– А ну‑ка сядь, где сидишь, – велел Кравченко, и хлопнул по спине Вихоря, спокойно глядевшего в шоферское зеркальце. – Пойдем‑ка, Сережа, прогуляемся.
Они, утопая в снегу, подошли к дощатому забору, и Кравченко, уверенно просунув покалеченную руку через прутья калитки, отпер ее изнутри.
– Следы на дорожке, – сказал он, и в голосе его послышалось напряженное недоумение. – Ведут к дому и на огород. Значит с последнего снегопада был кто‑то здесь.
– Это женские, – заметил Вихорь, – секретарша Лада носит туфли на каблуке?
Генерал остановился и посмотрел себе под ноги с некоторым недоумением. Потом сказал:
– Ей за сорок. И по нашей погоде сапоги резиновые, самое то.
Микроавтобус стоял у ворот. Из его выхлопной трубы поднимался дымок.
– В доме свет включен. День на дворе ясный, а там свет сквозь щели.
– Это свечи.
Словно чего‑то испугавшись, с деревьев на холме поднялась стая ворон, под протяжные крики заложила вираж над снежным полем и, осыпая иней с веток, примостилась на тех же местах. Далеко – далеко шумели электромоторы башенных кранов в порту. Поскрипывала рябина у плетня, качаясь над ветром.
Но того, что к дому подошли двое высоких и крепко сбитых мужчин, определить на слух было бы теперь нельзя. Дверь не скрипнула, когда Кравченко отмыкал ржавый замок. Снег на тропинке не захрустел под разлапистыми унтами подполковника Вихоря.
На крыльце мужчины обменялись взглядами. Генерал сунул руку за пазуху, а Вихорь покачал головой, обнажать ствол без надобности в ГРУ не принято. В рассохшейся двери оказалась здоровенная щель, оба приникли к ней.
– Лада! – сдавленно прошептал Кравченко. И тут же расслышал голос:
– Смотри сюда… Смотри внимательно, девушка. Две карты красная, одна карта черная, черная верный цвет, красная удачи нет… Гляди девушка, гляди красивая, и не говори, что не видала… Кинул карту вправо, кинул влево, что смотришь? – угадала, сама посмотри, королева…
Голос гудел монотонно, иногда словно щелчком бича выделяя то или иное слово. Лада чувствовала, что засыпает, что пламя трех парафиновых свечек сливается в ее глазах в один светящийся круг. Она ткнула в захватанный пальцами клочок картона, потом прижала приглянувшуюся карту ладонью, чтоб карта не сбежала. Поглядела на собеседника. Тот весело потер колючую щетину на подбородке и подмигнул сразу обоими глазами:
– Сама посмотри, красивая…
Голос гортанный, резкий, надломленный. Казалось, что каждое новое слово может оказаться ругательством. Лада, глупо улыбаясь, перевернула карту и погрустнела, увидев даму червей. Дама смотрела тоже невесело.
– Плохо глядела, красивая!
Он грозил ей пальцем с отвратительной черной каемкой на отросшем ногте. Лада вздохнула и через голову стянула свитер бирюзового цвета. Ничего страшного не произошло, ради мороза, она поддела под него шелковую блузку.
– А есть еще и другой фокус…
Как заправский восточный факир, небритый человек подвернул ноги и принялся тасовать колоду засаленных карт, быстро разламывая ее пополам и тут же соединяя вновь. Две медные рюмки стояли прямо на пыльных половиках, Лада в который раз подумала, что не стоило пить коньяк в двенадцать дня. Так и уснуть можно. Вот фокусник положил колоду между рюмками и, пошарив за поясом, достал еще что‑то, отблеснувшее зеленовато, усыпляюще. Нож?
Ставня на окне треснула, сорвалась с петли, со звоном высаживая оконное стекло, и повисла, впустив в душную комнату морозный воздух, пороховой дым и солнечный свет. Фокуснику потребовалась секунда, чтобы подняться на корточки и перехватить странного вида нож за рукоятку. Но в тот же момент вылетела, выбитая ударом ноги, дверь за его спиной. И еще раньше, чем она грохнула о стену, здоровенный парень в летных унтах и подбитой оленьим мехом куртке навалился на плечи. Медленно, почти бережно уложил на пол, небритым лицом в половики.
– Ты кто? – спросил Вихорь выкручивая нож из судорожно сжатой грязной руки.
– Восьмое марта. День недобрый… – то ли улыбаясь, то ли скалясь, ответил сбитый с ног.
Бывшая секретарша директора Гайворонова закрыла лицо руками. Из одежды на ней остались блузка и чулки. А десять лет есть десять лет. Фигура женщины даже для сорокалетней была скорее оплывшей, чем стройной.
Заскрипели половицы. Кравченко поддел носком ботинка под щеку задержанного и задал второй вопрос:
– Ты откуда?
– Я не местный… я только приехал… а живу на кладбище… там хорошо, спокойно… только холодно…
Вытоптанная в снегу тропа вела вела мимо колодца и дальше на холм. Идти приходилось гуськом, поэтому первым шел водитель, похожий на Чингачгука, следом небритый фокусник со связанными за спиной руками, следом Кравченко. Чуть отстав от этой первой группы, двигались еще четверо. Полярник Бутов только плечами пожал, когда Вихорь попросил Тамару посидеть в микроавтобусе и утешить истерически рыдающую Ладу, а его Бутова, пройти по снегу до кладбища: «Потому что свидетель может понадобиться».
Оюшминальд Федорович не понял, но и обсуждать приказание не стал, смутно подозревая, что под его расплывчатостью скрывается необходимость ненароком конвоировать еще одного человека. По всей видимости, директора Гайворонова, который, вроде бы, утратил всю свою наглость и вместе с ней волю к сопротивлению. И теперь брел впереди Вихоря, поминутно оступаясь в снегу.
– Я этого чурку впервые в жизни вижу, – бормотал он, ни к кому не обращаясь.
Фокусник упал в снег сразу же, как они дошли до первых крестов. Вороны снова поднялись с деревьев, хлопья снега повалились вниз, когда плечистый шофер, ругнувшись матом, пнул грязного бродягу сапогом под ребра.
– Не трогать! – рявкнул Кравченко.
– А чего он?
– Здесь его логово бомжатское.
«Зато его не донимают даже по ночам с назойливостью проституток звонящие социологи, политологи, директора НИИ, в расчете на нацпроектовские гранды, директора “Фосагро” и “Норильского никеля” в расчете на заказы…», – отстраненно подумал Вихорь.
В согнувшихся под тяжестью снега кустах и правда была нора. Человек в грязной рваной одежде, с покрасневшими от холода руками лежал ничком на земле и тихо, нездорово посмеивался. Подошел Сергей Вихорь. Подошел Бутов, вежливо, но настойчиво подталкивая Гайворонова. На том не было лица.
– Все здесь! – фокусник обернулся и подмигнул почему‑то Оюшминальду Федоровичу.
Старый полярник прищурился, хотел заговорить. Но Вихорь крепко взял его под локоть и шепнул пару слов на ухо.
– Тут полиэтилен, – сказал не очень удивленно Чингачгук, шаря руками в снегу. – Большой мешок из‑под мусора.
– Надо достать.
Колени Гайворонова подогнулись, он рухнул в снег и умоляюще посмотрел на окружающих.
– Я не убивал его!
– Доставай! – подтолкнул его в спину Кравченко – Доставай, паршивец.
– Я не убивал! Я нашел его уже мертвым. Там, во дворе дачи…
Шофер за шиворот подтащил к снежной норе кандидата в мэры города. Потом с грехом пополам выволок на божий свет край большого пластикового пакета. Из разорванного полиэтилена торчал резиновый мужской сапог.
– Я не убивал! – Гайворонов дополз до грязного бомжа, который, картинно облокотившись о снег, наблюдал все происходящее с невозмутимостью римского патриция. – Ты кто, сволочь? Ты откуда? Я не убивал…
– Я знаю, – сказал фокусник. – Ты спрятал заколотого ножом человека, найдя его на своем огороде.
– Но ведь выборы! – сорокалетний директор завода почти что плакал, оглядывался по сторонам, вспоминая, и держался за сломанную когда‑то челюсть, как будто разом заныли все имплантаты: – было бы следствие. Всплыло бы прошлое, и я под подозрением опять. А я не отвечаю за прошлое…
– Это верно, – сказал печально фокусник, и вдруг сел на снегу по – турецки, подтянув ноги под себя. Озабоченно пощупал свое горло, и сказал: – дети за отцов не отвечают. Но дети отцам наследуют. Ты ведь получил акции? Ты стал владельцем завода, на котором в жизни палец о палец не ударил?
– Что за хрень? – удивился шофер и нацелился второй раз, уже покрепче наладить дерзкого бомжару по ребрам.
Но Кравченко крепко ухватил Чинганчгука тремя пальцами за полу куртки и рывком остановил. Дерзкий бомжара легко, без помощи рук поднялся на ноги и похлопал себя, сбивая снег.
– Кто ты? – шепотом спросил так и стоящий на коленях в снегу Гайворонов. Разорвал хрустнувший на холоде полиэтилен, и уставился в спокойное мертвое лицо оперуполномоченного Лаврентия Титова.
– Я его бывший одноклассник, – сказал небритый человек: – Здравствуйте Оюшминальд Федорович. Привет, Серега. Приветствую вас, джентльмены.
Первым пришел в себя Кравченко. Шагнул вперед и грубовато, но дружески протянул руку:
– Почтенье, Принц.
Но тот не спешил протянуть руку навстречу красной лапище. Словно стеснялся исцарапанных пальцев и грязи под ногтями.
– Гайворонов – младший не станет мэром этого города, Кравченко. Но и вы тоже не станете.
Он прошел по тропинке. Один из его ухайдоканных, словно на свалке найденных ботов совсем порвался, и посиневшие от холода пальцы оставляли на снегу странные следы. Но фигура Принца, как всегда дышала достоинством. Я бы смог так? – невольно задал себе вопрос Вихорь. Гайворонов явно не смог бы.
– Ваш отец был омерзительным извращенцем, – со спокойной суровостью заметил полубосой Принц: – и я не верю, будто вы, или его секретарша, не знали, что означает колода карт на трупе. С Ладой я играл сегодня в карты всю ночь, и констатирую. Она до сих пор не в состоянии освободиться от этого зловещего фетиша и особенно подвластна магии преферанса и японского дурака. Неправда ли, Гайворонов, это были любимые игры вашего отца, а вы сами с детства перенимали карточное искусство?
– Тьфу ты, как я не подумал, что в карты не учатся играть по самоучителю, – хлопнул себя по лбу Вихорь.
– Кравченко тоже не удосужился об этом задуматься, – как – бы простил промашку верного спутника Принц. – И тоже оставил настоящего Выползня за кругом подозреваемых. Но это не последняя ошибка Кравченко.