– А чего это ты разволновался-то так?
– Вообще не разволновался, просто смешно слушать эту ерунду!
– Ну, ерунда не ерунда – решу уже не я…
– А кто? Тройка?
– В твоем случае, Нестеренко, да. Решение по тебе вынесут на особом совещании при НКВД СССР…
– Минос, Аид и Радамант взвесят на весах мои плохие и хорошие поступки и назначат место постоянного пребывания?
– Я не очень понимаю, о ком ты, но думаю, что назначат тебе расстрел, а пребывать ты будешь в какой-нибудь яме!
– Ясно…
– Ну и хорошо, что все тебе ясно. Бывай!
– В смысле?
– В прямом – закончено наше следствие – бывай!
Так, в конце шестого допроса рано утром Перепелица объявляет мне, что дело, по его мнению, может быть закрыто. Задача решена, ответ готов. Шахматная партия выиграна. Последняя запись в нотации. X.
Внезапный вывод следователя меня ошарашивает. Я вынужден признать, что Перепелица меня переиграл. Так ловко сплести несплетаемое. Удивительная цепочка: война – Деникин – эмиграция – возвращение – Сталин. Как ему только удалось протянуть между этими петельками свою красную нить?
«Самое веселое во всем этом, – думаю я, – что этому ублюдку поверят! Все это выглядит так красиво, что об этом будет даже приятно написать в «Правде».
Перепелице удается то, о чем сам я могу только мечтать: в моей переменчивой и лоскутной судьбе молодой московский следователь находит вдруг закономерность и смысл. Мне кажется, что моя жизнь – череда бессвязных эпизодов, но нет.
«Вот это было вот для этого, а вот это было вот для того».
Следователь Перепелица умудряется объяснить все когда-либо происходившее в моей жизни только одним и единственным желанием однажды отомстить товарищу Сталину.
Теперь я знаю, что и революция, и война, и эмиграция, и возвращение в Союз случились только потому, что однажды я возмечтал убить Вождя.
«Вот же чепуха…»
Когда Харон уже выводит меня из камеры, Перепелица вдруг приказывает задержаться и задает еще один, последний в то утро вопрос:
– Слушай, Нестеренко, а ты собственные похороны как себе представляешь?
– А мне пока рано об этом думать, гражданин начальник…
– Ты уж поверь!
– Если когда-нибудь это и произойдет, я бы хотел, чтобы они прошли в китайской традиции…
– А это как?
– В Китае во время похорон танцуют голые женщины…
– Зачем?
– Во-первых, китайцы считают, что подобный танец помогает вступить в загробный мир, а во-вторых, какая-никакая, а все-таки благодарность покойнику за дела житейские. Ну и кроме всего прочего на похороны с участием голых баб обыкновенно собирается больше народу. Вы только представьте себе, гражданин начальник: Красная площадь, прощание с товарищем Лениным, а на Мавзолее танцуют сдобные, грудастые девчонки!
– Думаешь, можно так шутить над важнейшей для каждого советского человека святыней?
– Вы про Мавзолей, что ли?
– Да, Нестеренко, я, конечно, про Мавзолей!
– Я вам вот что расскажу на прощанье, гражданин начальник: когда товарища Ленина решили положить в саркофаг (а не кремировали его только потому, что в то время в Москве еще не было крематория), так вот, когда его все-таки решили сохранить для будущих поколений, архитектор Мельников ошибся в расчетах и неправильно вырезал стекло. Думаю, вам не нужно объяснять, что в срочном порядке найти в Москве замену задача непростая, однако Мельников справился – ради такого важного случая он изъял витрины ресторана «Яръ».
– Да ладно!
– Прохладно! Так что всякий раз, когда вы вспоминаете, что товарищ Ленин лежит в Мавзолее, не забывайте, что, как карп в аквариуме, наш великий вождь закрыт окнами бывшего борделя!
– Уводите!
На этом шестой допрос заканчивается, и меня возвращают в камеру. Дело кончено. Тяжелая дверь захлопывается, и мужики, которых почем зря разбудили ранним утром, недовольно ворчат. Я ложусь к человеку, с которым делю нары, и, закрыв глаза, понимаю теперь, что совсем скоро поплывем.
ПРОТОКОЛ
об окончании следствия
1942 года января «3» дня
Я, следователь Следственной группы НКВД СССР, лейтенант гос. безоп. Перепелица рассмотрел следственное дело № 2716 по обвинению Нестеренко Петра Ильича в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1а и 58–13 УК РСФСР.
Признав предварительное следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания суду, руководствуясь ст. 206 УПК, объявил об этом обвиняемому, предъявил для ознакомления все производство по делу и спросил – желает ли обвиняемый чем-либо дополнить следствие.
Обвиняемый Нестеренко П. И., ознакомившись с материалами следственного дела, заявил, что со следственным делом на 171 листе ознакомился полностью. Дополнить следствие ничем не желает.
В самом деле, что тут еще добавишь? Что на Руси простолюдинов сжигают в груде дров, а князей в лодках? Что кремация есть и у германцев, и у римлян? Что, если вдуматься, мы, люди, единственный в природе вид, который хоронит своих умерших, ведь ни коты, ни жирафы подобной ерундой не занимаются? Чем еще я могу помочь следствию? Важно ли товарищу Перепелице знать, что на Мадагаскаре каждые семь лет покойника выкапывают и переодевают в новый саван? Желает ли он знать, что в Новой Гвинее трупы съедают женщины, потому что есть надежда, что это дает человеку возможность переродиться? «Разве что это, да». Да, пожалуй, это единственное, что я не успел (а в действительности не желал) ему рассказывать. Следователь Перепелица никогда не узнает, что долгие годы я представляю, как однажды ты съешь меня, но, к сожалению, как ты знаешь, все случается ровным счетом наоборот…
Часть втораяПриговор
После успешно проведенной операции мне помогли с оформлением документов и разрешили вернуться в Союз. В поисках утраченного времени я приехал в запретное царство. Завещание юности, вслед за тобой, спустя пять с лишним лет, я ступил на родную землю. Передо мной открылась новая страна, в которой я должен был вести себя умно, а всякое воспоминание включать аккуратно.
Первое мое потрясение лежит в области языка. Если увиденная картина особенно не поражает, то новая речь – очень! Советские люди говорят теперь иначе. Буквально за шесть лет все изменилось. Новый конструкт языка. Я слышу не только множество юных и не сразу понятных мне слов, но и то, как поменялись интонации. Я понимаю смысл, но не всегда подачу. Большинство людей начинает всякое высказывание с оборота «На самом деле». Если в Париже во время споров собеседники обыкновенно говорили «по моему мнению» или «вероятно», то здесь, кажется, сомнение приравнивается к поражению. Сомневаться теперь преступно. Вокруг себя я вижу нацию людей, которые неведомо отчего чрезвычайно уверены в себе. Главное теперь говорить не ясно, но громко, не вдумчиво, но безапелляционно. Колебание, смятение – «На самом деле все это признаки классового врага – советскому человеку не в чем сомневаться, все в его жизни теперь просто и ясно!»
«Понятно», – глубоко вздохнув, едва ли не каждый день отвечаю я.
Работу на аэродроме, которую обещал старик, никто, конечно, не дал. Напротив, присматривающие за мной новые товарищи предупредили, что с моей биографией следует быть осторожным.
«Серое прошлое у вас, гражданин. Хорошо бы вам с ним поработать, переделать себя, доказать. Нам нужно от вас все только новое, честное, советское. Оставьте себе, гражданин, только настоящее и, если повезет, надежду на светлое будущее».
Условия новой, неведомо какой по счету игры были понятны.
«Выкручивайся как хочешь, если что-то не нравится – возвращайся назад!»
Когда во время одной из пьянок, на которые я ходил скорее в поисках работы, чем для собственного удовольствия, мне вдруг рассказали, что есть возможность поработать на кладбище, я немедленно согласился. Еще не зная, что мне придется возглавить мрачное подземелье Гедеса, я возрадовался – у меня наконец будет работа! Человек, быть может, и не умудренный, но все же обладающий некоторым опытом, я прекрасно понимал, что в который раз, совершенно незаслуженно, двадцатый век не только испытывает, но и балует меня. Работа на кладбище была очередным подарком.
Однажды, еще в Константинополе, британские офицеры рассказали мне, что самый знаменитый могильщик Британии – Роберт Скарлетт – персонаж, которым вдохновлялся сам Шекспир, умер в возрасте 98 лет, потому что работа на кладбище продлила ему жизнь. Осваивая новую для себя профессию, я надеялся теперь, что доживу до того момента, когда вновь увижу тебя. Приступая к работе над созданием Первого Московского крематория, я вспоминал, что Роберт Скарлетт своими руками захоронил Екатерину Арагонскую и Марию Стюарт, и, хотя в те дни я еще не подозревал, что однажды кремирую Кирова, Чкалова и Луначарского, однако уже чувствовал, что в жизни моей начинается неплохой этап.
Вполне возможно, это будет десять – пятнадцать лет, когда я наконец смогу передохнуть. Если вдуматься, если только оглянуться назад, жизнь на кладбище – это то, о чем я мог только мечтать.
Возле моего кабинета появилось объявление:
«Товарищи, желающие ликвидировать свою неграмотность или повысить таковую, пусть обращаются к Юркевич».
Я понял, что на кладбище будет весело.
Мое небохранилище. Оказавшись в мире мертвых, я рассчитывал, что смогу перевести дух, старательно коптя солнце и облака. Мне хотелось зализать раны и хотя бы немного спокойно пожить, но даже здесь, в республике тишины, новые люди не оставили меня. То и дело чекисты напоминали о моем происхождении, тыкали в белое. Более того, один из товарищей-доброжелателей настойчиво рекомендовал жениться:
«Но на ком?» – с нескрываемым удивлением спрашивал я.
«На какой-нибудь правильной советской девушке! Тебе, Нестеренко, нужно продемонстрировать, что ты теперь самый настоящий советский человек!»
«Но у меня есть девушка, и я ее люблю! Однажды мы поженимся!»