Тимурыч машет рукой и качает головой. А потом подходит и, положив тяжеленную руку мне на затылок, крепко прижимает мой лоб к своему. Перенервничал. Да я тоже так-то…
— В Афгане, — говорит он, — ты б у меня с губы не вылазил за такие дела.
— Паша, спасибо.
Я застёгиваю его рубашку, сидя на переднем сиденьи.
— Да ладно, чё, — ухмыляется он. — Новую купишь.
— Сто процентов, — соглашаюсь я с улыбкой.
— Егор, ты, по правде говоря, резкий солдатик, — говорит он и поворачивается ко мне. — Я охренел, если честно. Вот бы мне таких, как ты человек с пяток, когда мы в засаду попали.
— С колонной? — спрашиваю я, прекращая улыбаться. — Там другое. Там хер вырвешься.
— С колонной, — кивает он. — Мы с парнями отошли в горы и два дня отбивались, пока наши за нами не прилетели. Пи**ец, холодина по ночам была. Воды не было. Народу полегло…
Он замолкает.
— С тобой бы мы что-нибудь придумали, — говорит он через некоторое время.
— Придумаем ещё что-нибудь, Паш. Обязательно придумаем.
Он хмыкает. Не верит. Да, я и сам иногда не верю, но, как говорится, собака лает, а ковёр-самолёт летит.
— Егор! Ну, это уже ни в какие ворота. Всех собрал, все пришли, а самого нет. Сидим за столом, слюнки глотаем, а он по работам шляется. Ну, ты чего?
— Простите, простите, простите, гости дорогие. И ты мама прости, и ты папа, и…
— Ладно, хорош прощёное воскресенье устраивать, — машет рукой отец. — Сегодня суббота, к тому же. Давайте, все к столу.
— Ну, вы хоть по маленькой-то пропустили уже?
— Пропустили, тебя не спросили. Давайте, садитесь, где кому удобно.
Трыня светится, как масляный блин, от Юлечки своей не отходит. Она тоже выглядит счастливо. Да все расслаблены и спокойны, Наташка только немного волнуется. Чувствует что-то. Мы рассаживаемся.
— Накладывайте салаты, — командует мама. — Юрий Платонович, не стесняйтесь. Андрюша, клади Юле, ухаживай за девочками. Так, Наташа, иди, садись сюда. Наташка просто молодец, что бы я без неё делала сегодня, ума не приложу. Всё-таки вы её очень хорошо воспитали, Геннадий Аркадьевич.
— Ну что же, — говорю я. — Вот с Геннадия Аркадьевича и начнём. Дочь хорошо воспитал, а сам скромник никому ничего не рассказал, да?
— Чё рассказывать-то? — хмурится Гена. — Ещё отберут всё.
— Так, тихо. Смотрите, сегодня у дяди Гены… наливайте, наливайте, давайте. Нет, мне вон компот, этим тоже. Наталья не знаю что будет. Наташ, чего? Молодец, ей тоже компот. Вина сегодня нет, так что извините, только коньяк французский и компот. Так, продолжаем. Прошу внимания.
Я встаю и поднимаю бокал с компотом.
— Наташ, ты чего с пустой тарелкой! — продолжает свою тему мама.
— Прошу минуточку внимания, — повторяю я. — Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить приятное известие и даже не одно. Сегодня у дяди Гены знаменательное событие.
— Егор! — пытается он меня осадить.
— Нет-нет, никаких егоров, это прям такое событие, всем событиям событие!
Все с интересом смотрят на нахохлившегося Рыбкина.
— Сегодня дядю Гену наградили знаком «отличник милиции».
— Ура! — начинают все шуметь.
— Да погодите, это же ещё не всё! А ещё ему присвоили звание капитана! Где погоны? Давай! Давай, говорю! Окунай в коньяк!
— С ума сошёл! Водку надо для этого!
— Ура!
— Поздравляю!
— Папа!
Гвалт поднимается просто невообразимый, и длится он несколько минут, прежде чем все успокаиваются и выпивают за вновь возникшего капитана милиции.
— Это Егорка что-то нахимичил со званием, — говорит Гена, утирая рот. — Хороший коньяк. Чё, французский прям?
— Гена, ты что такой подозрительный! — смеётся Большак. — Ты же участковый, а не обэхээсник.
Всем становится весело и хорошо. Начинается активная работа вилками и я, честно говоря, ощущаю дикий голод. Жизнь берёт своё. Чувствуется, не я один проголодался, минут пять никто вообще ничего не говорит. Все орудуют приборами. Но постепенно первый голод отпускает и начинаются разговоры и вопросы дяде Гене.
Через некоторое время я опять беру слово.
— Так, оставим дядю Гену на некоторое время в покое, — говорю я, снова вставая. — Теперь я хочу обратиться к своим родителям. Дорогие мама и папа, у нас с вами сегодня тоже знаменательный день, и, хотя папе внеочередного воинского звания пока не присвоили, нам тоже есть что отпраздновать.
Я замолкаю.
— Ну, Егор, — нетерпеливо требует мама. — Что за манера! Говори скорее, кончай интриговать!
— Ладно, в общем, я знаю, что папа всегда хотел иметь машину. И мама тоже. И они оба давным-давно записались и встали в очередь. Но пока ничего. И вот уже я пошёл работать и тоже, между прочим, записался в очередь. Но я-то знаю, куда нужно устраиваться. И, что вы думаете? Вызывает меня вчера директор и протягивает вот эту бумагу. И это… А что это?
Я достаю из кармана бумагу и внимательно её рассматриваю.
— Это… — говорю я…
— Егор!!!
— А-вто-мо-биль, — читаю я по слогам, — ВАЗ… ВАЗ? Да, ВАЗ. ВАЗ-21011. Ой, что-то не пойму я, что это такое, пап, на сам почитай.
На самом деле, с машиной помог Платоныч, но устроили всё действительно через предприятие. Фабрике дали сразу несколько «жиг», чего не было ещё никогда в жизни, и меня в знак благодарности вписали в очередь, как лицо, выбившее такую роскошь.
— У нас же денег нет! — в ужасе хватается мама за голову. — Когда выкупать?!
— Не беспокойся, я оформил кредит на фабрике.
— Так ты же всю жизнь будешь на эту машину пахать!
— В понедельник нужно к одиннадцати ехать с документами и деньгами в магазин «Автомобили».
— А какого цвета? — спрашивает отец.
— Коррида, — улыбаюсь я.
— Это какой-такой?
— Оранжевый, очень красивый.
Все выпивают и теперь восторги и разговоры крутятся вокруг машин.
— Наташенька, неси голубчики, ой нет, Егор, давай-ка ты, а то чего это я Наташу гоняю. Принеси кастрюлю, она тяжёлая.
— Я помогу, — улыбается Наталья.
Мы идём на кухню и, что же ещё там делать, целуемся.
— Ого, — говорит Трыня, входя следом, — ничё так вы голубцы готовите.
Балбес.
— Ну что, у тебя закончились поводы? — спрашивает мама, когда голубцы оказываются разложенными по тарелкам.
— У настоящего мужчины поводы никогда не кончаются, — усмехаюсь я, хотя мне делается не до смеха.
Это вам не уголовников долбить, не стрелять и не уклоняться от выстрелов. Но ладно, решил, значит действуй.
— Здесь собрались мои самые близкие люди, — начинаю я и замолкаю.
Блин, даже не знаю, что говорить-то… Хлопаю себя по карману. Все замолкают, чувствуя, что-то не то… Откашливаюсь. Давай, Бро. Короче…
— Дядя Гена, вот ты сколько раз мне дочь свою в жёны предлагал?
— А? — делает он вид, что ничего не понимает.
— Папа! — вспыхивает Рыбкина.
— Мама, ты вот мне тоже сто раз говорила, что Наташку, как дочь родную любишь.
Мама ничего не говорит и становится напряжённо-сосредоточенной. Так, начло положено… Дальше-то что… Непроизвольно чешу в затылке.
— Ладно, это я вас подготовил, в общем.
— К чему? — строго спрашивает мама.
— Короче, так уж вышло, что…
Блин, да какого хрена я всё это замутил, баран! Обязательно было всю эту говорильню затевать? Зачем, Бро?
— В общем, дядя Гена, я у тебя прошу руки твоей дочери.
Повисает тишина. Немая сцена, Гоголь отдыхает.
— Так вы же ещё… — начинает мама.
— Мы друг друга любим, — выпаливаю я, — и…
«Любим»… что за слово дурацкое…
— Несовершеннолетние… — заканчивает мама свою мысль.
— И хотим пожениться!
— Бери! — делая щедрый жест рукой, отвечает Гена, уже изрядно захмелевший. — Молодец, Егорка! Давно уже пора было. Мужик!
— То есть как бери? — не может понять мама.
Папа смотрит на всё это, как на шапито.
— Погодите. Да, мы несовершеннолетние, но мы не сейчас будем жениться, потом. Мы ещё даже не думали когда. Не бойтесь, ничего такого, о чём мама подумала. Надо ещё в институте поучиться. Сейчас мы просто хотим объявить о своих намерениях, понимаете? Это как помолвка. Наташ, ну-ка, иди сюда.
Она, красная, как креветка, встаёт и подходит ко мне. А кто говорил, что семейная жизнь — это просто? Знаешь сколько моментиков разных… Большак сидит с добродушной улыбкой, а Трыня с Юлькой — с открытыми ртами.
— Наташ, я хочу на тебе жениться, — говорю я, смирившись с тем, что это всё-таки придётся произнести.
Но только сегодня и потом уже непосредственно перед свадьбой. И всё, больше никаких словоблудий.
— Я тебя очень люблю и спрашиваю перед лицом наших близких, ты выйдешь за меня?
Ф-у-у-у… Сказал, груз с сердца. Она ещё больше краснеет и становится просто вишнёвой, ничего не говорит и только часто кивает. Вот же блин, отделалась без слов. Опять мужики отдуваются, подбадриваю я себя.
Я запускаю руку в карман и достаю красную коленкоровую коробочку. Открываю её и протягиваю своей милой под восхищённое молчание публики.
Маленькое золотое колечко с бриллиантом. Ну, да, простите за этот американизм, но красиво же? Хоть бы подошло ещё. Наташка оттопыривает пальчики, и я в полной тишине насаживаю кольцо ей на безымянный. Впору.
— Горько! — нарушает тишину Гена. — Горько!
— Ну, папа!
Снова поднимается гвалт, все начинают говорить одновременно, и я по-пионерски чмокаю Наташку в пунцовые губки. Вообще-то сладко.
— Всё, — говорю я. — Больше у меня для вас новостей нет.
Мама плачет, заявляя, что это от счастья, папа не верит происходящему, а Гена наслаждается коньяком. Нет, не только, если честно, я вижу, что он чувствует себя совершенно счастливым. Ну, и Наташка сияет… ярче своего нового друга, поблёскивающего на безымянном пальце.
На следующий день мы уезжаем. Я везу её в Новосиб. Утром за нами приезжает Паша и мы падаем на заднее сиденье. Нам светит янтарное почти уже осеннее солнце, леса машут начавшими желтеть листьями, ещё не осенними, но уже совсем не такими, как в середине лета.