Мы с мисс Мэтти спокойно решили отвечать, что нам нужно остаться дома. Это было именно в тот вечер, когда мисс Мэтти обыкновенно делала фитили из всех писем и ненужных бумаг, накопившихся в неделю; по понедельникам счеты её уплачивались аккуратно, ни одного пенни не оставалась она должна за прошлую неделю; таким образом мы устроились, чтоб сжигание происходило во вторник и оно подало законный повод к отказу на приглашение мистрисс Джемисон. Но прежде, чем мы написали ответ, явилась мисс Поль с распечатанной запиской в руках.
– Так! сказала она. – А! я вижу и вы тоже получили приглашение. Лучше поздно, чем никогда. Я готова была сказать заранее, что пожелает леди Гленмайр нашего общества прежде, чем пройдут недельки две.
– Да, сказала мисс Мэтти: – просят вечером, во вторник. Может быть, не потрудитесь ли вы принести вашу работу и откушать с нами чаю во вторник. Я обыкновенно в этот день пересматриваю недельные бумаги, счеты, письма и сжигаю их; но это недостаточная причина для отговорки, хотя я и намеревалась так поступить. Теперь, если вы придете, то совесть моя будет совершенно спокойна и, к счастью, записка еще не написана.
Я видела как мисс Поль переменилась в лице.
– Стало-быть вы не намерены туда? спросила она.
– О, нет! сказала спокойно мисс Мэтти. – Да и вы тоже, я полагаю?
– Не знаю, отвечала мисс Поль. – Да, я думаю идти, сказала она вдруг несколько резко, и видя, что мисс Мэтти глядит на нее с удивлением, прибавила – видите не совсем приятно заставить думать мистрисс Джемисон, будто мы обижаемся всем тем, что она ни скажет, или ни сделает, будто мы всему этому придаем важность. Это значит унизиться перед нею, и я по крайней мере на это не согласна. Для мистрисс Джемисон будет очень лестно, если мы позволим ей предполагать, что слова её могут казаться нам оскорбительными неделю, или даже десять дней спустя.
– Я полагаю, что дурно оскорбляться и досадовать так долго на что бы то ни было. Может быть, впрочем, она и не думала оскорблять нас. Но я должна признаться не допустила бы себя сказать то, что сказала мистрисс Джемисон: она ясно выразилась, чтоб мы не приезжали. Я, право, думаю, не поеду.
– О, поедемте! мисс Мэтти, вам надо ехать; вы знаете, приятельница наша мистрисс Джемисон гораздо флегматичнее многих других и не входит в тонкие деликатности, которыми вы обладаете в такой замечательной степени.
– Я думала, что и вы обладали ими тоже в тот день, когда мистрисс Джемисон приходила сказать, чтоб мы у ней не бывали, сказала простодушно мисс Мэтти.
Но мисс Поль, в добавок к тонким деликатностям своих чувств, обладала также щегольским чепчиком, который ей ужасно хотелось показать изумленному миру, и потому она, казалось, забыла все колкие слова, произнесенные две недели назад, и убедила мисс Мэтти, как дочь покойного пастора, купить новый чепчик и идти на вечер к мистрисс Джемисон. Таким образом было написано, что «мы с величайшим удовольствием принимаем приглашение», вместо «сожалеем, что принуждены отказаться».
Трата на наряды в Крэнфорде заключалась в одной этой статье, о которой я упоминала. Если на головах были щегольские новые чепчики, дамы походили на страусов и не заботились нисколько об остальной части своего тела. Старые платья, белые достопочтенные воротнички, множество брошек везде (на некоторых были нарисованы собачьи глаза, некоторые походили на рамочку картины с мавзолеями и плакучими ивами, другие были с миниатюрными портретами дам и кавалеров, нежно улыбавшихся); старые брошки были постоянным украшением, а новые чепчики, чтоб следовать новейшей моде; крэпфордские дамы всегда одевались с целомудренным изяществом и пристойностью, как мисс Баркер премило выразилась однажды.
И в трех новых чепчиках, с большим количеством брошек, чем видали когда-нибудь, с-тех-пор, как Крэнфорд сделался городом, явились мистрисс Форрестер, мисс Мэтти и мисс Поль на достопамятный вечер во вторник. Я сама сосчитала семь брошек на мисс Поль. Две были небрежно пришпилены на чепчик (на одной была бабочка, сделанная из шотландских топазов, которую живое воображение могло принять за живую; третья брошка прикрепляла филейный платочек, четвертая воротник, пятая украшала лиф платья, как раз средину между грудью и поясом, а шестая кончик мыска. Где была седьмая – я забыла, но наверно знаю, что она где-то была.
Но я забегаю вперед слишком скоро, описывая наряды достопочтенного общества. Я должна прежде описать, как собирались к мистрисс Джемисон. Дама эта жила в большом доме за городом. Дорога, бывшая прежде улицей, шла перед домом без промежуточного сада или двора. Откуда ни светило солнце, оно никогда не сияло на переднюю часть этого дома. Жилые покои были назади и выходили в хорошенький садик, а окна на улицу принадлежали кухне, комнатам слуг и кладовым; в одной из этих комнат – такая носилась молва – сидит мистер Мёллинер. Точно, смотря наискось, мы часто видели его затылок, покрытый пудрой, которая также покрывала и воротник, и сюртук; этот важный затылок всегда был погружен в чтение газеты «Сен-джемской Хроники», широко-раскрытой, что до известной степени изъясняло, почему газета так долго не доходила до нас, хотя мы были такие же подписчицы, как и мистрисс Джемисон, но которая, по праву своей сиятельности, всегда первая их читала. В этот вторник остановка последнего нумера была особенно-досадна: и мисс Поль, и мисс Мэтти, обе, особенно первая, желали просмотреть его, чтоб зазубрить придворные новости и быть в состоянии говорить о них на вечернем свидании с аристократками. Мисс Поль сказала нам, что она воспользовалась временем и оделась в пять часов, чтоб быть готовой, если газеты прибудут в последнюю минуту, те самые газеты, которые напудренная голова преспокойно читала, когда мы проходили мимо окна.
– Дерзкий! сказала мисс Поль тихим негодующим шепотом. – Мне бы хотелось спросить, платит ли его госпожа за то, что он читает их.
Мы посмотрели на нее с восторгом, восхищаясь мужеством этой мысли, потому что мистер Мёллинер был предметом величайшего страха для всех нас. Он, казалось, никогда не забывал, какое снисхождение оказал он Крэнфорду, согласившись в нем жить. Мисс Дженкинс, бывало, являлась неустрашимой защитницей своего пола и говорила с ним как с ровней, но и мисс Дженкинс не могла идти выше. Даже в самом веселом и любезном расположении, он походил на сердитого какаду. Он говорил только угрюмыми, односложными словами. Он непременно оставался в передней, когда просили его не оставаться, а потом обижался, зачем мы держали его там, пока трепещущими, торопливыми руками мы охорашивались перед входом в гостиную.
Мисс Поль осмелилась пошутить, когда мы шли наверх, с намерением, хотя она обращалась к нам, развеселить несколько мистера Мёллинера. Мы все улыбнулись, чтоб показать, будто мы нисколько не были женированы, и робко взглянули на мистера Мёллинера, ожидая его сочувствия. На этом деревянном лице ни один мускул не смягчился, и мы в минуту сделались серьёзны.
Гостиная мистрисс Джэмисон казалась веселенькой комнатой; вечернее солнце струилось в нее, а широкое четвероугольное окно было уставлено цветами. Мебель была белая с золотом, не в последнем вкусе, не то, что называется, кажется, во вкусе Людовика XIV-го, все раковины и кружки – нет; на креслах и столах мистрисс Джемисон не было ни одного кружка или изгиба. Ножки кресел и столов суживались к полу, а по углам были прямы и четвероугольны. Кресла стояли вдоль стены вряд, за исключением четырех или пяти, поставленных полукругом около камина. Они были обиты белыми полосами поперек спинок и приколочены золотыми пуговками; ни полосы, ни пуговки не обещали удобства. Еще был лакированный столик, посвященный литературе, на котором лежали Библия, книга о Пэрах и молитвенник; был другой четвероугольный стол, посвященный изящным искусствам; на нем лежали калейдоскоп, увеселительные карты (завязанные необыкновенной длины полинялыми лентами, розовыми атласными) и ящичек, разрисованный наподобие чайных. Карлик лежал на вышитом гарусом ковре и весьма нелюбезно залаял, когда мы вошли. Мистрисс Джемисон встала, приветствовала каждую из нас сонливой улыбкой и с отчаянием взглянула на мистера Мёллинера, который стоял за нами, как будто надеялась, что он усадит нас по местам, потому что, если б он не усадил, она ни за что не сумела бы этого сделать. Я полагаю, он думал, что мы сами можем найти дорогу к креслам, стоявшим полукругом около камина, что напомнило мне друидический храм, не знаю почему. Леди Гленмайр поспешила на помощь хозяйке и, не знаю как, мы в первый раз поместились приятно, а не церемониально, в доме мистрисс Джемисон. Леди Гленмайр (теперь мы могли вдоволь на нее насмотреться) оказалась веселенькой, низенькой женщиной средних лет, которая, должно быть, была очень хороша собой в молодости и даже до сих пор сохранила преприятную наружность. Я видела, как мисс Поль оценила её наряд в первые пять минут, и я верю её словам, когда она сказала на следующий день:
– Душенька! все-то на ней стоило не больше десяти фунтов и с кружевами.
Приятно было подозревать, что жена пера бедна; это частью помирило нас с тем, что муж её никогда не заседал в Палате Лордов. Но, когда мы в первый раз об этом услыхали, это казалось нам самозванством.
Мы сначала все были очень молчаливы. Мы думали, какой начать разговор, который мог бы заинтересовать миледи. Сахар поднялся в цене; а так как близилось время варить варенье и предмет этот был очень близок к нашим хозяйственным сердцам, то он, натурально, подал бы повод к разговору, не будь тут леди Гленмайр; но мы не были уверены, едят ли жены пэров варенье и, тем более, знают ли, как оно делается. Наконец мисс Поль, у которой всегда был большой запас мужества и savoir faire, заговорила с леди Гленмайр, которая, с своей стороны, находилась точно в таком же замешательстве, каким образом прервать молчание, как и мы.
– Ваше сиятельство были недавно при дворе? спросила она, бросая на всех нас полуробкий, полуторжественный взгляд, как бы говоря: «видите, как благоразумно выбрала я предмет, приличный для звания незнакомой нам женщины».