Век пораженных в правах. Город выброшенных на берег. Словно списанные корабли, все мы судна с развинченными нервами. Офицеры бронетанковой бригады становятся водителями местного маршрутного такси, а в кабаре «Черная роза» швейцаром работает наш бывший сенатор. На кухне «Эрмитажа» готовит ни много ни мало губернатор, а влиятельные в прошлом адвокаты теперь подносят ему лук и картошку. Экс-депутаты плетут корзины, а принцессы годятся разве что на разнос кофе. Профессора продают сигареты, и однажды, проходя мимо той же «Черной розы», я вижу веселого и пьяного Вертинского, который кричит: «Ах, сколько великолепных лакеев, услужливых метрдотелей и шоферов повыходило из нашей знати!» Прохожие осуждающе смотрят на него, а я нет. Всех этих людей я тоже не жалую. В случившейся Гражданской войне, в развале страны все мы виновны ничуть не меньше, чем захватившие власть большевики. Более того, мы допустили вековым бездействием своим, мы только и допустили, что это дерьмо сумело захватить власть. Выходит – мы были еще хуже этого дерьма…
– Ты вот это имеешь в виду?
– Да…
– А где здесь про Константинополь?
– Дайте найду…
В Константинополе я встречаю самых разных сухопутных и морских офицеров, греков, англичан и французов. Сипахи, сенегальцы, шотландцы. Всякий раз натыкаясь на солдат других стран, я стараюсь опустить глаза – мне стыдно за то, как я одет. Мою форму теперь украшают лишь заплатки и дыры. У многих из нас от грязи и бедности заводятся вши. Солдатам, конечно, проще – эти твари с нами давно, но вот барышням приходится нелегко. Хотя все без исключения русские женщины изображают, будто бы стригутся наголо без сожалений, я прекрасно понимаю, что потеря волос для женщины гораздо страшнее, чем утрата Родины. Турки называют такие прически – «русской головой». Впрочем, на моду влияет не только наш слабый пол, кое-что привносим и мы, беглые офицеры. Подглядывая за нами, местные франты щеголяют в одеждах с будто бы споротыми погонами. Элементы поражения тотчас становятся последним писком. Кроме этого, мы дарим Константинополю веселье: любовь к купаниям и вкусной еде. Великое принуждение к наслаждению: тысячи русских женщин становятся местными проститутками, а десятки наших доблестных офицеров наркоторговцами, которые объясняют туркам, что в курильнях и кальянных можно забываться не только гашишем, но и героином, который приносит с собой великая армия Врангеля.
– Куда ты в конце концов попал?
– Я оказался в одном из лагерей в Галлиполи…
– Сколько всего было лагерей?
– Три: в Галлиполи, в Чаталдже и один в Греции, в Лемносе.
– Гражданские были там же?
– В Галлиполи да. Сестры милосердия, дети, но немного – большинство осталось в Константинополе.
– В каком количестве?
– Не помню. Кажется, около шестидесяти пяти тысяч человек. И еще тысяч пять детей. Толком никто не знал…
– Чем они там все занимались?
– Кто чем. Работали грузчиками, продавали шнурки. Математики шли в ресторанные кассы, а про более-менее красивых женщин я вам уже рассказал.
Турки натурально сходили с ума от наших баб…
– Но, значит, поселился во временном лагере в Галлиполи?
– Верно.
– И что за жизнь там была?
– Помнится, вы обещали доказать мне сегодня, что я шпион.
– Я спрашиваю тебя, что за жизнь там была?!
– Жизнь была самая скверная. Галлиполи – голое поле. Первые дни мы спали на земле и кормили собою скорпионов и змей, затем разбили палатки. «Квартиры» семейных офицеров больше напоминали разрушенные бомбардировкой здания: оливье из наваленных камней, досок и палок.
– У тебя было такое же?
– Нет, что вы! Я о подобном мог только мечтать – у меня же семьи не было, поэтому я спал в палатке.
– Ну и чем вы там все занимались? Вы начали строительство новой жизни или собирались вернуться?
– Единственным нашим постоянным строительством, гражданин начальник, было расширение кладбища. Гробы, венки…
– И на этом всё?
– Ну почему же всё? Мы соорудили сцену, поставили десять рядов длинных и кривых скамей и…
Построили театр. Выступают жены и дети. Кое-кто из офицеров. Ставят Гоголя, посягают на «Три сестры» и «Вишневый сад». Глупо, но, похоже, даже в самых не приспособленных к этому условиях русский человек пытается жить. Дают «Маскарад» – спектакль, премьера которого случилась в Петербурге в революционные дни, когда публика бежала на представление натурально под свист пуль. Все тогда смеялись и не понимали, что открываются кулисы не проходной комедии, но великой драмы…
Теперь здесь, на чужбине, казалось бы, самое время открыть глаза, но нет – мы умеем обманываться в любых обстоятельствах! Все эти бесполезные постановки вызывают в людях преступный энтузиазм. Впрочем, иногда сюда прихожу и я. Заняв последнюю скамью, я смотрю на сцену и ожидаю, что вот-вот случится сюрприз. Я почему-то верю, что конферансье непременно объявит, что прямо сейчас на сцене выступит непревзойденная Вера Нестеренко! Не знаю почему, но я отчего-то твердо убежден, что Вера взяла именно этот сценический псевдоним. Однако проходит день, два. Я смотрю на сцену, где топор рубит дерево и лопается струна, но, как и когда-то в Гатчине, Вера, с которой мы простились, сойдя на турецкий берег, не появляется…
– О, смотри-ка, Нестеренко, я нашел про театр!
– Да, я же говорил вам, что не вру…
Для особо заблудившихся открыта изба-читальня. Внушительная библиотека собрана из книг, которые, оказывается, мы привезли с собой. Сей факт меня совершенно обескураживает – вместо того, чтобы тащить драгоценности (если есть), консервы и предметы быта, которые здесь могли бы пригодиться, эти люди перегружают корабли книгами! Многие с восторгом рассказывают об этом, считая подобное поведение проявлением лучших человеческих качеств, я же считаю это форменным безумием. Нашим беглецам не хватает здравого рационализма. В сущности, они не более чем позеры! Сперва эти люди теряют страну, потому что годами читают книги, а затем берут те же книги в эмиграцию, вероятно, чтобы перечитать…
– Ты писал этот дневник там или уже в Советском Союзе?
– Там, гражданин начальник, там…
– Значит, ты хочешь убедить меня, что у вас там, в Турции, не армия была, а театральный кружок? Что на Родину ты не собирался и с английскими офицерами не общался?
– Ну может, и общался когда-то в каком-нибудь кабаке, но разговоры эти были совершенно праздные. К тому же совсем скоро я оказался в Галлиполи, а там… считай, пустыня! Бедный ландшафт, например, способствовал проведению футбольных матчей. Нас было так много, что мы устраивали настоящие турниры, в конце которых всех футболистов собирали, чтобы сфотографироваться с каким-нибудь генералом, например Кутеповым…
– Ты тоже участвовал и фотографировался?
– Боже вас упаси, гражданин начальник! Вы видели, как я хожу? Какой из меня футболист?
Я и правда не фотографировался, но одну из тех съемок хорошо запомнил. Несколько десятков человек окружали генерала. Одни были в гимнастерках без рисунков, у других во всю грудь красовался двуглавый орел. Пока фотограф готовился сделать снимок, пока все замирали с улыбкой, Кутепов зачем-то преступно поддерживал людей:
«Господь послал сына своего, чтобы спасти нас…»
«А хули он сам не пришел?» – не выдержав, спросил тогда я.
«Что, голубчик?»
«Я говорю, хули он сына послал, а не сам пришел?»
«Не обращайте на него, пожалуйста, внимания, ваше превосходительство, он просто устал!»
– Ты говоришь, что был разбит лагерь, но все-таки для чего? Почему я должен поверить, что вы не готовились к возвращению в Советский Союз?
– Возможно, кто-то на этот счет и обманывался, но думаю, что всерьез говорить об этом уже не приходилось. Если хочешь вернуться домой – не нужно заплывать так далеко. С первых дней наше пребывание в Турции превратилось в трагикомедию. Армия без страны, солдаты без планов. Мы сдали корабли в обмен на палатки и маршировали теперь в идиотском стремлении сохранить боевую дисциплину, но никто особенно не понимал для чего…
– Как это не понимали для чего? Говорю же, вы готовились к новой атаке на Советский Союз!
– Да что за ерунда, гражданин начальник?! Мы сдали оружие и корабли… С чем бы мы поехали? С луками? С палками? К какой атаке? Уже в первые месяцы стало очевидно, что солдат просто нужно чем-то занять, иначе они начинали устраивать варварские вылазки в соседние села…
– Ты хочешь убедить меня, что мстить Советскому Союзу не собирался?
– Да конечно нет! Мы были заняты освящением никому не нужных памятников, кладбищенскими службами, спортивными состязаниями. В Галлиполи мы открывали выставки художественной самодеятельности и увлекались театром! Наша строевая подготовка могла только наводить тоску. Время от времени связь с действительностью теряли не только солдаты, но и офицеры, которым по долгу службы следовало бы трезво оценивать ситуацию. Сам не знаю для чего, но они заставляли солдат заниматься скалолазанием! Вы представляете?! И без того обессиленные и павшие духом мужики вынуждены были взбираться по отвесной раскаленной скале.
– Зачем?
– Судя по всему, иногда для того, чтобы в полной мере ощутить собственное падение, нужно часами нелепо карабкаться вверх…
Не сводя глаз с меня, Перепелица вновь тянется к дневнику.
– Если вы будете все время смотреть на меня – вам будет сложно читать, гражданин начальник…
Жалкое зрелище: тысячи мужчин, которые не знают, чем себя занять, дрочить больше трех раз в день надоедает, разглядывать чужой пейзаж – тоже. Игры? Театр? Все это, конечно, иногда интересно и может на полчаса отвлечь, но мы все-таки люди военные, а не дети. В этой жизни большинство из нас научены только двум вещам: заниматься коррупцией и значительно хуже этого воевать. Здесь почти нечего красть, здесь не от кого бежать. Мы умеем быть бравыми в ресторанах, но их здесь нет, а те, что остались в Константинополе, теперь далеко и не по карману. Никакие построения, тренировки и парады нас в действительности не спасают. Без реальных боевых действий у солдат остается слишком много свободн