ое неудобство.
До ухода мисс Поль мы с мисс Мэтти были столько же заняты утренним приключением, сколько и она. Мы говорили о нем целый вечер, рассматривали его со всех возможных сторон и легли спать беспокоясь, узнаем ли утром от кого-нибудь что думал и предписал мистер Гоггинс. Хотя мистер Гоггинс, как мисс Мэтти замечала, говорил «краля», вместо дамы и называл преферанс «преш», однако ж она верила, что это был предостойный человек и преискусный доктор. Точно, мы немножко гордились нашим крэнфордским доктором и часто желали, слыша о болезни королевы Аделаиды, или герцога Веллингтона, чтоб они послали за мистером Гоггинсом; но, рассудив хорошенько, были даже рады, что они не посылали за Гоггинсом; заболевши, что б мы делали, если б мистер Гоггинс был пожалован в лейб-медики? Как доктором, мы им гордились, но как мужчиной, или, лучше, как джентльменом – нет, мы только могли качать головой над ним и его фамилией и желать, чтоб он прочитал письма лорда Честерфильда в те дни, когда его манеры требовали улучшения. Совсем тем мы считали его приговор в деле синьора непогрешительным; и когда он сказал, что, при попечениях и внимании, он может поправиться, мы уже за него не боялись.
Хотя мы уже были вне всякой опасности, однако ж все поступали так, как будто существовала важная причина для беспокойства; оно действительно и было так, когда мистер Гоггинс не взял синьора на свое попечение. Мисс Поль отыскала чистую и удобную, хотя и простую квартиру; мисс Мэтти послала ему портшез, а мы с Мартой поставили в портшез нагревальник с горячими угольями и заперли вместе с дымом наглухо до тех пор, пока синьор должен был войти в портшез из Восходящего Солнца. Леди Гленмайр взяла на себя медицинскую часть, под руководством мистера Гоггинса, и перешарила все медицинские стаканы, ложки, столики мистрисс Джемисон так свободно и бесцеремонно, что заставила мисс Мэтти несколько обеспокоиться. Что б сказали миледи и мистер Мёллинер, если б они это знали? Мистрисс Форрестер приготовила хлебное желе, которым она так славилась, и отослала на квартиру синьора, к тому времени, когда он приедет. Подарок этого хлебного желе был высочайшим знаком милости со стороны мистрисс Форрестер. Мисс Поль однажды попросила у ней рецепта, но встретила самый решительный отказ; мистрисс Форрестер сказала ей, что она не может дать рецепта никому, пока жива, а после смерти она завещала рецепт, как увидят её душеприказчики, мисс Мэтти. Что мисс Мэтти, или, как мистрисс Форрестер назвала ее (припомнив статью в своем завещании и важность, приличествующую случаю), мисс Матильда Дженкинс, сделает с рецептом, когда он перейдет к ней в руки, обнародует ли его, или передаст, как наследство – она не знает и не станет предписывать для этого условия. И форма с этим удивительным желе, таким полезным для желудка, единственным хлебным желе, была отослана от мистрисс Форрестер к нашему бедному больному колдуну. Кто говорит, что аристократы горды? Вот дама, урожденная Тиррель и происходящая от великого сэра Уальтера, который убил Вильгельма-Рыжего, эта самая дама отправляется каждый день посмотреть, какие лакомые блюда может она приготовить для Самуэля Броуна, фигляра! Действительно, трогательно было видеть какие добрые чувства возбудил приезд к нам этого бедного человека. И так же поучительно было видеть, как великий крэнфордский страх, причиненный первым приездом и турецким костюмом синьора, исчез при виде худощавого лица во время его вторичного приезда, лица бледного и слабого от отяжелевших, тусклых глаз, которые только тогда блистали, когда устремлялись на лицо его верной жены, или на их бледную, печальную девочку.
Не знаю как, но мы перестали трусить. Смею сказать, наше открытие, что тот, который сначала возбудил в нас любовь к чудесному своим беспримерным искусством, не имел достаточно дарования управить робкою лошадью, заставлял нас чувствовать, что мы сделались по-прежнему тем же, чем были. Мисс Поль приходила во всякое время по вечерам с своей корзиночкой, как будто бы её одинокий дом и уединенная дорога к нему никогда не были тревожимы этой «убийственной шайкой». Мистрисс Форрестер сказала, она полагает, что ни она, ни Дженни, не должны бояться безголовой дамы, плакавшей и сетовавшей в Мрачном Переулке. Наверно таким существам никогда не дается власть делать вред тем, которые стараются делать хоть немного добра, сколько от них зависит, с чем Дженни соглашалась дрожа; но умозрение барыни имело мало действия на служанку до тех пор, пока она не нашила два куска красной фланели в виде креста, на свою рубашку.
Я застала, как мисс Мэтти покрывала свой мячик, тот самый, который она подкатывала под постель, гарусными, яркими радужными полосами.
– Душенька, сказала она: – мне так грустно на сердце за эту бедную девочку! Хотя отец её колдун, но она имеет такой вид, как будто никогда не имела порядочной игрушки во всю свою жизнь. Я делала в молодости прехорошенькие мячики и хочу попробовать, не удастся ли сделать из этого мячика щегольской и отнести его сегодня к Фебе. Думаю, что «шайка», должно быть, оставила наши окрестности; теперь уж ничего не слышно ни о грабежах, ни о воровстве.
Мы все были слишком заняты безнадежным положением синьора, и нам было не до рассуждений о ворах и привидениях. Леди Гленмайр сказала, что она никогда не слыхала ни о каком воровстве; слышала, что двое мальчишек украли яблоки из сада мызника Бенсона и на рынке оказались недостатки в нескольких яйцах у вдовы Гэуард, но больше ничего не знает. Это значило ожидать слишком многого от нас; мы не могли сознаться, что для нашего страха имели такое ничтожное основание. Мисс Поль выпрямилась при этом замечании леди Глеимайр и сказала: она желала бы согласиться с нею, что мы имели весьма ничтожную причину для нашего страха; но вспоминая о мужчине, переодетом в женщину, который осмелился пробраться в её дом, между тем, как его сообщники ожидали на дворе; припоминая известие, слышанное от самой леди Глеимайр, о следах, примеченных на цветочных грядах мистрисс Джемисон; припоминая обстоятельство доказанного грабежа, совершенного над мистером Гоггинсом у собственной его двери… Но тут леди Гленмайр перебила ее, весьма сильными выражениями сомнения: не выдумка ли эта последняя история, выдумка, основанная на краже кошки, и леди Глеимайр так покраснела, говоря это, что я нисколько не была удивлена воздержанию мисс Поль, и уверена, что не будь леди Гленмайр, «ее сиятельство», мы выслушали бы более выразительное противоречие нежели: «ну, как бы не так!» и подобные отрывочные фразы, единственные, на которые она осмелилась в присутствии миледи. Но когда она ушла, мисс Поль начала длинное поздравление мисс Мэтти, что они, до сих пор по крайней мере, избегнули замужества, которое делает, как всегда она замечала, женщин легковерными в самой высшей степени. Точно, она думает, что если женщина не может удержаться от замужества, то это доказывает в ней большое природное легковерие; а в том, что леди Гленмайр сказала о грабеже мистера Гоггинса, мы видели обращик, до чего могут доходить люди, если дадут волю подобной слабости. Очевидно, что леди Гленмайр может поверить всему, если верит жалкому рассказу о бараньей шее и кошке, которым мистер Гоггинс старался обмануть мисс Поль; но мисс Поль всегда остерегалась верить тому, что говорят мужчины.
Мы радовались, как этого желала мисс Поль, что не были замужем; но я думаю, мы радовались еще больше, что воры оставили Крэнфорд; по крайней мере я так сужу по словам мисс Мэтти. В тот вечер, когда мы сидели у камина, она сказала, что считает мужа сильным защитником против воров, разбойников и привидений; она прибавила, что не осмелится всегда предостерегать молодых девиц от замужества, как делает это мисс Поль. Конечно, замужество – риск, как она видит это теперь, сделавшись поопытнее; но она помнит время, когда желала выйти замуж столько же, как и все.
– Ни за кого особенно, душенька, сказала она, торопливо перебивая себя, как будто боялась, что слишком высказалась: – это, знаете, старая история. Женщины всегда говорят: «когда я выйду замуж», а мужчины: «если я женюсь».
То была шутка, сказанная несколько грустным тоном и, я сомневаюсь, улыбнулся ли кто-нибудь из нас; но я не могла видеть лица мисс Мэтти при трепетавшем свете камина. Через несколько времени она продолжала:
– Впрочем, я не всю правду вам сказала. Это так давно было, и никто никогда не знал, как много я тогда думала о замужестве, разве только отгадывала матушка. Но я могу сказать, что было время, когда я не думала, что останусь на всю жизнь мисс Мэтти Дженкинс; даже теперь, если б я встретилась с кем-нибудь, кто пожелал бы на мне жениться (а как говорит мисс Поль, предосторожности никогда не мешают), я бы не могла за него выйти, надеюсь, что он не слишком принял бы это к сердцу, но я не могла бы за него выйти, и ни за кого, кроме одного, за которого я некогда надеялась выйти; но он умер и исчез, и никогда не знал, каким образом случилось, что я сказала «нет», когда я думала столько раз… впрочем, какая нужда до того, что я думала. Господь все устраивает к лучшему, и я очень счастлива, душенька. Ни у кого нет таких добрых друзей, как у меня, продолжала она, взяв меня за руку.
Если б я ничего не знала о мистере Голбруке, я могла бы сказать что-нибудь на это; но я знала и не могла придумать ничего, что показалось бы естественным, и таким образом мы обе молчали несколько времени.
– Батюшка приучил нас, начала она: – вести дневник в два столбца на одной стороне; мы должны были писать утром, что мы предполагали должно было случиться в наступающий день, а вечером записывали на другой стороне, что действительно случилось. Некоторым людям было бы грустно рассказать свою жизнь (при этих словах слеза упала на мою руку); я не хочу сказать, чтоб моя жизнь была грустна, только она была так непохожа на то, чего я ожидала. Я помню, в один зимний вечер, сидели мы с Деборой обе в спальне у камина – помню как будто это случилось вчера – сидели и строили планы о нашей будущей жизни; обе строили мы планы, хотя говорила только она одна. Она говорила, что желала бы выйти за пастора и писать за него проповеди; а вы знаете, душенька, она никогда не была замужем и, сколько я знаю, она во всю свою жизнь никогда не говорила с холостым пастором. Я не была честолюбива и не могла писать проповеди, но думаю, что могла бы управлять домом (матушка называла меня своей правой рукой); я всегда так любила детей, что самые застенчивые малютки протягивали ко мне свои ручонки. Когда я была молоденькая, я проводила половину времени, нянчась с детьми в соседних избушках, но я не знаю, как это случилось, только я стала печальна и серьёзна, а это произошло года два спустя, и малютки стали от меня отвертываться. Поэтому я боюсь, что отвыкла от них, хотя люблю детей по-прежнему и сердце мое как-то странно затоскует, когда я увижу мать с ребенком на руках. Вот, душенька (внезапно вспыхнувшее пламя в камине показало мне, что глаза её были полны слез и пристально устремлены как будто на то, что могло бы случиться), знаете ли, я иногда вижу во сне, что у меня есть ребенок, всегда тот же самый – девочка лет двух, никогда не старше, хотя я вижу ее во сне уж несколько лет. Я никогда не вижу, что она говорит и что она делает; она очень спокойна и тиха, но приходит ко мне, когда ей