Мы все одобрили эту замысловатую выдумку и мисс Мэтти погрузилась в безмолвное удовольствие, бросив взгляд на мистрисс Форрестер и как бы спрашивая, какая у вас особенная слабость?
Мистрисс Форрестер смотрела искоса на мисс Поль и пыталась переменить разговор. Она рассказывала, что наняла мальчика из соседней избушки, и обещалась давать его родителям сто-двенадцать пудов угля на Рождество, а ему ужин каждый вечер за то, чтоб он приходил к ней на ночь. Она дала ему наставление насчет его обязанности, когда он пришел в первый раз, и найдя его понятливым, вручила ему шпагу майора (ее покойного супруга) и научила класть ее бережно под подушку на ночь, обернув острием к изголовью. Он был мальчик преострый, она была уверена, потому что, увидев треугольную шляпу майора, сказал, что если б мог носить ее, то наверно был бы в состоянии каждый день перепугать двух англичан или четырех французов. Но она снова растолковала ему, что нечего терять время, надевая шляпу, или что б там ни было, но что, если он услышит шум, то должен броситься туда с обнаженной шпагой. На мое замечание, что не случилось бы чего из таких убийственных и неразборчивых наставлений и как бы он не кинулся на Дженни, когда она вставала рано для стирки, и не убил ее прежде, чем увидит, что это не француз, мистрисс Форрестер сказала, что она не полагает этого возможным, потому что мальчик спит очень крепко и вообще его надо хорошенько растолкать или облить водой, прежде чем могут разбудить утром. Она иногда думает, что такой глубокий сон происходит от сытного ужина; дома он почти умирал с голода, а она приказывает Дженни хорошенько кормить его на ночь.
Все-таки это не было признанием особенной робости мистрисс Форрестер и мы упрашивали ее рассказать нам, чего она боится более всего. Она помолчала, помешала огонь, сняла со свечек и потом сказала звучным шепотом:
– Привидений!
Она взглянула на мисс Поль, как бы говоря: да я объявила это и не отступлюсь. Такой взгляд был сам по себе вызовом. Мисс Поль напала на нее и старалась объяснить привидения несварением желудка, призраками воображения, обманами зрения, приводя примеры из сочинений доктора Феррьера и доктора Гибберта. Мисс Мэтти чувствовала некоторую наклонность к привидениям, как я говорила прежде, и несколько слов, сказанных ею, все клонились на сторону мистрисс Форрестер, которая, ободрившись сочувствием, уверяла, что глубоко верит в привидения, что, конечно, она, вдова майора, знала чего бояться и чего нет. Короче, я никогда не видала ни прежде ни после того, чтоб мистрисс Форрестер так горячилась; она вообще была преласковая, прекроткая, претерпеливая старушка. Даже и настойка, подслащенная сахаром, не могла в этот вечер смыть воспоминание об этом несогласии между мисс Поль и хозяйкою. Напротив, когда было принесено старое вино, оно возбудило новый взрыв спора, потому что Дженни, девочка, шатавшаяся под подносом, объявила, что видела привидение собственными своими глазами, незадолго перед этим, в Мрачном Переулке, в том самом переулке, через который мы должны были проходить на возвратном пути домой.
Несмотря на беспокойные чувства, внушенные мне этой последней причиной, я не могла не позабавиться положением Дженни, чрезвычайно похожим на положение свидетеля, допрашиваемого и переспрашиваемого двумя адвокатами. Я пришла к тому заключению, что Дженни, конечно, видела что-нибудь такое, чему было причиною не одно несварение желудка. Женщину, всю в белом и без головы – вот что она видела и что утверждала, поддерживаемая тайным сочувствием госпожи, несмотря на презрительную, насмешку с которой мисс Поль на нее смотрела. И не только она, но многие другие видели безголовую даму, которая сидела на краю дорога, ломая руки в сильной горести. Мистрисс Форрестер взглядывала на нас время от времени с видом торжества, но ей ненужно было проходить чрез Мрачный Переулок, прежде чем она преспокойно укутается в свое одеяло.
Мы сохраняли скромное молчание относительно безголовой дамы, одеваясь идти домой; мы ведь не знали близко ли далеко ли находились от нас голова её и уши, и какое духовное соотношение могли они иметь с несчастным телом в Мрачном Переулке, и того ради даже мисс Поль почувствовала, что нехорошо говорить легкомысленно о таких предметах, из опасения досадить или оскорбить это удрученное горестью туловище. По крайней мере я так предполагаю, потому что вместо шума, с которым мы обыкновенно исполняли это дело, мы завязали наши салопы так грустно, как на похоронах. Мисс Мэтти задернула занавес у окошек портшеза, чтоб скрыть неприятный предмет, а носильщики (или потому, что они рады были поскорее кончить свое дело, или потому, что теперь спускались с горы) шли таким быстрым и живым шагом, что мы с мисс Поль насилу могли поспевать за ними. Она только и твердила: «не оставляйте меня!» цепляясь за мою руку так крепко, что я не могла ее оставить, будь тут привидение или нет. Какое это было облегчение, когда носильщики, устав от ноши и от скорой ходьбы, остановились именно там, где геддинглейская дорога сворачивала от Мрачного Переулка. Мисс Поль выпустила меня и прицепилась к одному из носильщиков.
– Не можете ли вы… не можете ли нести мисс Мэтти кругом по геддинглейскому шоссе. Мостовая в Мрачном Переулке такая тряская, а она такого слабого здоровья?
Слабый голос послышался из портшеза.
– О, пожалуйста ступайте! Что случилось? что случилось? Я прибавлю вам пол шиллинга, если вы пойдете поскорее; пожалуйста не останавливайтесь здесь.
– А я дам вам шиллинг, сказала мисс Поль с трепетным достоинством, – если вы пройдете по геддинглейскому шоссе.
Оба носильщика проворчали, что согласны, подняли опять портшез и пошли по шоссе, что, конечно, соответствовало доброму намерению мисс Поль, спасти кости мисс Мэтти, потому что шоссе было покрыто мягкой густой грязью и даже упасть тут было бы невредно, по крайней мере до тех пор, пока не пришлось вставать, а тогда было бы немного затруднительно, как выкарабкаться.
VI. Самюль Броун
На следующее утро я встретила леди Гленмайр и мисс Поль, отправлявшихся на далекую прогулку, чтоб найти какую-то старуху, которая славилась в окрестности своим искусством вязать шерстяные чулки. Мисс Поль сказала мне с улыбкой полуласковой и полупрезрительной:
– Я только что рассказывала леди Гленмайр, как наша бедная приятельница, мистрисс Форрестер, боится привидений. Это происходит оттого, что она живет совсем одна и слушает дурацкие истории этой своей Дженни.
Она была так спокойна и настолько выше суеверных опасений, что мне сделалось стыдно сказать, как я была рада её вчерашнему предложению пройти по шоссе, и потому свернула разговор на другое.
После обеда мисс Поль пришла к мисс Мэтти рассказать ей о своем приключении, настоящем приключении, случившемся с ними на утренней прогулке. Они не знали, по какой дорожке пойти, проходя полями, чтоб отыскать старуху, и остановились осведомиться в гостинице, у столбовой дороги в Лондон, миль около трех от Крэнфорда. Добрая женщина просила их присесть и отдохнуть, пока она сыщет мужа, который растолкует им дело лучше, чем она; пока они сидели в усыпанной песком столовой, пришла девочка. Они подумали, что она хозяйкина и начали с ней какой-то пустой разговор; но мистрисс Робертс, воротившись, сказала им, что это единственная дочь мужа и жены, проживавших в её доме. И она начала длинную историю, из которой леди Гленмайр и мисс Поль могли только понять, что, недель шесть назад, легкая тележка сломалась прямо против их двери, а в этой тележке были двое мужчин, одна женщина и это дитя. Один из мужчин серьёзно ушибся, костей не переломал, а только повредился, как выразилась хозяйка; но он, вероятно, подвергся какому-нибудь внутреннему повреждению, потому что с-тех-пор хворал в её доме; за ним присматривала его жена, мать этой девочки. Мисс Поль спросила, кто он такой, на что он похож. Мистрисс Робертс отвечала, что он не был похож ни на джентльмена, ни на простого человека; не будь они с женою такие скромные и тихие люди, она сочла бы их фиглярами, или чем-нибудь в этом роде, потому что у них в тележке был преогромный ящик, наполненный неизвестно чем. Она помогала развязывать его и вынуть оттуда белье и платье, а другой мужчина, его брат, как она полагала, ушел с лошадью и тележкой. Мисс Поль начала тут нечто подозревать и выразила свою мысль, что несколько странно, как это, и ящик, и тележка, и лошадь, все вдруг исчезло; но добрая мистрисс Робертс пришла в совершенное негодование при этих намеках мисс Поль, и так рассердилась, как будто мисс Поль назвала ее самое плутовкой. Как самый лучший способ разуверить дам, она придумала попросить их посмотреть на жену, и мисс Поль сказала, что нельзя было сомневаться в честном, утомленном и смуглом лице женщины, которая при первом нежном слове леди Гленмайр залилась слезами, но перестала рыдать по слову хозяйки, которая просила её засвидетельствовать о христианском милосердии мистера и мистрисс Робертс. Мисс Поль перешла к другой крайности и поверила грустному рассказу также, как прежде сомневалась. Как доказательство её пристрастия в пользу бедного страдальца может служить то, что она нисколько не устрашилась, когда нашла, что страдалец этот был никто другой, как наш синьор Брунони, которому весь Крэнфорд приписывал все бедствия в эти шесть недель. Да! жена его сказала, что настоящее его имя Самуэль Броун; «Сэм», она называла его, но мы до конца предпочитали называть его «синьор»: это звучало гораздо лучше.
Разговор с синьорой Брунони кончился тем, что было решено посоветоваться с доктором, а все издержки по этому предмету леди Гленмайр обещала взять на себя; вследствие чего она отправилась к мистеру Гоггинсу просить его побывать в тот же день в Восходящем Солнце и удостовериться, в каком состоянии находится синьор Брунони; мисс Поль изъявила желание перевести его в Крэнфорд, чтоб он мог находиться на глазах у мистера Гоггинса, и взялась отыскать квартиру и уговориться насчет платежа. Мистрисс Робертс была добра сколько возможно; но нельзя было не приметить, что долгое пребывание синьоров имело некотор