Вспоминаю, как я сидела в гостях в большой компании новоявленных москвичей, бывших жителей города Днепропетровска. Пышная, громкоговорливая блондинка щедро раскрыла громадный узел своих знаний, пониманий и выводов:
— Ой, ой, ой, спросите нас! Мы знаем о Брежневых такое, чего они сами о себе не знают!
Виктория? Про нее особенно нечего знать, она сидела тихо, хотя все ему с самого начала преподнесла на блюдечке. Он ведь был деревенский, а она — из интеллигентной еврейской семьи, дочь преподавателя экономического института. По отцу она Ольшевская. Они взяли его в семью, образовали, обтесали, устроили на учебу, все ему сделали, чтобы он продвигался. Он и пошел, пошел, как на дрожжах. Красивый был. Высокий, стройный, веселый. Бабы падали. Он изменял ей с первого дня женитьбы. Она, конечно, все знала-понимала, но выбрала самую правильную позицию: не мешать. Рожала ему детей, потихоньку привязывала к себе, как козла длинной веревкой — побегает, побегает, а домой вернется.
— У него был и серьезный роман. С Т.Р. Помнишь? — добавляет ее муж, долгие годы бывший ответственным работником в Днепропетровске. — Ох и хороша была Т.Р.!
— Да, все вы на нее облизывались, — усмехается его жена. — Правда красавица. Весь город знал про их отношения. Ну и любил же ее Леонид Ильич! Осыпал дарами. В конце сороковых они вместе ездили в Германию и навезли оттуда хрусталя — видимо-невидимо. Потом, когда он уехал в Молдавию работать, она вышла замуж за его друга Н. Говорили, что Леонид Ильич сильно переживал.
— А Виктория Петровна? — возвращаю я говорливую собеседницу к нужному мне персонажу. — Она как?
— Что как? Никак. Сидела и ждала, пока отгуляет. У нее, наверно, было воловье терпение. У евреек — мой муж еврей, я в их семье долго жила, знаю, — много терпения и хитрости, чтобы держать мужа. Поэтому еврейские семьи такие крепкие…
Не одна у Брежнева Т.Р. была. Потом, в Молдавии, он быстро с другой утешился, а в Москве актрису завел. Из Художественного театра. Помимо этого были у него пролетные девочки. Знаете, ездили обкомовские начальники в баньку, с выпивкой и закуской, на всю ночь — тут без девочек не обходилось…
Московские сплетни о Генеральном секретаре Брежневе быстро перерождались в анекдоты с политическим оттенком — смешные, как и сам он, на глазах дряхлеющий, вынуждаемый аппаратом своей дряхлеющей партийной машины торчать на виду, чтобы машина окончательно не развалилась.
Говорили, что среди его увлечений, помимо охоты, было коллекционирование автомобилей заграничных марок. Где он их брал? Покупал на народные деньги? Дарили главы государств?
Не знаю — это прокурорские вопросы. Мне доподлинно известно, в связи с автомобилями, лишь то, чему я сама была невольная свидетельница: мелкий штрих.
Где-то в середине семидесятых, субботним вечером, в начале лета ехали мы с мужем на машине по Ленинградскому проспекту: от Химок к центру. Неподалеку от метро «Сокол» он говорит мне:
— Какой-то чудак на иномарке хочет обойти меня не по правилам.
Иномарок тогда в Москве было много меньше, чем сейчас.
— Не дадим! — браво сказала я. — Подумаешь, иностранец! В дикой стране не все позволено!
Муж не дал иномарке обойти его. Но шофер той машины, был настойчив в своих попытках.
— Странная машина. Без номера, — сказал муж, дав наконец «иностранцу» возможность нарушить правила движения. Мы оба впились взглядами в пролетающий мимо нас «мерседес».
За рулем, вцепившись в него и напряженно глядя перед собой на пустое шоссе, сидел наш дорогой Леонид Ильич Брежнев. Рядом с ним никого не было, но сзади, всем корпусом наклонясь в сторону Леонида Ильича и грозя нам кулаком сидел человек, чье лицо за долгие годы примелькалось по телевизору: Владимир Медведев — личный адъютант Брежнева, а потом и Горбачева. Глядя на него в телевизор уже во времена перестройки, я всегда думала: вот ведь какая странная штука эта государственная машина — Брежнев осужден новым временем, а его адъютант спокойно охраняет того, кто развенчал Брежнева. Что в душе этого адъютанта? Он ведь — живой человек. Кого из двух своих охраняемых он любит, ценит, одобряет? Или просто, как винтик государственной машины, выполняет свою миссию бездумно?
«Мерседес» промчался, а за ним черная «Волга», полная возмущенных нашим поведением военных людей. Все они грозили нам кулаками.
— Ну, дорогой, — сказала я, слегка тревожась, — жди, завтра получишь наказание.
Мой хладнокровный на вид муж пожал плечами.
Тогда я радовалась, что никаких последствий это приключение не получило, а теперь жалею — были бы детали для этого повествования. Если бы нас обоих тогда не раздавила машина управления государством за вредительское поведение на шоссе. Хотя — не те уже были времена…
Вспоминает Эдвард Терек:
— Мне кажется, у Брежнева не было друзей… После переговоров состоялась дружеская встреча членов чехословацкой, советской и польской делегаций. Обычно на таких встречах было очень много советского коньяка.
Брежнев был грубовато-веселым, но и явно раздраженным осложнениями в связи с «Пражской весной». Он начал рассказывать омерзительный анекдот:
«Медведь пригласил в гости зайца. Вкусно угощал гостя, развлекал, и тот почувствовал себя как дома. А когда выпил, почувствовал себя ровней медведю.
Дома зайчиха спросила его:
— Почему ты такой грязный и дурно пахнешь?
— Медведь после ужина облегчился, взял меня за уши и подтерся моим мехом».
Брежнев очень любовался своим рассказом. Советская делегация тоже. Все члены делегации гостей были возмущены бестактностью Брежнева и поторопились окончить ужин.
Дома я у Брежнева не был. Если говорить откровенно, у них не было дома в нашем понимании. Квартиры, дачи они получали «по заслугам». А в действительности эти и другие блага зависели от занимаемой должности. Каждый партийный и одновременно государственный функционер, он же слуга все той же партии, имел определенные привилегии. Попав в немилость партии, он лишался всего, а в сталинские годы нередко и жизни.
Во время преемников Сталина проштрафившийся деятель только выселялся из квартиры и, в зависимости от своего нового положения, попадал в те или иные условия.
Должен признаться, мы не раз сравнивали нашу жизнь с их, и среди нас не было желающих поменяться с ними. Если у нас были некоторые люди, зубами держащиеся за власть ради самой власти, то у них это стало жизненной необходимостью для всех власти предержащие…
Кабинет генсека в Кремле был совсем небольшой. 10–15 метров длиной, 4–5 шириной. С двух сторон двери. Перед ними — две приемные. Ничего особенного. Бюст и портрет Ленина.
Я думал: почему кабинет скромный? И решил, что тому есть две причины. Радом тщательно сохраняемый кабинет Ленина, очень скромный и очень удобный. При таком кабинете основателя государства некрасиво высовываться. И второе — хозяин кабинета управлял одной шестой земли — он мог себе позволить скромный кабинет».
Самые знойные сплетни ходили о Галине Брежневой. Не буду их пересказывать — они типичны для того времени, названного застоем: стареющая, сильно пьющая женщина с темпераментом и неограниченными возможностями для его удовлетворения. Ну да, да, молодой муж, еще более молодой любовник, страсть к драгоценностям. Однако интересно другое: где брались несметные суммы, выплачиваемые за бриллианты? Люди, находящиеся на государственном обеспечении, вряд ли могли ворочать миллионами, а если даже и могли с помощью мафии, вряд ли им нравилось «отваливать» суммы там, где можно платить мало. Говорили, что бриллианты были подарками зависимых людей. Но был еще канал бриллиантового ручейка.
Помнят ли советские люди недавнее время, шестидесятые, скажем, годы, когда они практически не могли продать имеющуюся у них в семейной реликвии золотую, скажем, брошь с прекрасным бриллиантом голубой воды? То есть в скупках, где принимали такого рода вещи, деньги давали только за вес золота, а камни практически ничего не стоили: вы могли выковырять бриллиант голубой воды и унести с собой, лишь за золото брошки получив некоторую сумму.
Начальник «Ювелирторга» тех лет, мой сосед по подъезду, однажды рассказал, что в магазинах его ведения изредка появляются очень красивые старинные и современные ювелирные изделия, конфискованные у разного рода преступников.
— И вы передаете эти вещи в магазины?
— Чаще всего они до магазинов не доходят. Их покупают дамы особого назначения.
— Кто?
— Ну кто, кто! — сказал он. — Догадайтесь. Причем цены-то самые низкие. Государственные. Вчера продали брошь с бриллиантом голубой воды, старинной работы — умопомрачительную — за сто пятьдесят рублей. Даром! Просто душа разрывается. И ничего сделать нельзя — приказ свыше.
Вот так.
В Зугдиди, в Грузии, есть музей с двумя реликвиями: посмертной маской Наполеона, завезенной кем-то в такую даль, и диадемой царицы Тамар. Диадема лежит в центре зала, на бархате, за плотным слоем стекла. Рядом охрана. Сама по себе диадема, на мой взгляд, красотой не блещет: погнутая, помятая, видно, что древняя, золотая пластина с не слишком выразительными камнями. Здесь же, в Зугдиди, возле диадемы рассказали мне местные жители, что недавно (1975 год. — Л.В.) у буквально за месяц до меня, была в музее дочь Брежнева, Галина. И так полюбилась ей диадема, что она захотела ее себе в подарок от благодарных зугдидцев. Директор музея, обезумев от горя, осмелился сообщить об этом Первому секретарю ЦК КПСС Грузии Э. Шеварднадзе. Тот снял трубку правительственного телефона и сказал товарищу Брежневу, что Грузия очень уважает Галину Леонидовну, но не может — по ее желанию — подарить ей народное богатство — диадему царицы Тамар.
— Гоните Галю домой, — коротко сказал отец.
Среди «бриллиантовых легенд» о Галине Брежневой есть одна, ставшая достоянием прокуратуры. Есть много оснований думать, что эта «легенда» огорчила и повлияла на здоровье самого Леонида Ильича, который в последние годы очень переживал все, связанное с похождениями его родственников: «Весь мир признает, уважает, а в своей семье не уважают, не ценят. Срамят», — жаловался он многим коллегам по партии.