От Раисы Максимовны я перешла к статной, красивой жене Шеварднадзе, которая улыбалась мне домашней улыбкой.
Жена Громыко сказала о плохой погоде.
Отойдя от сиятельной женской тройки, я попала в круг женщин, отметивших внимание ко мне жены Первого Человека. Они стали обсуждать мою прошлогоднюю статью «Живая женская душа», высказывать свои точки зрения, не соглашаться. Подошла Анна Дмитриевна Черненко, и я обрадовалась возможности послушать, как поживает ее университет культуры при домоуправлении — ей, наверно, было одиноко на приеме. Но хорошо, что приглашают…
Показали мне издали Викторию Петровну Брежневу.
Мелькали знаменитые актрисы и жены послов. Среди последних были ярко, национально разодетые африканки.
Все пошли в зал. Я отведала блинов — пшеничных и горчичных; их разносили гостьям статные парни в черных смокингах и белых перчатках. На столах стояли традиционные правительственные яства с уклоном в рыбные деликатесы: икра всех видов, крабы, миноги — и тут же сладости, вино.
Раиса Максимовна произнесла короткую речь, где-то далеко от меня, в окружении женщин. Я не видела ее. Так как этот прием был для меня неожиданностью, а на вечер было назначено литературное выступление, я через полчаса поняла, что пора уходить.
Ушла с приема по-английски, не попрощавшись с хозяйкой, понимая — ей не до меня.
Слух о том, что Лариса Васильева была на приеме у Раисы Горбачевой, прополз по Союзу писателей, собрав мне кучку недоброжелателей. Впрочем, неявных. Так, вскользь, кое-кто, как бы между прочим, говорил по поводу и без оного:
— Тебе-то о чем беспокоиться? Ты ведь лучшая подруга самой Раисы Максимовны.
И непременно добавлял:
— Скажи ей при случае, чтобы она пореже меняла туалеты, а то глазам больно смотреть. Народ звереет.
Я в ответ, разумеется, молчала, никого ни в чем не разубеждая. Просто по опыту жизни я знаю: если бы опровергала эту сплетенку, утвердила бы ее с большей силой.
А газета «Правда», в лице Владимира Любицкого, которому я, разумеется, рассказала про прием и передала мнение Раисы Максимовны о статье, опубликованной в «Правде», была очень довольна и готова к дальнейшему сотрудничеству с «таким перспективным автором».
Спустя несколько месяцев после приема мне позвонил человек, отрекомендовался помощником Михаила Сергеевича Горбачева, спросил, как мне понравился прием у Раисы Максимовны, и попросил передать ему некоторые мои соображения по женскому вопросу. Я собрала свои записи, расширила их, дополнила. Осторожно, чтобы никого не испугать, подвела к теме женщины в обществе с новой точки зрения: не в мужских эшелонах власти, а в своем, женском эшелоне совластия. Написать слова: «НУЖЕН ЖЕНСКИЙ ПАРЛАМЕНТ» — не поднималась рука (осмеют: еще чего не хватает — еще чего захотели!).
Думала о Крупской и из сегодняшнего дня видела ее роковую ошибку: Надежда Константиновна привычно стала в «хвост» мужской идеи и о гармонии начал думала лишь применительно к семье и быту, отводя женщине место если на общественном уровне, то лишь внутри мужского эшелона, в подмогу ему, мчащемуся без разбору путей и дорог прямо к победе коммунистического общества.
Вот и домчался.
Думала о Раисе Максимовне, понимая — она будет читать эти мои записи. Интуиция подсказывала: напиши все, что думаешь, и подведи к мысли о Женском Парламенте, но не называй его. Передала бумаги помощнику.
И прошло лето, и прошла осень, и настала зима. Пришел 1989 год. Я работала над книгой «Женщины в Москве» вместе с западногерманским фотографом Хансом Зивиком. Мои героини были самые разные: лифтерша и архитектор, продавщица и экстрасенс, женщина-милиционер и писательница Анастасия Ивановна Цветаева. Разные возрасты, разные судьбы, разные лица. Моему соавтору очень хотелось, чтобы книга имела экстремальный успех. Для этого, ему казалось, в книге должна быть Раиса Максимовна. Он знал — я протрепалась, — что мы виделись с нею и даже несколько минут говорили.
Как и моим коллегам в Союзе писателей, ему начинало казаться, что мы с ней чуть ли не подруги. Я опровергала. Он думал, что я просто скрываю. Уезжая в очередной раз в ФРГ и собираясь вернуться для съемок через пару месяцев, Ханс Зивик взял с меня слово, что я поработаю над идеей Раисы».
Насколько этого хотелось ему, настолько не хотелось мне. Я вспоминала авторов знаменитой книги «Лицом к лицу с Америкой» о Хрущеве, авторов известного фильма «Наш дорогой Никита Сергеевич» и не находила в себе мужества стать в их ряды с темой Раисы Максимовны.
Писать о ней сладенькую сказочку не даст мне противный характер и жестокая литературная профессия.
Вскрывать ее образ изнутри, искать в нем драматических коллизий, как я это делала с другими женщинами книги с их согласия, тоже не хотелось. Я почему-то была уверена, что согласия на субъективно-объективный взгляд не получу.
И вообще, в самом факте ее появления на страницах фотокниги проглядывала конъюнктура.
Предложила я было при прощании Зивику на роль героини Анну Дмитриевну Черненко — он не захотел.
Как бы то ни было, я пообещала Хансу к лету получить ответ Раисы Горбачевой на участие среди персонажей книги «Женщины в Москве». Не чувствуя удовольствия от предстоящей операции, я откладывала звонок к помощнику Горбачева, ибо лишь он был единственной телефонной ниточкой, способной связать меня с моей «лучшей подругой».
А в марте 1989 года произошло событие, во многом изменившее мою общественную жизнь.
Шел пленум Союза писателей, на котором состоялись выборы редакционного совета издательства «Советский писатель». Добрых десять лет заседала я в этом редакционном совете. Обсуждала перспективные планы. Иногда удавалось помочь поместить в план книгу того или иного талантливого поэта. В этом была моя польза. Еще приходилось рецензировать рукописи — тут особой пользы не было: если даже я не находила поэзии, скажем, в рукописи дочери литературного босса, мое мнение значения не имело: папа — секретарь Союза был посильнее какого-то там члена редакционного совета.
В марте 1989 года я сняла свое имя из списков будущего редакционного совета — поработала, хватит.
Прошло голосование. Подсчитали голоса. Объявляли результаты. Я безучастно сидела в зале, ожидая конца заседания.
Что такое — смех?
Хохот! Ржание!
Оказывается, все женщины списка — независимо от их принадлежности к левому или правому литературному крылу — были вычеркнуты. Все! Такие разные. Разных возрастов и литературных жанров. Разных характеров. Вычеркнуты, потому что — женщины.
Моя тема, до сих пор не связанная с Союзом писателей, внезапно ворвалась в него: дискриминация женщин! Да как же я этого раньше не замечала? Она была всегда. Не замечала потому, что была удачлива, мне бросали кусок с барского стола — я и не задумывалась.
За моей спиной, в этом зале, высокий женский голос взвизгнул:
— Всех баб выкинули! Так им и надо!
Я обернулась — знакомое лицо. Поэтесса. А она разве не из «них»?
Я вскочила, ринулась на трибуну, оттолкнула очередного оратора и в наступившей тишине сказала:
— Всех женщин пленума, вообще всех женщин, кто слышит меня, прошу после этого собрания прийти в комнату номер восемь.
И пошла из зала под всеобщее молчание брать ключ от комнаты номер восемь, не зная, свободна ли она в настоящий момент.
Не знала я также, что буду делать, если женщины в самом деле придут. О чем с ними говорить? Творчество — дело индивидуальное, мы разобщены и плохо слышим друг друга в своих домах и республиках.
Они пришли. Оказалось, есть необходимость понять себя и друг друга.
Результатом этой встречи стал оргкомитет по созыву первой учредительной конференции, должной объединить писательниц страны. Оргкомитет заседал почти все лето. На конец года назначили свою конференцию.
Не могу сказать, что мои идеи о женском соучастии все поняли и приняли. Многим они казались и сейчас кажутся утопией. Но ведь все мужские утопии, включая и коммунистическую, так или иначе реализуются. Может, вся жизнь человека и есть путь реализации утопий?
Мы сошлись в одном: необходим печатный орган, журнал, газета, издательство, где нарождающиеся идеи внедрения женского начала в общественную жизнь могли бы превращаться в художественные и публицистические формы, овладевать сердцами и умами.
Мои мысли о женском начале так или иначе приобретали все более законченные формы, обрастая опытом других женщин.
У женского мира нашей страны нет и никогда не было своей прессы. Три журнала, самим своим названием меньше всего говорящие о женщине как о самостоятельной общественной фигуре, всегда были лишь тремя кусками, брошенными нам мужским миром. «Работница», «Крестьянка», «Советская женщина». Все три были на балансе КПСС, то есть танцевали под музыку заказчика. Мужской мир ничтоже сумняшеся поделил своих женщин по производственному и политическому признаку, пристегнул к себе, в качестве приводного ремня, и — поехали.
Спасибо, конечно, Надежде Константиновне за ликвидацию безграмотности и заботу о детсадах и яслях, она многое сделала в свое время, и негоже это забывать, но не пора ли исправить ее ошибку, сделавшую весь наш огромный, столь самобытный женский мир мужскими «товарищами по работе». Всегда второсортными.
«Раиса Максимовна, Раиса Максимовна! — все чаще стучало у меня в мозгу. — Нужно идти к ней. Дать ей эту мысль. Она как-то подготовлена к ней, если читала мои статьи. При личной встрече я смогу все объяснить более понятно. Она должна заинтересоваться — она женственна внешне — значит, и внутренне. Она поймет, если женщина пойдет на общественные уровни в своей естественной: этической, этнической, экологической, экономической функциях, которые так хорошо работают на домашнем уровне, — общество возродится. С наименьшими потерями — женщина не даст зря пролиться крови».
Все говорило в пользу моего нарастающего решения. Раиса Максимовна явно образованна, окончила философский факультет. Она всего на три года старше меня — мы из одного поколения. Она сумеет убедить его, что женщина в эшелоне мужской власти не дает обществу ничего кардинально полезного, иногда и вред приносит, желая быть сильнее и жестче мужчины, стоя рядом с ним.