Там было шумно.
Там было странно.
Место топтали и время теряли.
Ангелы пели, демоны выли, боги смеялись, а дети — знали.
— Так я и знал! — словно того и дожидался Стас. — Так и думал! Так предполагал! Опять размер! Опять рифма!
— Дао чем ты, понять не могу, — потерял терпение Егор.
— Дао том, что в размер и в рифму не пишет никто давно. Теперь в моде верлибры, свободные, си-речь белыя стихи. У меня теперь новый поставщик, продвинутый. Сейчас придет, покажет класс. А тебе, Самоход, хочу расчет дать. Поторговали и будя. Устарел ты, от жизни отстал».
Стр. 75
«— Достоевский, Кеведо, Чехов, советник Така-мура… — словно с собой говорил Чиф. — Знали бы все эти достоевщики и чеховеды, очкарики, ценители изящного, любители потрепаться о высоком, интел-лигентушки блаженные, какими путями доставляется им разумное, доброе, вечное. Вот сейчас какой-нибудь мальчик учит урок, зубрит из учебника ботаники раздел какой-нибудь типа «мхи и лишайники» и «хвощи» там и «папоротники»; и не знает, что за госзаказ на этот учебник — замочили «крокодиле-ры» нашего Пашу, помнишь? А у «яснополянских» выкрали Гогу Гугенота и пытали три дня в гаражах, а потом повесили в Нескучном саду. И сами потеряли Вальта и Тральщика, и быков немерено. А войну за сбыты Набокова в южной москве помнишь? Семь трупов. За розницу Тютчева помнишь? Между «яснополянскими» и «солнцевскими», которые во все тогда лезли и сюда захотели. Ну тогда двумя взрывами магазинов обошлось, ночью, без жертв. Зато за опт обэриутов когда мы с «крокодилерами» схлестнулись! Хармс и Введенский тогда хорошо шли, как спирт ройял. Одиннадцать жмуриков! Рекорд! Вот вам прекрасное, вот разумное, вечное, и все так — и религия, и политика, и поставки свеклы; а ты, я слышал, решил теперь по-праведному жить, без пальбы. Думал, врут, но теперь вижу — правда. Правда?
— Правда, — сказал Егор тихо».