– А там ты что делал?
– Занимался охраной города Новороссийска на должности помощника командира отряда…
– Дальше что?
– В Новороссийске весной 1920 года я случайно встретил…
– Случайно?!
– Дайте досказать! Да, в конце марта двадцатого года я случайно встретил на улице своего школьного товарища по учебе в Одесском военном училище майора Стефановича. В этот момент он являлся представителем сербского правительства при армии Деникина. В разговоре с ним я выразил желание бросить все и выехать в Сербию. Стефанович, как представитель названного правительства, дал свое согласие и выдал мне визу на въезд…
– Почему ты решил уехать?
– Почему?
– Да, почему ты решил выехать, Нестеренко?
– Да потому что понял, что в России для меня все кончено…
11 марта. Поражение – вопрос времени. Во всем, что теперь происходит с нами, стыдно признаваться даже дневнику. Единственное, что все мы теперь коллекционируем, – неудачи. Деникину больше никто не верит. Даже пьяные девки на улице требуют передать командование Врангелю. После позорной потери Одессы все ожидают, что подобное повторится и здесь. До передовой подать рукой. Солдат бежит. Повсюду паника, а оборону держат только безумцы…
17 марта. Говорят, что пал Екатеринодар…
26 марта. Позор. Горят склады и наши пятки. Мы бросаем все: повозки и технику, цистерны с нефтью и ненужных людей. Корабли вряд ли смогут вместить всех тех, кто теперь хочет бежать. Народ потерял самообладание. Наблюдать за всем происходящим стыдно…
Мартовские события произвели на меня столь сильное впечатление, что я решил… остаться. Быть одним из тех, кто дерется за возможность взбежать по трапу отходящего итальянского корабля, я не хотел. Постоянно вспоминая Гатчину и в то же время прекрасно представляя последствия, я решил, что не сдвинусь с места.
«Глупо, глупо бежать от смерти! Зачем просить жеребца и бежать в Багдад, если смерть уже ожидает тебя там? Что с того, что я трусливо покинул однажды Гатчину, если в действительности все это время смерть ожидала меня здесь? К чему обманывать себя, к чему сражаться за место на палубе, если в случае этом я превращусь в обезумевшее животное, которое ради собственного спасения готово идти по головам?»
Наблюдая, как во время паники солдаты и гражданские ежечасно демонстрировали худшие человеческие качества, я говорил себе, что лучше немедленно застрелиться в порту, чем уйти вместе с этими людьми. Одна попытка самоубийства у меня уже была, и, кажется, наступал момент следующей – следующей и последней. Я не собирался мыслить собственную смерть, я всего-навсего хотел стать посреди пристани, нажать на курок и… и, вероятнее всего, так бы оно и произошло, если бы в момент этот аккурат рядом со мной не появилась ты…
Ночь перед четвертым допросом
Первое, что я подумал в то мгновенье, что уже мертв. Видно, случайно нажал на курок, пуля прошила мозг, и вот я в раю или в аду (всё одно) и вижу теперь тебя в компании какого-то нелепо накрахмаленного старика. Он был в шубе (я это хорошо запомнил), а ты в элегантном дымчатом пальто. Выглядеть так в подобной ситуации было почти преступно. «Вы на мои похороны? Да? Нет?»
Но ты не ответила – ты не заметила меня.
Вера!
Вера, которую я предал и не видел вот уже несколько лет, Вера, которая собиралась приехать в Гатчину, Вера, которая обещала любить меня всю жизнь и которую я не дождался, Вера, которая так мечтала о сцене, ты появилась в порту в ту самую минуту, когда я собирался нажать на курок…
«Галлюцинация? Неужели я до того трус, неужели просто-напросто не могу застрелиться? К чему мозг мой придумывает все эти спасительные уловки?»
Безо всяких церемоний, не обращая внимания на пожилого спутника, я подбежал к тебе, чтобы ущипнуть себя:
«Вера!»
«Петр Ильич?! Вы?!» – Не сон! Не мертв…
«Я…»
«Петр Ильич…»
«Кто это с тобой?!»
«Это мой старый друг…»
«Вижу, что старый…»
«Оставьте, Петр Ильич…»
«Иди же ко мне!»
«Нет!»
«Сударь, я требую», – преодолевая страх, вдруг пискнул твой старик.
«Петр Ильич, давайте отойдем…»
«Но, милая…»
«Я сейчас вернусь к вам, не беспокойтесь…»
В суматохе, среди всех этих людей, которые проталкивались к кораблям, ты взяла меня под локоть и отвела в сторону.
«Да что с тобой?! Ты что не видишь, что это я?»
«Вижу, но у нас нет времени на этот пустой и вульгарный разговор! Со мной все более-менее благополучно, Петр Ильич, однако жизнь теперь совершенно иная. Посмотрите по сторонам! Все теперь изменилось, вы же видите, что здесь творится! Все в прошлом, я стала другой и прошу вас разговор в этом русле более не продолжать! Право, глупо же теперь выяснять отношения! То, что на прощание бог предоставил нам возможность увидеться, – славно, но не нужно теперь преувеличивать значение нашей случайной встречи…»
«Случайной? Верочка, но это же судьба!»
«Петр Ильич, оставьте эти пошлости – вы же офицер!»
«Пошлости?! Милая, ты сердишься? Я понимаю! Милая моя, прости! Я знаю, что тогда, в Гатчине, поступил скверно, что не дождался тебя, я знаю, что мне нет прощения! Я знаю, знаю, что годами должен буду замаливать этот грех, но так дай мне эти годы! Вера, Верочка, милая! Прости меня!»
«Все это теперь неважно и в прошлом. Я на вас зла не держу. Это было бы теперь совершенно неуместно и как-то даже по-детски. Годы прошли, жизнь не стояла на месте, мы повзрослели, рок испытал нас…»
«Милая моя, тебя заколдовали словно! Ну сколько же можно сердиться? Вот же я, стою перед тобой! Ты же обещала, ты же клялась, что мы всегда будем вместе! Как же это может так быть, чтобы ты сейчас все это наговорила? Тебя напугала эта атмосфера? Это толпа, да?»
«Петр Ильич, прошу вас, остановите вашу шарманку!»
«Ну-ка посмотри на меня! Ты что, забыла про обещания?!»
«Уберите руки, Петр Ильич! Прекратите! Что за глупости? Кому я что обещала? Мальчику, которого провожала погибать?»
«Но ведь ты писала мне, что приедешь в Гатчину! Я ждал тебя! Я ждал!
Я рисковал!»
«Писала, не писала – какая теперь разница?! Оглянитесь, говорю, вокруг! Главное, что я у вас была! Быть может, и писала я что-то такое, но для того только, чтобы поддержать вас. Ни в какую Гатчину я ехать, конечно, не собиралась!»
«Ты врешь!»
«Нет!»
«Врешь!»
«Отнюдь! Я всего лишь хотела поддержать вас! О положении дел в Гатчине, о вашем личном состоянии я ровным счетом ничего не знала, так что теперь скажите мне спасибо! Из-за вас я сейчас не попаду на судно! Если вы действительно любите меня – проводите нас!»
Допрос четвертый #
– Так почему же ты решил бежать?
– В 1920 году я понял, что Деникин в России уже ничего не добьется…
– Вечно тебя все не устраивали! Исходя из чего это ты понял, что Деникин ничего не добьется?
– Чем больше я узнавал его, тем сильнее человек этот смешил меня. Он мог часами рассуждать о высоком, но при этом никогда ничего не делал по существу…
– Давай подробнее!
– Например, Деникин искренне считал, что мы проигрываем немцам духовно…
– Это в каком смысле?
– В прямом. Он был совершенно оторван от реальной жизни. Приказывая убивать, убивать и еще раз убивать, Деникин часами мог рассуждать, что русская армия стала бы гораздо лучше, если бы поработала над своей моралью. Хорошо организованная мораль, по его мнению, помогла бы нам уничтожать больше…
– Тебе-то, Нестеренко, всякая мораль явно чужда!
– Мне чужды бездействующие генералы, гражданин начальник. Во время войны, да и после, Деникин жил в совершенно сказочных мирах. Он искренне полагал, что еще одной причиной наших бед стала отравленная кайзером русская душа. Я слушал его и не мог поверить, что все это он говорит всерьез. Если верить Деникину, то до вмешательства кайзера с русской душой все было в полном порядке, а потом вдруг случилась беда. Пока Деникин продолжал мыслить атавизмами, Россия разваливалась на глазах. Кажется, он искренне не понимал, что совсем скоро страны, за которую он так вяло воевал чужими жизнями, не станет. Впрочем, думаю, что по-настоящему его тревожило совсем другое…
– Что же?
– Отсутствие личного водителя…
В глазах Перепелицы впервые появляется искра. Кажется, он даже улыбается, впрочем, тотчас делается серьезным и продолжает допрос:
– Почему же ты тогда в Киеве примкнул к его армии?
– Потому что в Киеве идиотов было еще больше. Взвешивая все «за» и «против», я ошибся тогда, рассчитав, что он сможет навести порядок.
– Значит, ты всегда был на стороне тех, кто может навести порядок?
– Мне кажется это разумным. Неужели вы поступаете иначе?
– Не отвлекайся!
– Я не ехал непосредственно за Деникиным – я двигался за силой, которая, как мне тогда казалось, могла остановить всеобщий хаос.
– О каком хаосе ты говоришь?
«О каком хаосе я говорю? И правда, откуда же тебе, сопляку, знать. Вот же, перед тобой мои дневники… Что же ты все мучаешь меня, а? Возьми да прочти!»
Перед парадом прошел молебен, красные расстреляли монахов, белые допросили и повесили командира красных. Высшее командование русской армии в очередной раз сфотографировалось, а в Киев вошли немцы. Тут восстание, там вооруженное выступление. Бесконечные принятия постановлений, образования комитетов и создания чего-нибудь, чего никому и не надобно. Совещания, резолюции, призывы. Правительства временные, все неустойчивое, непонятное, преходящее. Это село зачем-то освободили, то не пойми для чего сожгли. Пришли летописцы, пепелище старательно описали, крестьяне долго рассказывали им, что и как происходило, а потом летописцев этих для чего-то взяли, да и разорвали на куски. Затем пришли солдаты и крестьян этих расстреляли, а дома и не спалили даже, потому что нечего уж было палить…
– Нестеренко, ты чего опять замолчал? Давно по морде не получал? Все зажило?