И главное, кого ставят вместо него! Ежовского прихвостня, сотрудника для особых поручений при наркоме внутренних дел! Старшего майора госбезопасности. Уму непостижимо! Да этот Дукельский хоть один фильм посмотрел в своей жизни? Хоть одну книжонку прочитал?
Л. П. Берия. 1930-е. [РГАКФД]
Не могло утешить и злорадство по поводу ареста Ткалуна, ненавидевшего Бориса Захаровича как одного из тех, кто, по его мнению, в тараканьем количестве пролезли повсюду. Бывший комдив, бывший комендант Кремля, и — получите арест, Петр Пахомович, сын украинского жандарма, потомственный антисемит! Смотрел всегда с ледяным презрением? Так попробуй теперь с таким же презрением смотреть на тех, кто тебя, парубка полтавского, станет допрашивать, какого-нибудь Когана.
А киношная братия забегала, засуетилась, локтями друг друга расталкивая в стремлении укусить поверженного наркома кино. Газета «Кино» выскочила со статьей: Шумяцкий окружил себя шумихой и пустословием, разбазаривал народные деньги и поощрял врагов народа.
Володю Вайнштока, прославившегося недавно «Детьми капитана Гранта», теперь заклеймили как бездаря, снявшего «Остров сокровищ»: пропаганда пиратской романтики, возведение на пьедестал разбойников, кому станут подражать советские дети? И опять главный виновник — Шумяцкий, потворствовал, продвигал, получал баснословные сметы и неизвестно куда тратил.
Первым делом новый нарком кино Дукельский вызвал к себе на допрос Васильевых, и те охотно поливали Шумяцкого всеми видами помоев, о чем сообщил директор их киногруппы Гинзбург, присутствовавший при этом допросе. И это братья Васильевы, которых Борис Захарович на блюдечке преподнес главному зрителю и отмечал золотыми звездочками, сколько раз тот смотрел их «Чапаева»!
Следующим Дукельский вызвал к себе Довженко, и можно себе представить, в каких красках бывший открытый, а ныне скрытый самостийник описывал злодеяния Шумяцкого, Гоголь роняет перо!
Появились многочисленные, словно стаи черных воронов, статьи, каркавшие о том, какого масштаба преступник долгие годы руководил советским кинематографом, искусственно сдерживал производство фильмов, пропагандировал теории, оправдывающие бракодельство, срывал планы производства, устраивал волокиту при утверждении сценариев на самые актуальные политические темы, отпугивал от кино писателей и драматургов, намеренно создавал сценарный голод, врал, что перерасходы по фильмам неизбежны, возмутительно издевался над творческими работниками, вредительски душил молодые кадры и поощрял матерых врагов — Кадыша, Сливкина, Гольцмана, Михайлова и самого разматерого — Нильсена. Боже, каких только слов не выкопают из шахты русского языка, чтобы еще больше очернить человека, обреченного на всеобщее поругание!
Пришли, как у них заведено, ночью, через две с половиной недели после отказа пить коньяк с ладони Ежова. До самого утра «шмонали», то есть проводили обыск. Конфисковывали и уносили бумаги, записи, документы, письма, книги, семейные реликвии, награды, иранский ковер, подаренный самим шахом, чашу Чингисхана, дарованную Сухэ-Батором, персидские миниатюры, коллекцию старинных монет, вынесли пианино «Шрёдер», и опись изъятого имущества завершили цифрой 261.
В черном воронке его привезли на Лубянку, в огромное здание, перед которым когда-то звенел струями фонтан архитектора Витали, а сейчас тихо спала огромная цветочная клумба. Во внутреннем дворе возвышалась шестиэтажная тюрьма, и выяснилось, что никаких подвалов НКВД не существует, все камеры располагались на шести этажах, на один из которых Шумяцкого повез нудный скрипучий лифт.
О застеночной тактике Борис Захарович уже успел узнать много, все-таки готовился, знал, что обречен. Потому не удивлялся, что проходили день за днем, а он сидел в своей одиночной камере, и его никто никуда не вызывал. Это чтобы заключенный истомился в ожидании допроса и был разговорчивее.
— О, лехаим! — приветствовал он уже знакомого Когана, когда привели наконец к тому на допрос.
— Здравствуйте, гражданин Шумяцкий, — строго ответил Александр Михайлович.
— В прошлый раз я был товарищ, теперь уже гражданин, — грустно усмехнулся Борис Захарович, усаживаясь на неудобный стул, каковые нарочно делали такими, чтобы допрашиваемый сидел не полностью, а на одном копчике. И это он тоже уже знал, как и то, что если допрашивают в комнате, где голые стены, потолок и пол, то дело твое швах, ты очень даже подозреваемый.
— Фамилия? — задал первый вопрос Коган.
— Шумяцкий, — вздохнул Борис Захарович.
— Имя и отчество?
— Борис Захарович.
— Дата рождения?
— Одна тысяча восемьсот восемьдесят шестой год.
— Место рождения?
— Верхнеудинск.
— Место жительства?
— Москва, Якиманка, улица Серафимовича, дом два.
— Социальное происхождение?
— Пролетарское. Отец был переплетчиком в издательстве Маркса. Оттого я и стал марксистом.
— Прошу отвечать на вопросы четко, без лишних деталей. Ведь я не спросил, отчего вы стали марксистом.
— Слушаюсь, товарищ капитан госбезопасности.
— Национальность и гражданство?
— Еврей. Как и вы…
— Опять?
— Да, опять еврей.
— Я не о том. Вы опять добавляете лишнее. То, что мы оба евреи, ровным счетом ничего не меняет.
— Простите. Гражданство СССР.
Вопросы продолжались: род занятий, социальное положение, состав семьи, образование, партийность, каким репрессиям подвергался до и после революции, какие награды, категория воинского учета, служба в Красной армии, служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах, общественно-политическая деятельность.
— Подпишите.
— Как? Это все?
Борис Захарович радостно поставил подпись, сейчас скажут: «Вы свободны, приносим извине…»
Как бы не так, снова в камеру, и снова неделя взаперти и в неведении. Как там семья, милая Лиичка, а главное, вышел ли доснятый «Ленин в Октябре», снимают ли Довженко про Щорса, а Эйзенштейн про Александра? Что там успел напортачить невежда Дукельский? Как он показывает фильмы Хозяину в Зимнем саду?..
Второй допрос Коган начал с неожиданного:
— Гражданин Шумяцкий, говорят, ваша супруга исключительно вкусно готовит борщ?
— Да, это так. Но какое это имеет отношение к делу?
— Почему борщ в изготовлении вашей супруги ни разу не пробовал товарищ Сталин?
— Вы что, шутите? — усмехнулся Шумяцкий, видя, что это Коган в протокол допроса не вписывает.
— Нет, не шучу, — невозмутимо отвечал тот. — Есть подозрение, что ваша жена Лия Исаевна Шумяцкая, в девичестве Пандра, вместе с вами принимала активное участие в организации контрреволюционного заговора с целью убийства товарища Сталина и его ближайших соратников.
— Азохен вэй! — воскликнул Борис Захарович, пронзенный горем. — Вы ее тоже арестовали?
— Разумеется, — спокойно ответил Александр Михайлович. — На следующий день после вас. Она уже дала показания. Приступим к основному допросу. Гражданин Шумяцкий, вы обвиняетесь в антигосударственных, политических и уголовных преступлениях. Приступая к следствию по вашему делу, мы прежде всего должны выяснить характер ваших взаимоотношений с рядом лиц: Нильсен, Молчанов, Королев. Сначала о Нильсене. Вы давно его знаете?
Сквозь джунгли горя Борис Захарович услышал будто издали свой голос:
— Был человек в земле Уц, имя его Иов. И был человек тот непорочен и справедлив и удалялся от зла.
Другой голос грозно требовал:
— Прошу отвечать на поставленные вопросы и не уклоняться!
И его голос рассказывал о Нильсене, как и когда он с ним работал, не зная о том, что Нильсен враг и шпион и происходит, оказывается, из социально чуждой среды.
— Но вместе с Нильсеном вы годами разрабатывали план превращения Крыма в советский Голливуд, дабы получать колоссальные денежные средства и использовать их для личной наживы. Так? — гремел голос Когана.
— Я готов признаться во всех случаях личного обогащения при получении государственных средств, — сбрасывал балласт правды допрашиваемый, надеясь, что, если он сознается в реальных финансовых махинациях и прикарманивании денег из сметы многих фильмов, которое он добродушно называл снятием пенок с варенья, это избавит его от более страшных обвинений.
— Получение средств на создание так называемого Киногорода предполагало самую крупную вашу совместную аферу?
— Не скрою, я рассчитывал снять пенки, часть денег незаконно присвоить. Да все знают, что на любом грандиозном строительстве прикарманивают, причем не только у нас, но и в Европе, и в Америке, и в Африке.
— Стало быть, вы признаете, что проект Киногорода являлся исключительно проектом денежных махинаций?
— Нет, не исключительно. Признаю, что частично. То есть я бы снимал пенки с большого варенья, но имея совесть. Вам ли не знать такую поговорку: «Ты воруй, но делай это красиво».
— Я не нахожу красоты в воровстве, — никак не поддавался более дружескому тону общения Коган и продолжал допрос, расширявшийся во все стороны, из основного ствола вырастали какие-то дурные ответвления, вперемешку со здравыми обвинениями ветвились абсурдные, на которые как-то следовало отвечать, не впадая в истерику, некоторые вопросы стали повторяться, и Борис Захарович понимал, что нужно сохранять спокойствие и отвечать, стараясь, чтобы ответы на повторяющиеся вопросы не отличались от предыдущих.
— Арестованный Нильсен сознался, что он не только авантюрист, совершивший ряд уголовных преступлений, но и является агентом иностранной разведки. Вы это знали и покрывали.
— Я этого не знал, а значит, и не покрывал. Если бы я знал, что Нильсен шпион, я давно бы об этом сообщил в органы.
— Отчего же не сообщили?
— Да потому что не знал.
— А почему вы так уверенно говорите, что не знали?
— Потому что не уверен… То есть потому что не знал.
— Вы только что проговорились, что не уверены в том, что не знали.
— Послушайте… Я не знал, что Нильсен шпион.