Мужчина опустился в старое кресло-качалку и жестом подозвал Роуна.
— Ты видел всех, выбирай, но между нами, толстуха — это что-то. Потрясающая баба. Она такие вещи делает! Артистка! — Он качнулся, наблюдая за реакцией Роуна.
— Ты американец, верно? Я забыл, вас интересуют только лица. Тебе лучше выбрать другую. Они все великолепны. Я сам их учил. Они могут даже одеться, если тебя это больше возбуждает. Жаль, очень жаль, что ты не сможешь оценить толстуху, она ни с кем не сравнится. — Мужчина на мгновение нахмурился, а потом опять улыбнулся. — Да забудь ты свои привычки. Отпущение грехов рядом. Выбирай. За двадцать долларов любая — твоя. За тридцать — две. За пятьдесят — все стойло.
— Фонд Тиллинджера планирует экспедицию, — произнес Роун.
— Да черт с ним! Это важнее. За сорок — все твои.
— Разбойник ждет вас.
— Еще бы, лучше меня-то нет. — Он нагнулся к Роуну и доверительно сказал: — Бросаю монету. Моя взяла — платишь восемьдесят, твоя — все твои бесплатно. По-моему, справедливо.
— Самолет ждет, — произнес Роун.
— К черту самолет! — заорал Ханис. — Где твое чувство гармонии? Ты мне все о деле, а я об искусстве. Будем бросать монету?
— Самолет ждет, — повторил Роун.
— Ну так подождет! — рассвирепел Ханис, но, быстро взяв себя в руки, внимательно посмотрел на Роуна. — Я правильно понимаю, ехать мне в любом случае придется, хочу я или нет?
— Да, в общем так.
— Заставишь?
— Да.
— Убивать не станешь?
— Нет.
Ханис подмигнул Роуну:
— Пари хочешь? Фунтов на пятьдесят, сто пятьдесят долларов?
— А есть чем платить?
— А что, я уже неплатежеспособен?
— Боюсь, что так.
— Это осложняет дело. — Ханис был явно разочарован.
— Если у меня не получится, пришлют еще кого-нибудь.
— А почему я должен на них работать? Они меня пять лет гноили.
— Они сами пять лет гнили, а многие еще дольше.
Ханис помолчал.
— Разбойнику я ничего не должен. Стердевант — другое дело, но его нет.
— Стердевант умер.
Ханис расхохотался.
— Ну, парень, ты что, тоже в эту чепуху поверил? Послушай, я знаю Стердеванта, и я тебе говорю: он не способен на самоубийство.
— Тогда где он?
— Ждет, парень, ждет где-то, как лев в засаде, а придет время — покажется. Запомни мои слова — он ждет.
— Вы, кажется, очень уверены.
— Я совершенно уверен. Долго он просто не выдержит — объявится. Никто не знал его, как я, и я знаю, что его заводит. Он в душе игрок. Я тоже, но он больше. Таких терпеливых как он я не встречал, а это главное качество для игрока. Надо уметь ждать, не ходить раньше времени, ждать хорошего расклада или таких козырей, чтобы наверняка. Стоит этому случиться, и Стердевант объявится.
— Я слышал, он был трусоват.
— Ты много чего услышишь. Что он боялся, был извращенцем, садистом. Каждый раз что-нибудь новенькое. Только одно не забудь: ты услышишь только то, что захочет Стердевант. У него просто страсть сбивать с толку. Знаешь, он последний из великих охотников. Ему нужен равный противник, а в наше время где найти такого? Поэтому у Стердеванта припасена тысяча уловок, чтобы не размениваться на мелочи. Мало кто понимает это. Смелых всегда мало понимали, а справедливых еще меньше.
— Вам все равно придется уехать со мной, — напомнил Роун.
— А мне что-то не хочется, — заявил Ханис. — Не из-за Разбойника, не думай. Просто есть такой физический закон: все тела когда-нибудь достигают состояния покоя. Я достиг этого состояния. Я, как Стердевант, тоже ищу равного соперника и нашел его здесь.
Я живу чувствами, играю на человеческих слабостях — обычно на чувственности, еще на распущенности и животных инстинктах. Я не пропаду, пока будет жив хоть один мужик, который заглядывает под юбку не только жене; пока женщина, глядя на мужчину, знает, что вызывает желание, я — живу!
Я держусь на запретах и поклонениях. Отнимите религию, закон, убейте совесть, оставьте нас без этих одежд и я пропал. Этим-то и привлекают меня здешние места. У местных индейцев вообще нет запретов, морали. Они, как любопытные дети, не сдерживают свои порывы, делают все, что захочется. Даже те крохи морали, которые принесла сюда цивилизация, исчезают, стоит им принять свое варево.
Скажи, где еще можно найти такое? Думаешь, я — воплощение порока? А для меня это, просто возвращение к животному, чувственному началу. Куда от этого деться? Они здесь так живут уже пятьсот лет. Господи, я здесь бордель думал открыть! Куда там! Какой бордель, если то, за что я собирался брать деньги, здесь делают бесплатно! Нет, мой невежественный друг, они умнее нас. Они притягивают меня. Испортить их нельзя, портить здесь просто нечего. Я побежден, обращен. Я учусь у них. Здесь мое сердце, я остаюсь.
— А деньги? — полюбопытствовал Роун.
Ханис не ответил, но глаза его загорелись. Однако он отрицательно покачал головой и широко улыбнулся.
— Нет, я уже не тот, что раньше. Мое место здесь.
— Много денег, — настаивал Роун.
— Парень, ты просто не хочешь понять. Я изменился внутри. На меня снизошел дух святой.
Роун как бы случайно уронил пачку денег на землю. Он увидел, как округлились глаза у Ханиса.
— И это только начало, — сказал Роун, поднял пачку и стал пересчитывать деньги.
— Я свои принципы всю жизнь вынашивал, — запротестовал Ханис, не спуская глаз с денег. — Я не поддамся на ваши уловки.
— Двадцать пять тысяч немедленно… — Роун продолжал считать.
— Я нашел свое место.
— Двадцать пять тысяч сейчас и еще сто тысяч по окончании дела.
— Сто двадцать пять тысяч?
— Сто двадцать пять тысяч, — подтвердил Роун.
— Интересное, должно быть, дело, — начал Ханис и спохватился. — Нет, деньгами меня больше не соблазнишь. Да и стар я уже. «Проститутки» больше нет.
— И еще сто двадцать пять, если вы присоединитесь к экспедиции.
— Двести пятьдесят тысяч?
— Четверть миллиона долларов, — Роун сосчитал деньги и бросил пачку Ханису.
— Важное, должно быть, дело. Очень важное! — Он, не двигаясь, смотрел на деньги.
Роун выждал немного и забрал пачку.
— Дело действительно очень важное. Жаль, что «Проститутки» больше нет.
— Он умер, — пробормотал Ханис, с отчаянием глядя, как Роун убирает деньги в карман, и вдруг жестом остановил Роуна. — Ладно, парень, да здравствует воскресение из мертвых! — Лицо Ханиса расплылось в улыбке.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7Представитель ООН
Невысокий мужчина с длинными руками сутулясь прошел с только что приземлившегося самолета «Аэрофлота» в специальное помещение московского аэропорта. Он открыл дипломатический паспорт и протянул его дежурному офицеру. Паспорт был на имя Михаила Поткина.
— ООН? — вежливо спросил офицер.
Поткин кивнул.
Офицер сравнил фото с оригиналом напротив: вытянутая, лысеющая голова, крупный нос и большие губы, маленькие уши, плотно прижатые к голове, — все сходилось. Черные, чуть удлиненные глаза невозможно было перепутать. Он поставил штамп в паспорте и вернул его. Кожаный чемодан, портфель и сверток осматривать не стал.
— Машина ждет вас, — сообщил он Поткину.
— Мне необходимо позвонить.
— Конечно. — Офицер открыл дверь смежной комнаты, там на столе стоял телефон.
— Это личный разговор, — подчеркнул Поткин.
— Да-да. — Офицер вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.
Поткин промокнул пот на лбу.
— Алло, — послышалось в трубке.
— Я т-только что прибыл, — сказал Поткин.
— Добро пожаловать домой. Как чувствует себя ваша жена? — спросил Алексей Бреснович.
— Хорошо.
— А ваши дочери?
— Тоже хорошо.
— Ну и отлично. Вы надолго к нам?
— Планирую завтра вернуться.
— Значит, встреча очень важная? Во сколько она начнется?
— Машина ждет, — нетерпеливо ответил Поткин.
— Понимаю. Я сегодня вечером устраиваю прием. Приходите, как освободитесь. В любое время. Постарайтесь с письмом поскорее закончить.
— Спасибо.
— Посылку привезли?
— Да.
— Хорошо. Жду вас вечером.
Поткин услышал, как на другом конце повесили трубку. В гости ему идти не хотелось, не нравилось ему и то, что Коснов прислал за ним свою машину. Его всегда тревожили такие неожиданные вызовы в Москву. Поткин прошел за водителем к машине. Было не совсем ясно, о каком письме говорил Бреснович.
Капитан Михаил Поткин, начальник подразделения контрразведки, отвечающего за США, в могущественном Третьем управлении полковника Коснова, устроился на заднем сидение, и черный «ЗИМ» помчался к Москве. Он открыл портфель и начал рассматривать сообщения. Необходимо было сосредоточиться. Предстояла исключительно важная встреча. Он знал, что его будут спрашивать и переспрашивать, бесконечно уточнять детали, изучать выводы. Такие встречи давались ему тяжело. Когда Поткин нервничал, он начинал заикаться, и от этого еще больше терялся. Он был практик, а не чиновник. Он мог организовать и провести операцию, но не всегда умел объяснить, что и почему делает. Он давал хорошие результаты и считал, что этого достаточно.
Важно было сосредоточиться, но мысли все время возвращались к Коснову и Бресновичу. Поткин отказывался признать, что они враждовали, а он оказался между ними. Коснов — его непосредственный начальник, благосклонный диктатор, всепонимающий тиран. Бреснович — покровитель и благодетель. Именно Бреснович спас его после провала в Венгрии. Бреснович, его влиятельный кремлевский друг, будущий член ЦК, устроил его к Коснову. И вот теперь эти двое сцепились, а Поткин между ними.
«А все из-за этого проклятого дела», — подумал он, открывая первую папку. Курьер доставил ее около восьми недель назад. В этом деле настораживало буквально все.
Он перечитал сообщение, открывавшее «Серию Пять». Это был просто запрос о последних кадровых перемещениях в ЦРУ. Поткин подчеркнул в личной беседе с курьером, что его наблюдатели фиксировали агентов, входящих в штаб-квартиру ЦРУ в Вашингтоне. Поткин чувствовал, что на основании этой информации можно сделать вывод о новых назначениях. Его наблюдатели хорошо знали постоянных сотрудников в лицо, поэтому всех незнакомых можно было смело считать возможными оперативниками. У Поткина были источники информации и внутри штаб-квартиры ЦРУ, он не скрывал этого. Но использовать их для такой неотложной работы было рискованно, а ставить их под угрозу он не хотел. Москва план одобрила, и Поткин начал собирать информацию.