Л.В.) Худенькая? Тоже странно. Может, ее изнутри какая болезнь точит. Разбирается в искусстве? А что еще делать, если делать нечего!
Однако в атмосфере всех этих рассуждений и споров каждый вечер миллионы людей устремлялись к своим телевизионным ящикам не только послушать, что говорит Горбачев, но и посмотреть, как выглядит и во что одета Раиса. В какой-то поездке он однажды появился без нее, и миллионы, уже привыкшие к ней, по-своему ненавистно полюбившие, заскучали, как будто отняли у них некую любимую игрушку. Но жена Горбачева опять появилась, и обсуждения, отрицания и утверждения Раисы вспыхнули с новой силой.
Потом заверещала частушка:
По России мчится тройка —
Мишка, Райка, перестройка.
Возникли анекдоты: «У нас в стране создано первое кооперативное предприятие: «Лапшевная». В ней Райка варит лапшу, а Мишка нам ее на уши вешает».
Эти грубые обращения «Мишка», «Райка» несли тем не менее в себе некую теплоту, некое стремление к иллюзии слияния новой, непривычно приличного вида власти с народом, в массе убогим на вид: хоть и по-заграничному выглядит новая правительственная пара, а все же они — народная косточка. А кто же еще?
Наша замороженная пресса ничего не рассказывала о них. Личное по-прежнему не имело общественного значения. Посему поползли сплетни.
Для меня факт появления и утверждения рядом с Горбачевым Раисы Максимовны был несомненной победой женского начала, пусть на таком малом плацдарме, как плацдарм жены Первого Человека, но все же она появилась, всем своим видом говоря: мы, жены «их», — есть! И мы, «их» жены, — не последние люди!
На экране телевизора я видела в Раисе Максимовне женщину моего поколения. Может быть, чуть старше. Или моложе. Трудно сказать. Приятнее думать, что она старше. Себя ведь не видишь, а если видишь — в розовом свете.
Почему-то я воображала, что наши дороги непременно пересекутся.
В начале февраля 1987 года мне позвонил незнакомый голос из газеты «Правда» и предложил написать статью о женщинах. К Восьмому марта.
О так называемом «женском вопросе» я несколько раз писала и в «Литературной газете», и в «Литературной России», и, в особенности, в газете «Советская Россия», которая в начале восьмидесятых была самой демократической и, как бы мы сегодня сказали, самой перестроечной газетой страны. Главный редактор ее Михаил Федорович Ненашев пригласил меня сотрудничать. Я придумала рубрику «О сокровенном» и написала для нее десяток статей: об отношениях поколений, о понимании друг друга, о мотивах помощи, об одиночестве…
Непривычным в этих статьях был подход к жизни — с точки зрения женщины, не обремененной партийной психологией и групповыми пристрастиями к демократии или партократии: просто женский взгляд. Наверно поэтому почта была огромная. Спустя два года я выпустила в свет книжку «О сокровенном» с этими статьями и письмами читателей.
Голос из «Правды» — он принадлежал заведующему отделом писем Владимиру Николаевичу Любицкому — сказал мне, что знает мою публицистику и дает полную свободу мысли.
— Полную свободу? Вы, наверно, не знаете, что я воспользуюсь ею на сто процентов.
— Пожалуйста. На тысячу.
Я, конечно, ему не поверила, но учуяла — им, видимо, что-то разрешили в связи с женщинами.
Вспомнила недавнюю речь Горбачева, мол, «женщин нужно шире привлекать в эшелоны власти».
Ох уж эти «эшелоны»! Да разве мужчины позволят «шире привлекать»? А если позволят, то все равно заставят работать в поте лица на свои агрессивные идеи.
Я понимала: начиная высказывать свои нетрадиционные мысли, иду против Горбачева и всего мужского мира, объявляя во всеуслышание необходимость для женщины не помогать мужским властным структурам бороться между собой, а создавать новые женские общественно-хозяйственные, миротворческие структуры.
«Иду против Горбачева»… Смешно. Он этого не заметит.
Я писала статью страстно, как последнюю в жизни, не понимая, что она была первой. И думала о Раисе Максимовне, без всяких на то оснований, считая, что в их семье хотя бы она должна услышать мой голос.
И что тогда будет!
Статья «Живая женская душа» вышла в свет 4 марта 1987 года. А на следующий день, на торжественном заседании в Большом театре, посвященном Международному женскому дню Восьмое марта, с трибуны знаменитый артист Алексей Баталов сказал: в этой статье мужчины наконец-то прочитали, что женщины думают о них.
Это было, конечно, актерское преувеличение.
В статье я говорила, что женщина необратимо движется по дороге равенства, некоего тождествам мужчиной не в общественном положении, а в необходимости тянуть непосильный воз жизненных результатов. Уверяла, что ничего у нас не получится с перестройкой, если все общество вместе не займется вопросами спасения семьи человеческой, а для этого женщина должна занять подобающее ей место на всех уровнях общественных отношений, чтобы не в роли мужчины помогать мужскому миру воевать, и засорять, и делить землю, а в своей собственной, женской, исконно добротворческой роли помочь этому же мужскому миру прибраться на земле, которую он захламил и превратил во вселенскую коммуналку. Заканчивалась статья следующими словами:
«В самом деле, подумаем, что «грозит» нам, если общество достойно поступит с женщиной? У нас будут крепкие, здоровые семьи, мужественные мужчины, воспитанные дети — то есть все, о чем только можно мечтать».
Отклики посыпались с утра четвертого марта. И шли полгода.
Такой почты у меня еще не было. Около восьми тысяч писем и телеграмм. В большинстве восторженные и согласные. Были и ругательные. Меня обвиняли в желании «захватить власть», «поставить бездельниц на пьедестал», «внести смуту в общество, идущее вперед, к коммунизму».
Честно говоря, ругательные письма мне нравятся. Они часто дают импульс к продолжению разговора. И он был продолжен. Я опубликовала в «Правде» несколько обзоров писем и диалог под названием «Тайна, открытая всем» с Михаилом Трофимовичем Панченко, замечательным ученым, философом, оригинальнейшим мыслителем, к сожалению, вскоре ушедшим из жизни. Мы с Михаилом Трофимовичем говорили в статье о семье, о том, что общество есть конгломерат семей и если в обществе плохо, то плохо в каждой семье, и наоборот: плохо в каждой семье — плохо в обществе.
Я чувствовала, что эта «женская» и «семейная» публицистика сделала меня более знаменитой, чем я была до сих пор со своими лирическими стихами, «Книгой об отце», рассказывавшей о драме танкостроителей, и даже сборником юмористических рассказов об Англии. Обидно, но факт.
Через год, в одно из первых чисел марта 1988 года, в Союзе писателей мне передали конверт с приглашением на прием по случаю Международного женского дня Восьмое марта.
От Раисы Максимовны Горбачевой.
Посмотрела на дату — до начала приема оставалось полчаса. Я не была одета как подобает: сапоги, забрызганные мартовской грязью, будничное платье. На улице моросила смесь дождя со снегом. Ехать нужно было в Дом приемов на Ленинских горах, далеко, к началу не успею. Нужно бы поймать такси. Пошла ловить. Не ловится. И тут меня осенило: вернулась, вошла в секретариат Московского отделения Союза писателей СССР, открыла дверь в кабинет первого секретаря — им тогда был милый человек, литературный критик Александр Михайлов — и, не глядя, бросила ему на стол приглашение:
— Мне не на чем доехать. Дайте машину. Не хотите же вы, чтобы я, как Золушка…
Михайлов посмотрел на меня так, словно видел впервые. Я тут же выросла в его глазах как писатель, как женщина, как некий общественный деятель, о котором Михайлов и не подозревал.
Машину вел молодой шофер Сережа. Мы с ним стали в длинный «хвост» машин, медленно двигающихся к Дому приемов. Я видела, как у парадного подъезда открываются двери черных автомобилей, из них выпархивают жены послов разных стран и советские официально известные женщины. Прямо перед нами выскочила из своей машины, блеснув ярко-голубым костюмом, моя знакомая, Галина Семенова, главный редактор журнала «Крестьянка». Я обрадовалась: будет с кем слово молвить. «Моя» машина подошла к подъезду.
— Сережа, — попросила я, — выйдите из машины, откройте дверцу и, как Пиковой Даме, помогите мне выйти. Пусть все будет как положено в высшем обществе.
Он окинул меня быстрым взглядом, засмеялся и сделал точно, как я просила. К сожалению, у парадного подъезда не было никого, и если наш ритуал видели, то только из машин сзади. Тоже хорошо. Раздевшись в холле, пахнувшем всеми духами мира, я быстро нашла Галину Семенову и рядом с нею Валентину Терешкову. Обе оглядели мою будничную одежду, но ничего не сказали. Я не смущалась: есть в характере черта — не переживать по таким пустякам.
Минут десять мы медленно поднимались по лестнице. Поднялись.
Жена Горбачева, жена Шеварднадзе и жена Громыко составляли триумвират хозяек. За их спинами стояли три молодые женщины с папками в руках. Раиса Максимовна была в красном костюме и красной блузке, сливающейся с костюмом, и в белых лодочках на высоких каблуках. У красного цвета несколько оттенков. Костюм Горбачевой был цвета пионерского галстука.
Я видела издали, как Раиса Максимовна, улыбаясь, пожимала руки каждой подходящей к ней женщине и каждой говорила что-то короткое и любезное. Некоторые задерживались возле нее чуть дольше.
Подошла моя очередь. Представилась. Лицо Горбачевой вспыхнуло улыбкой.
— Я рада, — сказала она, — что вы пришли. Я читаю вас. Я знаю ваши стихи, не все, конечно, но у меня есть ваши сборники. А уж статью «Живая женская душа» я искренне приветствую.
Она говорила еще что-то, и я что-то пыталась говорить в ответ, но этого, видно, делать было не нужно — достаточно лишь слушать ее. Явно много дольше других женщин я задержалась перед Раисой Максимовной и чувствовала неловкость, а она говорила, говорила, улыбалась. Сказала о необходимости доброты и сочувствия в обществе в связи с фильмом Киры Ивановны или Степановны, приглашая меня согласиться с нею, что фильм безысходный. Времени не было объяснять ей: мол, я не люблю кино, не смотрю его и не знаю, кто такая Кира Ивановна или Степановна, но догадываюсь, что это Кира Муратова. О ней я слышала, но работ ее не видела.