно отрицает, как настоящая жена: в Грузии, на родине, никто не позволил бы ему портить девочек.
За первую, ну, может, за вторую жертву он непременно получил бы пулю в лоб или нож в спину от отца или брата пострадавшей.
Что ж мы-то терпели, русские?
Московские, что же терпели?
Или это терпение есть наша отрицательная национальная черта и она привилась даже в Грузии, где страшной ночью погибло шестнадцать женщин и ни одного мужчины не нашлось рядом — защитить их и умереть? Неужели прав Лермонтов, сказавший «бежали робкие грузины»? Или вы умеете только убивать друг друга за пристрастие к политической фигуре?
Вижу, как при этих строках вспыхивают ваши мужественные лики, как вы ненавидите меня за эти слова.
Только Богу дано рассудить женщину и мужчину.
Холодная постель
Уход Надежды Аллилуевой из жизни был предопределен. Она мешала бы Сталину совершать историческое жестокое предназначение. А он не потерпел бы никаких препятствий на своем пути. Тем более женских. Тюрьма — самое мягкое и гуманное, на что могла она рассчитывать. Но и тюрьма для здравствующей Надежды Аллилуевой, с точки зрения хозяина, не выход: живет — значит говорит против, агитирует, вредит, действует.
Мне порой кажется, что наш СОЗДАТЕЛЬ, видящий СВЕРХУ на земле малую малость, доподлинно знает, что, когда и зачем должно случиться, и убирает каждого из нас разными путями, но в то самое время, когда каждый из нас и должен покинуть этот свет, выполнив свою миссию. Или за невыполнение. Что? У Сталина была миссия?
Сталин опять один. Он — в расцвете бушующих в нем политических чувств и мыслей. Истории известно происходившее в стране на протяжении с 1932 (год смерти Аллилуевой) до 1953 года — срок в двадцать один год.
Но попробуем взглянуть на это же время со стороны многомиллионной женщины, вынужденно живущей так, как предписывает ей мужской мир. Давно забыты марксистские споры-бредни о равноправии женщины в обществе. Давно равнопраправие понято как равенство в одном только смысле: в возможности и необходимости для женщины выполнять любую тяжелую работу наравне с мужчиной, а также помогать ему в его категорической политике. Речи не может быть о том, чтобы дать ей выразить свое непредвзятое женское естественное мнение, желание, требование на уровне общественных отношений.
Планомерно приступая к репрессиям тридцать седьмого года, вдовый Сталин, наблюдая кремлевские, пусть далеко не совершенные, но достаточно домашние семьи, недоволен вдвойне, втройне, вчетверне: у всех — семейные очаги. У него — холодная постель.
Кратковременные связи такому человеку удовлетворения принести не могут — он знает им цену.