— Сегодня не успею…
— Роман Александрович, мне в этом случае придётся действовать самостоятельно.
— Действуй, если можешь, — рассердился он. — Чего тогда мне звонишь?
Так вот и поговорили, но, как я вижу, решение он всё-таки принял правильное. Подумал и согласился.
Подъезжают Паша с Игорем и поднимаются наверх. В этот момент открывается дверь, и из квартиры Снежинского выходит Хаблюк.
— Понятые нужны, — говорит он.
— Вот, пожалуйста, возьми этих, — киваю я на своих ребят.
Валю опять некому везти, да и ладно, провожу её сам, тут идти буквально десять минут.
— Зайдёшь? — спрашивает она, когда мы подходим к её дому.
— Не могу, Валюша, нужно закончить с этим эротоманом.
Я возвращаюсь в подъезд к Снежинскому и жду ещё около часа. Стою у окна над его этажом, чтобы не встречаться с девушками, покидающими квартиру после записи паспортных данных. Они выходят тише воды, ниже травы. Понимают, дело пахнет керосином.
Вслед за барышнями выходят и мои суперменты вместе с понятыми.
— А зачем гэбэшников притащил? — выглядит недовольным Гена.
— Накладочка, — пожимаю я плечами. — Но это тот случай, когда Машу каслом не испортишь.
— Ну-ну. Мы тогда поехали или что?
— Давайте, — киваю я. — Протоколы не выбрасывайте. Алексей, может придётся вызвать завтра кента этого. Не знаю ещё как дело повернётся. Но, если что, допрашивать ты будешь. Ты умеешь, я знаю.
Суходоев кивает. Ничего, я тебя приручу. Кнутом и пряником, мы же не звери. Пряники у нас хорошие, сладкие пряники.
— Дядя Гена, позови Радько пожалуйста, — прошу я. — Этого, старшего у безопасников. И товарищам своим премию не забудь выдать.
Гена, молча кивнув, уходит и появляется с Михал Михалычем.
— Чего? — хмуро спрашивает тот.
— Какой план? — интересуюсь я.
— Сейчас закончим и поедем.
— А можете этого чмыря забрать, чтоб у вас заночевал?
— Да, я бы так и сделал. Он уже родину продать готов. Да какое продать, даром отдаст. На него дунь только и рассыпется. Думаю ночь в камере сделает его максимально мягким и покладистым, желающим сотрудничать с полной самоотдачей.
— Ну так что, заберёте? Рома не психанёт?
— Заберём. Не психанёт, наверное.
— Я так понимаю, вы с подозреваемым машины и аппараты будете изучать?
— Да тихо ты… Ладно пошёл я, заканчивать надо.
Мы с парнями садимся в машину и дожидаемся, пока не выведут совершенно обескураженного и растерянного Снежинского. Козёл он тот ещё, чего скрывать, но глумливого торжества я не испытываю. Даже жалко его немного, ну а что делать, проблему же решать нужно как-то. Просто так ведь с ним по душам не поговоришь.
Утром я иду к Куренкову.
— Нахера ты мне его сюда отправил? — недовольно спрашивает он.
— Для устрашения. Разговаривали с ним уже?
— С ним Михал Михалыч позанимался. Узнал, где тот порнографию добывает, у кого, почём и как долго покупает. Этот ему всё выложил. Ну, ты методы Мишины сам знаешь. Он и про анашу выложил. У него же и анаша нашлась и даже доллары. Может посадить его и награду получить? А дочка сама пусть выкручивается.
— Смешно, — усмехаюсь я. — А вы-то с ним не говорили?
— Нет, я и не буду. Не хочу, чтобы хоть кто-нибудь догадался о моей заинтересованности.
— Да, у вас налицо конфликт интересов. А я можно поговорю?
— Ну давай. Думаешь, имеет смысл? Зачем практически в открытую давать понять, что всё это постановка?
— Нет, он не допрёт. Тем более всё очень натурально вокруг. И методы дознания.
— Ну, не знаю. Ладно, иди… Пошли, отведу.
Я захожу в маленькую одиночную камеру. Снежинский сидит на нарах, обхватив голову руками и даже не смотрит в мою сторону. Звезда в шоке, походу.
— Алё, Эдик, — говорю я и сажусь рядом.
— Брагин? — удивляется он, поворачиваясь ко мне. — А тебя за что? Тебя тоже взяли?
— Меня? — я смеюсь. — Дурак что ли? Я сам кого хочешь возьму. Потому что я почти как партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. А вот ты тупость, позор и полное бесчестие. Ни стыда, ни совести.
— Но это же… Ну как ты не поймёшь, я же не изготавливал и не продавал! Это же просто эстетическое восприятие мира!
— Ладно, хорош дурака включать, гнида. Будешь сидеть с петухами, это уж точно. Знаешь, что это значит?
У него слёзы на глаза наворачиваются.
— Потому что ты сам по себе мразь. Мало того, что ты, член областного комитета ВЛКСМ, творишь всякую непотребщину, порочащую звание комсомольца, так ты ещё и гнусный интриган и самый настоящий подонок. Ну ничего, из комсомола ты теперь вылетишь, ясно дело.
— Почему? — шепчет он. — Почему я подонок?
— Ты не знаешь? Серьёзно? А кто на меня написал донос в ЦК? Ты вообще дурак что ли?
— Как ты узнал? — отшатывается он.
— Как я узнал? Правда? Посмотри, где мы находимся и о чём говорим. Ты у меня весь, как под микроскопом. Неужели это действительно самый важный для тебя вопрос? Как я узнал?
— Что мне делать? — быстро спрашивает он.
Соображает гад.
— Вот, уже лучше. Что тебе делать, чтобы не сесть в тюрьму или сесть, но не стать педерастом? Это разные цели.
— А что сделать, чтобы всё осталось, как раньше?
— Как раньше точно не будет, даже не надейся. Но от тюрьмы я тебя избавить могу. Представляешь, твоя жизнь сейчас находится в моих руках? Ну и как тебе это нравится? Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты держался от меня подальше. Но ты решил искушать судьбу. И как, доволен?
— Нет, — качает он головой.
— Ну вот, то-то. Впредь не будь дураком.
— Как мне отсюда выбраться? — шепчет Снежинский. — Прошу тебя…
— Хорошо, я тебя вытащу. Завтра мы с тобой полетим в Москву, и ты пойдёшь в ЦК. Обойдёшь его вдоль и поперёк. На коленях и ползком. Как хочешь. Скажешь, что ты завистливый мудень. Скажешь, что опорочил Новицкую…
— Что? — вскрикивает он.
— Что опорочил Новицкую, чтобы её место досталось твоей бывшей жене. Скажешь, что сам хотел пристроиться в Москве. Скажешь, что осознал и достоин самого тяжёлого наказания.
— Я… я не хочу… — шепчет он.
— Кайф в том, что комсомольцы тебя в тюрьму не посадят, просто выгонят из своих рядов и всё. И ты сможешь опять покупать свои журнальчики и соблазнять пьяных баб.
— А если я не смогу?
— Баб соблазнять?
— Нет, в ЦК добиться, чтобы, ну…
— Если не сможешь, — пожимаю я плечами, — ответ очевиден. Поедешь читать эротическую лирику русских поэтов на зону. Надолго поедешь и очень конкретно. Ты, надеюсь, понимаешь, что я не шучу? Наркотики, опять же, валюта.
— Да там мало! — с ужасом восклицает он. — Всего ничего.
— При желании можно и на вышку натянуть, — хмыкаю я. — А желание у меня будет, поверь. Если Новицкая не поедет в ЦК желание у меня будет катастрофически сильное, неуёмное, можно сказать. И отмазаться ты не сможешь. Ты у меня и по линии МВД и по линии КГБ проходишь. Не забывай.
Он склоняет голову и всхлипывает.
— Не рой другому яму. Извини за банальность, но в этих набивших оскомину народных мудростях и кроется вся сермяжная правда. Ты об этом не думал?
Если бы не желание держать его на виду, поместил бы в какую-нибудь общагу, в клоповник на краю города. Но нет, Снежинскому достаётся одноместный номер в гостинице «Москва», рядом со мной. И выглядит этот поц, ещё недавно всхлипывавший в одиночке, как ни в чём не бывало. Вот уродец.
Признаться, я немного побаиваюсь. А что если он действительно не сможет разрулить ситуацию со своими доносами? Боюсь, могу сорваться и сделать ему невыносимо больно. Поэтому я захожу к нему и чисто для профилактики прописываю короткий, но сильный удар в солнечное сплетение. Профилактику я всегда считал намного более действенной, чем борьбу с последствиями.
— И даже не вздумай злить меня, ты понял, Эдуард Фридрикович?
Он складывается пополам и шевелит губами, как сом, а потом уметается в ЦК ВЛКСМ, а я возвращаюсь к себе в номер и делаю несколько звонков. Злобин говорит, что пока не знает, когда освободится и сообщит мне, как только разберётся с делами.
Думаю, позвонить ли Брежневу и решаю не звонить, а вот Скударнову звоню. Он моментально снимает трубку, будто ждёт моего звонка.
— А, это ты, Егор… — выдыхает он. — Привет. Ты в Москве?
— Да, Даниил Григорьевич. У вас всё хорошо?
— Ну… да, да, хорошо…
Говорит он не только не уверенно, а вообще потеряно как-то.
— Надолго приехал?
— На пару дней, я думаю.
— Понятно…
Чувствуется, что он думает совсем о другом.
— Я если не вовремя, — говорю я, — извините. Я могу в более удобное время позвонить…
— Да нет, вовремя… — рассеянно отвечает он и вдруг оживает. — Слушай, Егор… А-а-а… Не знаю, как сказать… Я тут в ситуации оказался, когда в органы нежелательно… Ну, в общем я никому не хотел бы, понимаешь…
— Да, понимаю, — твёрдо говорю я. — Можете мне смело рассказывать.
— В общем, мне нужен какой-то специалист, который бы мог поговорить… вот ёлки, попал на старости лет… Который мог бы поговорить… с преступниками.
— С какими преступниками?
— Короче, мне нужна консультация. Можешь мне совет дать?
— Могу и не только совет, но вы скажите в чём дело.
— По телефону нет… Нетелефонный разговор. Могу я подъехать? Ты где? В «Москве»?
— Да, как всегда.
— Можешь минут через пятнадцать выйти? Я подъеду.
— Да, буду стоять перед входом.
— Спасибо тебе большое.
Блин, во что он мог вляпаться? У него связей, как грязи. Что там такое, что никому рассказывать нельзя?
Я выхожу из гостиницы и стою у края дороги. Слева от меня вся площадь перед гостиницей забита чёрными членовозами. Волги и Чайки. Хм… Да, жизнь не устаёт меня удивлять, честное слово.
Смотрю на часы. Прошло уже семнадцать минут. Я поднимаю голову и тут же передо мной тормозит чёрная Волга. Как моя, только намного новее. Открывается передняя дверь и из неё выскакивает сердитый мужик. Задняя дверка тоже открывается и из неё выскакивает ещё один. Рожи у них явно уголовные.